Как и в случае с варягами, все эти идеи, планы и черты (утрированно ярко раскрашенные автором) тоже куплены у уличного разносчика. Их распространение в 90-е годы было выгодно все тем же лицам, как, например надежно-демократическому издательству «Локид-миф», выпустившему в 1996 году отменно изданную «Энциклопедию Третьего Рейха», в которой объяснялось многое, в том числе и правильное исполнение известного приветствия «хайль, Гитлер!». Сначала учим, а потом начинаем бороться с «русским фашизмом» или «хазарофобией». Но этот аспект нашей жизни скромно выпущен Быковым из виду — средства массовой информации абсолютно невинны, абсолютно (кроме «Аншлага») не замечены во вмешательстве во что бы то ни было в российской истории. Только в одном эпизоде можно уловить намек на «служение» СМИ людям: они запечатлевали как «горный житель» Саид «непосредственно в кадре резал неверного, творил благодарственную молитву и исчезал». Но поскольку во время повествования «ислам из мировой религии сделался чем-то провинциальным и почти вегетарианским», то запас неверных истощился, заложников поймать становилось трудно, и Саиду пришлось резать правозащитников, что и было зафиксировано камерой. Правда, видело ли эти кадры население страны, не очень ясно, ведь к тому времени «от страны отделилась Москва» и жила своей особой от всех жизнью. Быть может и тут СМИ не причем? Быть может Саид свою резню неверных снимал, так сказать, только для «внутреннего пользования»? (Но тогда откуда же это стало известно нашему автору — снова улица на хвосте принесла?) И такая заповедная черта, проведенная автором вокруг СМИ (а, казалось бы, вот где погулять свирепому пародисту!) или свидетельствует о большой аккуратности смелого автора, или об особенной потаенной любви его к «газете-кормилице» и «телевидению-поилице» — не берусь утверждать.
4. Коренное, но не русское
Итак, к 2015 году, «Россия давно уже распалась на крошечный, все сжимающийся центр и обильные, отдаленные колонии…», война между противниками иссякала, поскольку «варяжство умело только истреблять, а хазарство — только разлагать». Остается еще коренное население и нашему автору предстоит что-то с ним делать.
Коренное население «эпохи катастроф и оскудений», проживающее в стране по природе своей «хамской и рабской», — коренное население вписано у нашего автора в два пространства: реальное и мистическое, что закреплено образами двух деревень — Дегунино и Жадруново.
Дегунино — деревня особая, с ходом повествования оказывается вообще заветной для коренного населения (можно было бы сказать, что их земной рай, если бы они были христиане). В деревне есть печка, что сама печет пироги и чудесная яблонька, что круглый год плоды приносит (даже и зимой, сразу мороженые яблочки). Но ни хазарам, ни варягам невдомек об источнике этого неиссякаемого изобилия — деревня во время войны переходила из рук в руки и коренное население всех без устали кормило, поило и спать укладывало. А поскольку эту деревню «так любили брать» враждующие стороны (жратвы много), то и образовался дегунинский котел (зачем далеко уходить от столь хлебосольно-неизбывной деревни?). В общем, дегунинская земля рожала и рожала земные плоды, и война ей до поры до времени была не помеха, и не обрабатывал эту землю никто («не мучили пахотой»). То есть, предоставленность земли самой себе — лучшее (по автору) средство плодородия (это стоит непременно взять на заметку Министерству сельского хозяйства, или уже взяли?).
Типы коренных дегунинцев описаны автором скупо, но по существу. Есть тут рослая девка «с соломенной косой» (а как же без косы-то!), естественно, что она «придурковатая» (неужели видели не дурочку с соломенной-то косой?!); есть в Дегунино «дама Травка» (она «оправдывала свое имя, не отказывала никому», и при этом — «поговаривали» — даже служила в дегунинской церкви в «отсутствии призванного в армию попа»). Впрочем, не только Травка, но все дегунинские бабы «с одинаковой покорностью пускали на постой и в койку все воюющие стороны по очереди». Читатель, будь внимателен — не пропусти «символический смысл» разврата: ведь коренное население тут доброе и «дряблое»!
Церковь, конечно же, здесь была «смешной и уродливой» архитектуры (откуда коренному населению набраться вкуса?) — похожа «на пень с грибами» (автор, впрочем, признается, что кто-то так уже называл собор Василия Блаженного — но я уже предупреждала читателя об уличном происхождении идей и наблюдений г-на Быкова).
С первых же страниц романа читатель извещается об особом (потайном) русском языке, который и станет для героев своеобразным паролем (кто его понимает или говорит на нем — тот свой, коренной). И с ходом повествования становится ясно, что коренными были варяжский офицер Волохов (просто до поры не знал об этом), спецагент Гуров (он же Гурион), так как «работал» и с хазарами, и с варягами (а на самом то деле был сторожем при коренном населении и помогал ему выживать). К коренным принадлежали туземка Аша в далекой Сибири (как и все туземное население Сибири), и тетка Аши, проживающая в Дегунино. Коренными были и васьки (это такие особо опущенные существа, напоминающие бомжей, которых отлавливали, помещали в васятники, а сердобольные граждане могли взять их в семью, как берут из питомника бездомных собак или кошек). История васьки Василия Ивановича и сопровождавшей его в странствиях (в Дегунино, а потом в Жадруново) девочки Аньки должна, очевидно, умилить читателя своей «трогательностью» (васьки в основном странствуют).
Но придумать столь же обширную «идеологию» для коренного населения (с хазарами и варягами проще, там много всякого было и до Быкова написано) оказалось гораздо труднее. Коренное население («кондовое и неразвитое», кроткое до предела, всепростительное и терпеливое) узнает друг друга, повторю, через тайный древний язык, который извратили завоеватели. Так, например, известное заборное трехбуквенное слово на самом-то деле «слово волшебное, его призывают волки, когда нужно принести удачу или унести врага». (Правда, не совеем понятно, почему язык этот называется «русским», если автор не раз подчеркивает, что само коренное население — не русское. Ну, да не будем к нему придираться, в такой важный момент как собирание конструкта под названием «коренное население»). Это нерусское население с русским языком исповедует не Христа, а служит природному культу волка. Христианство в его авторском, быковском проекте, вообще ничего созидательного не принесло в русскую историю с ее бесконечными неплодотворными повторениями, а тот идеальный «монастырь» с «подлинными» монахами-ясновидцами, который вдруг появляется на страницах «ЖД», скорее напоминает «интеллигентное» заведение модного дзенского толка.
О коренном населении известно и то, что «смыслообразующей фигурой» его жизни является круг (езда по кольцу, например в метро, тоже тайный знак принадлежности к коренному населению, которое, кстати, вообще любит строить всякие кольцевые дороги, в том числе все строит и строит некую железную дорогу, находя смысл в строительстве из никуда в никуда. Но таков уж «блуд труда» — по определению самого Быкова). С коренным населением в романе собственно ничего особенного не происходит, за исключением двух героев. Один из них, командир летучего отряда варягов Волохов, испытывает в своем роде «психологический шок», узнав, что он из коренных. И новое знание о себе приводит его к «сильным» размышлениям: «Никто в России не чувствовал своей ни землю, ни квартиру, ни женщину»; русская власть всегда и при любом периоде истории в «первую голову уничтожала собственный народ»; ненависть к жизни обнаруживалась прежде всего «в повадках трех главных воспитателей и утешителей человека: священников, врачей и учителей» («даже попы с отвращением крестили детей и отпевали усопших…», а «русский Бог умел только требовать…»). Посетив каганат, влюбившись в идейную хазарку журналистку Женьку, просвещенный Гуровым (двойным агентом), что он, Волохов «из волков», герой приходит в итоге к выводу: «Гуров был первым, кто наконец избавил Волохова от главного проклятия — от любви-ненависти к своим. Теперь их можно было спокойно ненавидеть и не считать своими, и так же спокойно можно было ненавидеть хазар, имевших на эту землю не больше прав, чем его родной гнусный народ». Все ясно, идем дальше.
Другой заметной фигурой повествования в романе является упоминаемая уже туземка Аша (ее опять-таки «трогательной» любви к губернатору туземного административного округа, их бегству из края, их взаимной преданности автор щедро отдает едва ли не сотню страниц, незаметно для себя нарушая законы жанра — от миазмов сарказма переходит к тривиальному детективу). Аша, вступившая в связь с чужим и зачавшая от варяга, в соответствии с тайными знаниями коренного населения, должна родить волка-антихриста, чего допустить коренное население не может. Отсюда и ее бега, увы, с очень незначительным итогом — она родила, убежав в горы, обыкновенного ребенка. Жаль читателя, вынужденного (если конечно не пролистнет эти страницы) вычитывать «мифы» о волках, даждь- и жаждь богах, в которых свято верят туземцы.
