Постскриптум
Сын классика
«Сын классика» — понятие неуловимо каверзное, словно созданное для анекдота, а меж тем оно реально и драматично. Мемуаристы прошлого донесли до нас странные эпизоды из этой сферы: Федор Федорович Достоевский, бранящийся с Сергеем Львовичем Толстым за карточной игрой; Илья Львович, жалующийся окружающим: вы думаете, легко быть сыном классика?..
В одном случае история дала на этот вопрос ответ, полный глубины и значимости: это жизнь Лескова-младшего.
Жизнь Лескова-старшего не была легкой; он немало вытерпел; он не был счастливым автором; он не был счастливым человеком и в частной жизни; но судьба дала ему то, чего не дала никому другому из русских писателей-классиков, не исключая и Пушкина, и Тютчева, и Толстого, дожившего до мафусаиловых лет в окружении множества детей, — Лескову судьба дала сына, который сумел встать рядом с отцом как его уникальный биограф.
Андрей Лесков сделался экспертом по творчеству своего отца чуть не сразу после его смерти; без консультации с ним биографы писателя не могли обойтись ни в десятые, ни в двадцатые годы; с выходом же книги Андрея Лескова — без нее не мог обойтись ни один читатель, серьезно интересующийся Николаем Лесковым; она воистину легла в фундамент отечественной Лесковианы: по гигантскому объему сведений, где разработка личных архивов соединилась со скрупулезным знанием печатных источников, по точности интуиции, наконец, по необычности письма — труд Андрея Лескова есть своеобразный шедевр жанра: мемуарного и исследовательского разом.
Смешно сказать, но первое издание его книги (не очень удобный кирпичеобразный томина, с прекрасной статьей В. Десницкого, но без научного аппарата), вышедшее в конце 1954 года в Гослитиздате, — почти тридцать лет оставалось единственным. К семидесятым годам, когда вновь вспыхнувший интерес к Лескову вернул его в число самых читаемых русских классиков, — жалкие десять тысяч того первого тиража сделались уже совершенною редкостью; положение доходило до курьеза, когда даже и специалисты выстраивались за этой книгой в библиотечную очередь. Пока столичные издатели предавались раздумьям, помогла «провинция»: туляки в 1981 году повторили издание; эти пятьдесят тысяч несколько смягчили голод, но не устранили его. И, наконец, в 1984 году вышел двухтомник Лескова-младшего в серии «Литературных мемуаров».
Уникальная книга, тридцать лет честно работавшая в нашей литературе, была, наконец, понята как памятник отечественной словесности. Тем самым наш долг выплачен был не только Николаю Лескову, но и его сыну, Андрею.
Андрей Лесков — фигура замечательная. Юрий Нагибин, кажется, первым из литераторов обрисовал его в одном из своих рассказов. Константин Симонов, пытаясь помочь переизданию, в своих письмах отдал Андрею Лескову должное. И все-таки жизнь и подвиг Лескова-младшего еще не вполне оценены.
Они близки к чуду.
Чудо, прежде всего, в том, что мальчишка, после разрыва родителей оставшийся один на один с отцом, человеком крутым, непредсказуемым, скорым на расправу и малоуправляемым в ярости, — сумел вынести из детских лет огромную к отцу любовь. Это было тем более знаменательно, что сын оказался — по характеру — повторение некоторых черт отца и соглашался с В. А. Десницким много лет спустя, что они с батюшкой — одного леса медведи.
Жизнь Андрей Николаевич прожил долгую, нелегкую, полную трудов. Полвека в седле, полвека за штабными картами: профессиональный военный, полковником вышедший в отставку перед первой мировой войной, он после революции нашел в себе решимость вернуться — в кадры РККА; он кончил жизнь генералом Советской Армии в отставке; военные музеи собирают о нем материалы как об одном из организаторов пограничных войск.
Кто знает, однако, каких высот достиг бы он, пойди с самого начала не по воинскому, а по писательскому пути: литературная одаренность Андрея Лескова ярко видна в его книге; и критики с полным основанием характеризуют его как «оригинального писателя лесковской школы» со своеобразным стилем, в котором налет искусной патины не мешает блистать живой игре эмоциональных оттенков. Полное название его труда в какой-то степени дает представление об этом лукаво-архаичном стиле: «Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям».
