и в названии песни — «Волюнтаристы». Переводчики используют слово «добровольцы». Но можем ли мы так переводить оригинал?
Начнем с конца: волонтёрство — неточное производное от английского оригинала — явление позднее, а вот раннее и изначальное — с опорой на корень «вол» — это, конечно, волюнтарист, как человек, проявивший личную волю, с негативным оттенком, который есть в русском языке — про-из-вол. Еще со времен Шопенгауэра и Ницше волюнтаризм и стал синонимом личного произвола. Русское слово принципиально отличается тем, что слово сложное: и первый корень «добро» принципиально несводим ни с какой частью слова Volunteers. То есть, они не взаимообратны, а значит перевод ложен. Да и по смыслу — проявление воли и добрая воля — очень разные вещи. Если в первом случае нет ориентира — для чего, хоть для разрушения, хоть для самоутверждения, то во втором привязка к цели — добру — чёткая.
Переводчики задают нам вопрос: а каким словом перевести Volunteers? Ведь слова «произвольники» в русском нет! Хороший вопрос. И очень простой ответ: нужно переводить как есть — по адаптированному, причём дословно близкому к оригиналу — волюнтаристы.
Многие возражают: какая разница, как переводить, поезд давно ушёл, — чего цепляться? Во-первых, поезда путчей никуда не ушли. А если учесть, что Volunteers — одна из самых перепеваемых в молодежной среде Штатов и Британии песен до сих пор (я с удивлением это обнаружил на трёх примерах, где дети других эпох на школьных вечеринках с упоением поют о революции и «добровольцах»). Во-вторых, в любом деле нужна точность, особенно если она подчёркивает коварность в двусмысленности: для нашего уха «революцию делают волюнтаристы» — гораздо полезнее, чем «революцию делают добровольцы», а фраза песни We are volunteers of America гораздо значимее перевести «Мы — волюнтаристы Америки».
Чтобы уйти от двойственности, как от двойственности уходила солистка Джефферсонов — Грейс Слик, живущая от дозы к дозе, превращая революцию в мелкое хулиганство. Она оказалась одношкольницей с Тришей Никсон, дочерью президента США, явилась в Белый Дом на вечеринку выпускников и хотела добавить в чай Никсона 600 микрограмм ЛСД. Занятные революционеры были тогда в США.
А чтобы нам не вдохновлять таких же высокими русскими словами, нужно уточнять переводы и называть все своими словами — волюнтаристы.
Рок-н-ролл всегда был прикрыт флером аполитичности, а протестные песни, выступления трактовались как локальное выражение личной совести музыканта, которого «вывели из себя», власти, втоптав «добрую душу артиста» в грязь. А тем более, никогда не было буквального выражений позиции, если не считать бесконечные «Фридом», «Freedom», «Свободы» — от Хипов до «Маннсов». Но был автор, который оказался политически заточен сразу, не скрывал и не стеснялся выражать политическую позицию буквально. Без флёра, без стильной марли и скрывающего дизайна. Это прозвучит парадоксально, тем не менее, это ямайский создатель довольно унылого и вторичного в музыкальном отношении направления, которое назвали рэгги — Боб Марли.
Первое моё впечатление о рэгги возникло, когда в 1981 году мои кубинские друзья по комнате в общежитии на Новоизмайловском, Луис Мануэль и Хорхе Планче начали гонять бесконечную пластинку с Марли, и я сделал заявление: «Если ещё раз услышу у нас “вашего Марли”, “пластину сделаю о колено”». Я был человек рок-н-ролльный и терпимый, но терпеть сутками ежечасное рэгги без передыха и остановки стало невыносимо. Планче, а это был здоровенный детина под два метра, мне сказал: «Серёша, ты не понимаешь. Марли для нас — это всё». Я это воспринял как шутку или форму борьбы за пространство. Потом я сходил по приглашению Планче на их вечеринку «под Марли» и вообще озадачился — унылое явление, но — массовое: они стояли друг против друга, медленно вращали тазами и судачили по- своему. Скукота, но яблоку негде было упасть. Я тогда очень удивился, потому что у моноритмичного рэгги не было перспектив, музыки не было, все держалось на простеньком сиплом голосе, который после прорыва английских и американских голосов рока казался подзаборным. Это было похоже на помутнении рассудка всех черных и метисов нашего общежития. И только потом многое объяснилось: Марли был для них политической фигурой. В 90-е я вслушался и вчитался, поняв, что это был, да и есть, очень непростой политический проект.
Хендрикс был представителем, я бы так сказал, «белого» блюза, рок-н-ролла, несмотря на «черное» происхождение электронного блюза («белый» акустический блюз вышел из кантри), много взял от интеллектуальной психоделики белых, виртуоз, стремившийся к вершинам. А вот создать стопроцентно «чёрное» направление в музыке удалось только Марли. И дело даже не в том, что он озвучил «Африка, объединяйся!», а унылый однообразный ритм стал интимным, чвокающая сольная гитара стала фирменной, а в том, что сиплый голос Марли стал размышлением — сугубо для своих. Впервые возник сектантский эффект. Это важно, потому что однообразие инструментала подчеркивало первичность слов и смыслов. В «белом» роке слова были, несомненно, вторичны. А его дредды, стилистика ношения одежды очень сильно выделяли его поклонников, что создавало еще и эффект социального движения. То есть Марли, в конечном итоге, оказался хорошо «сделан» как сектантский лидер.
Сама биография Марли тоже была вполне политична и намекала на многое: отец — белый моряк, который попользовался черной и бросил. Они жили в одной из клоак Кингстоуна и там Боб впервые познакомился с таким явлением, как растаманство.
Вообще, сегодня уже трудно сказать, кто двигал Марли — политики или мафиозные кланы, торгующие наркотиками, но факт есть факт: растаманство стало не только идеологией, которая после Маркуса Гарви утверждала, что родина человечества Африка, а значит, Адам и Ева, да и сам Бог, были черными и произошли из Африки, а еще и стилем жизни, необходимой составляющей которой стали наркотики. Уже позже я, узнав это, расшифровав песню о растаманах Гребенщикова, почему они «забивали косяки», понял, что наши «советские» кубинцы, благодаря Марли, давно уже стали чёрными расистами и поклонниками «Чёрной Библии» взамен «лживой» «Белой Библии».
Почему наркотики стали неотъемлемой частью секты, отдельный вопрос, но Боб Марли стал знаменосцем целой международной сети, её несомненным вдохновителем. Мы не изучали этот вопрос глубоко, но то, что Гарви был не только идеологом для Марли, но и «Чёрных пантер», несомненно. При этом интересно, что сам Гарви был ямайцем. Но вслед за ним Боб Марли на альбоме «Survival» написал: «Народ без знания своей истории, происхождения и культуры — как дерево без корней. Маркус Гарви». Получалось, ямайцы становились лидерами свободной
