В те же дни мне предстояло выступить с большой речью в Стэнфордском университете о рисках, связанных с инвестированием в Россию. Моему сыну Дэвиду в то время шел тринадцатый год. Он никогда не был в моей альма матер. Последнее время Дэвид был окружен моими злоключениями, и я решил взять его с собой, чтобы показать место, где провел несколько самых счастливых лет жизни.
Мы полетели в Сан-Франциско, и я попытался на время мысленно отключиться от России. Но в каком бы часовом поясе или части света я не находился, мысль о положении Сергея не покидала меня ни на минуту, она наполняла печалью и чувством вины. Единственное, что могло принести мне облегчение, это освобождение Сергея.
На следующий день после нашего приезда я выступил с речью и поведал слушателям о судьбе своего бизнеса в России. Я завершил рассказ событиями, которые полностью поглощали меня последний год, а в самом конце показал ролик из Ютьюба — многие были тронуты до слез.
Покинув зал, мы с Дэвидом окунулись в теплый калифорнийский воздух, и в этот момент я почувствовал себя немного лучше. Хотя наш ролик в интернете посмотрели десятки тысяч людей, мне прежде не доводилось видеть реакцию зрителей. Поделившись историей Сергея с присутствующими в зале людьми, увидев их лица и услышав негодование в их голосах, я ощутил, что не одинок в своей борьбе.
Пока мы с Дэвидом прогуливались по территории университета, раздался звонок. Звонил Владимир Пастухов. Его голос прозвучал мрачно:
— Билл, произошло нечто ужасное.
— Что такое?
— Мне на телефон только что пришло текстовое сообщение. Оно на русском. Вот его текст:
«Что страшней… не знаю, смерть… или тюрьма».
От волнения я начал ходить взад-вперед.
— Оно адресовано вам?
— Не знаю.
— Может быть мне, Вадиму… или Сергею?
— Возможно.
— Кто его прислал?
— Не ясно.
— А откуда у них ваш номер? Этот номер телефона никому не известен.
— Я не знаю, Билл.
Сын стоял рядом и с беспокойством смотрел на меня во все глаза. Я перестал вышагивать и слабо улыбнулся, чтобы успокоить его.
— А можно отследить это сообщение и выяснить, кто отправитель?
— Я попробую. Перезвоню, как только что-нибудь узнаю.
— Спасибо.
Этот минутный звонок растворил без остатка все положительные эмоции дня. Обратный путь в Лондон был долгим и безрадостным. Я понятия не имел, как объяснить это послание, в чей адрес оно направлено и что мне следует предпринять. Ситуация выглядела серьезной и вызывала у меня большие опасения.
Вскоре Владимир получил еще одно сообщение, тоже на русском языке:
«Поезда… идут поезда… все на северный… на восток… и мне кажется… никогда… не закончится… этот срок…».
Как объяснил Владимир, это был припев из тюремного шансона. Имелись в виду поезда, увозившие арестантов в сибирские лагеря на верную смерть.
Через несколько дней мне неожиданно позвонил давний клиент — Филипп Фалтон. Он был моим близким приятелем со времен истории с «Газпромом». Они с женой остановились проездом в Лондоне и хотели повидать Елену и детей. Мы прекрасно провели время, пообедав в ресторане на пятом этаже торгового центра «Харви Николс», и мне удалось на несколько часов оставить в стороне свои тревоги. Филипп с супругой умилялись нашими малышами, и мы с Еленой получили истинное удовольствие от встречи. Мне неприятно это признавать, но какое-то время я чувствовал себя, будто все вернулось в нормальное русло. Я, конечно, понимал, что проблемы никуда не делись, но полагал, что можно — или даже нужно — забывать о них на время, делать передышки и хотя бы один вечер провести так, будто у меня все нормально.
Я уже собирался уходить, когда снова позвонил Владимир:
— Билл, пришло очередное сообщение.
— Что на этот раз?
— Цитата из «Крестного отца»:
«Если история чему-нибудь и учит, то только тому, что убить можно кого угодно. Майкл Карлеоне».
Я замер. У меня затряслись руки. Я в сердцах выругался и закончил разговор.
Я был всерьез напуган. На следующий день рано утром я собрал все три сообщения со смартфона Владимира, включая время получения, и обратился в антитеррористическое подразделение Скотленд-Ярда, известное как «SO15». Они прислали группу следователей, которые опросили нас с Владимиром, а их технические специалисты отследили исходящие номера. Все три сообщения пришли с номера, который не был зарегистрирован на конкретного абонента, и это было необычно. Позже наш специалист по безопасности Стивен Бек пояснил, что в России допуск к таким незарегистрированным номерам имели сотрудники ФСБ.