Поразительна по драматизму и история этой книги. Рукопись была вчерне закончена в 1935 году и показана А. М. Горькому. Горький успел прочесть и одобрить несколько глав; он, наверное, довел бы дело до быстрого издания, но смерть помешала, а без Горького дело застопорилось, хотя и В. А. Десницкий, и В. Д. Бонч-Бруевич делали, что могли. Во второй половине тридцатых годов и старшего-то Лескова едва издавали; это потом, в войну, «Левша» и «Железная воля» вывели его на передовую линию, а в 1937 году, когда первые отрывки из книги Андрея Николаевича появились в журнале «Наш современник», — Лесков оставался в глазах критиков «антинигилистом», и только. Несколько лет Андрей Николаевич доказывал, что — не только. Осенью 1940 года рукопись, наконец, начали редактировать. К лету следующего года ее подписали в печать. Это произошло 4 июня 1941 года.
В сентябре 1941 года рукопись погибла в разбомбленном немцами ленинградском издательстве.
Оставался еще один, контрольный экземпляр, который Андрей Николаевич хранил дома.
Этот последний экземпляр погиб в марте 1942 года.
Андрей Николаевич продержался до марта, он сжег рукопись на исходе зимы, немного не дотянув до тепла.
Можно понять, чего это ему стоило.
Теперь оцените, чего он не сжег. Он сберег — картотеку. Уникальную картотеку по Николаю Лескову, накопленную, наверное, за полстолетия: факты, свидетельства, расшифровки, истолкования — на карточках и на листках, нарезанных из обложек тетрадей, оберток, бланков и иной бумаги, которую удавалось достать в эпоху революции, гражданской войны и других потрясений. Вся эта картотека, хранящаяся ныне в Пушкинском Доме Академии Наук СССР, — 16 тысяч единиц — спасена Андреем Николаевичем и вывезена из Ленинграда в августе 1942 года.
Он снова садится за стол.
К лету 1949 года рукопись восстановлена и сдана в издательство.
В апреле 1953 года Андрей Николаевич пишет письмо своим редакторам: оспаривает правку, просит защитить текст от обезличивающей редактуры. Вы слышите? За считанные месяцы до смерти, на краю могилы, восьмидесятисемилетний старец бьется за самобытность своего слова! По всем 156 пунктам редакционных замечаний! Со скрупулезностью методичного генштабиста. С достоинством потомственного интеллигента. С ощущением, что долг, возложенный на него судьбой: гражданский, культурный, сыновний — должен быть, наконец, выполнен.
Он не дождался книги. Она вышла через год после его смерти.
Зато мы, тридцать лет спустя, дождались научно выверенного двухтомника. В котором самобытное слово Лескова-младшего оставлено в авторской воле.
Кремлев И. В защиту писателя // Лит. газ. 1958. 29 мая. (Имеется в виду защита хороших писателей от книг вроде «Некуда». — Л. А.)
Единственное (за 52 года) исключение — отрывок из романа «Некуда» (глава «Чужой человек» — история Райнера, включенная в «Избранное» Лескова 1934 года в качестве новеллы) — лишь подчеркивает пустоту: это тот самый «одинокий парус», который довершает пустынность горизонта.
К вопросу о жизненных корнях филологии: словцо «архаровцы», охотно употребляющееся Лесковым, получило хождение с павловских времен по имени тогдашнего московского военного губернатора генерала И. П. Архарова; внук генерала был современником Лескова и вполне мог с ним встречаться в столичных редакциях — то был автор знаменитого «Тарантаса» граф В. А. Соллогуб.
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 21. С. 260.
Баварские полицейские ведомости (букв.: донесения). Центральная газета (букв.: листок) германской тайной полиции (нем.). Названия пародийные.
Как вещь в себе и для себя (нем.).
Этих слов Боборыкин вроде бы не употребил, но это его не спасет.
Эти подробности, кстати, тоже попали в печать — шестьдесят лет спустя, в качестве литературной сплетни (причем со ссылкой на Суворина); желающие могут почерпнуть их из воспоминаний Иеронима Ясинского (Роман моей жизни. М.; Л., 1926. С. 194–202); я их приводить не хочу, во-первых, по их бестактности и, во-вторых, потому что в 1864 году ничего рассказано не было и Суворин не пошел дальше фигуральной угрозы.