В четверг, двенадцатого ноября, должно было состояться очередное судебное заседание о продлении содержания Сергея под стражей. Добираться до суда арестантам было весьма непросто. Доставка в суды обычно начиналась в пять утра, когда охранники выводили заключенных из камер и сажали в автозак. Двадцать с лишним человек заталкивали в кузов, рассчитанный на вдвое меньшее количество. Несколько часов людей держали в грузовике, пока служащие следственного изолятора оформляли документы. Сергей и другие арестанты вынуждены были стоять в набитом битком фургоне и ждать. Они были лишены свежего воздуха, глотка воды и доступа в туалет. То же самое повторялось на обратном пути из суда, измотанные люди добирались до своих нар уже за полночь. В течение дня их не кормили, зачастую они оставались без горячей еды по тридцать шесть часов. Поездка в суд превращалась в своего рода пытку с целью сломить и деморализовать обвиняемых, пока те сражаются за призрачный шанс на оправдание.
В тот день Сергея доставили в суд около десяти утра. В коридоре его наручниками приковали к батарее центрального отопления. Пока он находился там и обдумывал свои заранее подготовленные ходатайства, появился следователь Сильченко и с ухмылкой произнес: «Я предоставил суду документы, которые вы просили».
За предыдущие шесть недель Сергей пять раз запрашивал у следователя эти документы. Они были необходимы для заблаговременной подготовки к судебному заседанию, но Сильченко приложил их к делу только сейчас, за десять минут до начала слушания, тем самым лишив Сергея возможности полноценно подготовиться к своей защите. Сергей даже не успел возразить, как конвоир освободил его от наручника, повел в зал заседания и оставил в клетке для подсудимых.
Усаживаясь на скамью, Сергей увидел в первом ряду свою маму и тетю. Он помахал им рукой, делая вид, что все в порядке.
Судья Елена Сташина объявила слушание открытым. Сначала Сергей зачитал ходатайство о приобщении документов о неоказании ему медицинской помощи в заключении. Судья Сташина отклонила его. Далее он зачитал ходатайство о приобщении документов, которые свидетельствуют о фальсификации доказательств в материалах следствия. Сташина отказала и в нем. Когда Сергей перешел к ходатайству о приобщении документов о незаконности ареста, судья прервала его на полуслове и отклонила и это ходатайство. В итоге она отклонила больше десятка ходатайств Сергея. Когда Сергей попросил дать ему дополнительное время для ознакомления с материалами, которые только что принес Сильченко, судья велела ему замолчать.
Но он не стал молчать. Поднявшись в клетке в полный рост, Сергей, несмотря на плохое самочувствие, громко и отчетливо произнес обвинительную речь, заявив судье Сташиной о попрании закона и его собственных прав. Сергей закончил свое выступление так:
«Мое право, которое предусмотрено Конвенцией о защите прав человека и основных свобод иметь достаточное время и возможность для защиты, грубо нарушено, и все мои ходатайства, с которыми я обращался к суду с просьбой обеспечить мне это право, судом просто проигнорированы. Поэтому я не буду сегодня выступать и отказываюсь участвовать и слушать что-то сегодня в судебном заседании».
Он сел и отвернулся от судьи. Слушание продолжалось без участия Сергея. Сташина оставалась невозмутимой. Она прошлась по нескольким техническим вопросам и затем хладнокровно продлила срок содержания под стражей. Слушание было окончено, и конвоиры вошли в клетку за Сергеем. Когда его уводили из зала, Сергей не нашел в себе силы даже улыбнуться семье.
Его отвели в коридор и вновь приковали к радиатору. До конца вечера ни адвокату, ни семье не позволили увидеть Сергея. Мама и тетя несколько часов простояли на холоде в ожидании тюремного фургона, который должен был увезти Сергея обратно в Бутырку. Они надеялись хотя бы помахать ему рукой на прощание и сказать, что любят его, но до девяти вечера машина так и не появилась. Холод, отчаяние и печаль подавляли их. Ждать дальше становилось невыносимо, и они пошли домой.
Я узнал обо всем, что случилось, на следующее утро. Когда я рассказал это Елене, она пришла в смятение:
