именно boarding, или смешанной формы. Про boarding schools ходят разные разговоры (в том числе про буллинг, наркотики, рудименты жестокостей, которые были приняты в английских школах еще век назад), но у моих знакомых дети, учившиеся в boarding school, ничего подобного не видели и не слышали. В основном негативная часть их рассказов сводится к дисциплине пионерлагеря и плохой еде. Ну что же, boarding school – последний бастион британской гастрономии в Британии, не без того.
Строгость посещения британских школ тоже сильно различается. Общее мнение склоняется в пользу жестких требований к посещению. В Dulwich College (входит в число лучших 50 школ A-level) пропуск занятий возможен только по справке от семейного врача, а такая справка просто не выдается при температуре менее 37,5 градусов. Стандартный лондонский школьник младших классов ходит в школу в хроническом насморке; это позволяет ему переболеть всеми вирусами до средней школы и к пубертатному периоду местные дети болеть фактически перестают. С другой стороны, в том же Southbank (лучшая школа Лондона по рейтингу IB и во втором десятке мирового рейтинга) пропуск школы разрешен по записке от родителей, которая по-дается в электронной форме; причины указывать надо, но подтверждать не требуется. Когда Лев заболел первый раз, я долго добивался от школы ответа на вопрос в какое место мне направить справку от врача и так и не добился – они не понимают ни что такое справка от врача, ни зачем она нужна.
Совместность обучения. В Британии существуют школы для мальчиков, для девочек и совместные (так называемые co-ed, coeducational schools). Хотя большинство школ в Англии принимают и мальчиков, и девочек, чем выше качество школы, тем более вероятно, что она учит детей только одного пола. Уже среди grammar schools и academia однополых школ значительное число; среди 20 лучших A-level школ Лондона лишь 4 co-ed, среди лучших 10 – только одна. При этом IB школы все co-ed, что не мешает им быть не хуже, а по многим параметрам – лучше A-level школ. Я бы написал, что «в Великобритании идет жаркая дискуссия относительно того, какой формат обучения лучше», но это конечно не так: нет тут никакой дискуссии – просто работают оба формата.
Вероисповедание. В Британии примерно 19 % школ имеют религиозное направление, 16 % всех английских детей при поступлении в школу сделали выбор (и были отобраны) по соображениям вероисповедания. По статистике такие школы в среднем принимают 72 % детей по религиозным соображениям, хотя есть школы, где 98 % учеников религиозны, а есть одна англиканская школа, в которой англиканскую религию исповедует лишь 3 % учащихся – это не мешает ей оставаться религиозной по статусу и чартеру. Жизнь есть жизнь, и школам хочется набрать хороших учеников, чтобы повысить свой рейтинг, поэтому даже в католических школах (они значительно строже в смысле религиозного критерия чем англиканские) учится много детей вообще не религиозных и даже представителей других конфессий. Сын моих друзей, религиозных евреев, был принят в католическую школу по соседству, и ходит в нее в кипе, не вызывая ни отторжения, ни насмешек.
Типов религиозных школ по способу финансирования три: частные (платят ученики), академии (платит государство) и школы, частично финансируемые добровольными пожертвованиями и минимум на 10 % соответствующей конфессией. Такие школы тоже получают право на отбор учащихся.
Очень часто можно слышать, что религиозные школы отличаются большей аккуратностью и прилежанием учеников, что их результаты в среднем лучше, но это скорее заблуждение: исследования показывают что например рейтинг англиканских школ (их примерно 25 % от общего числа школ среди primaries и 7 % от secondary) в среднем лишь на 5 % выше общих значений, что для селективных школ конечно очень мало.
За всем этим разнообразием скрывается одно свойство британской школы, которое едино для всех качественных учебных заведений королевства: это фокус, кардинально отличающийся от традиционного подхода школы российской.
Детям российской (а до того – советской) школы с детского сада внушали простую истину: они пойдут в школу за знаниями. Первый день школьного года так и назывался – «День знаний». Перед детскими фильмами в кинотеатрах (будь то «Неуловимые мстители» или «Танцор диско») нам обязательно показывали киножурнал «Хочу все знать» про «твердый орешек знания», наполнявший еще несколькими неоспоримыми фактами копилку наших мозгов. В учительских висели плакаты «Знание – сила» а главного позитивного героя великой антиутопии Носова звали «Знайка». Он был противопоставлен великому антигерою, превращавшему весь эпос из антиутопии в утопию – русскому Винни-Пуху по имени Незнайка. Шедевр детской литературы был посвящен демонстрации простого тезиса: «Надо знать, а то – плохо».
В этом смысле учителя и родители нам не врали: все 10 (а потом – 11) лет школьной жизни нам приходилось узнавать и заучивать, а тем, кто этого не делал, становилось плохо – «контроль знаний учащихся» осуществлялся постоянно.
Немудрено, что сильной стороной российской школы всегда были естественные науки – именно в них на уровне школьной программы знание играет ключевую роль. Немудрено, что отличников в школах обзывали «ботаниками», то есть теми, кто «собирает гербарий» знаний. Тот же самый подход к точным наукам порождал в российской школе совершенно механистическое обучение математике, с фокусом на преподавании методов решения задач и призывом «делай по аналогии»: фактически обучение состояло в прохождении теории («запомни и перескажи») и натаскивании на решение ограниченного круга проблем определенным способом, так что четверку мог получить прилежный, но вообще ничего не понимающий ученик. Будучи студентом мехмата МГУ, я, занимаясь с вполне успешными школьниками, которые хотели поступать в средней руки российские ВУЗы, проводил простой эксперимент, бывший моей ежедневной рутиной в университете: после того, как ученик отвечал мне ту или иную теорему, я просил его сказать мне, что будет, если убрать одно из ее условий. В 100 % случаев этот вопрос вызывал эффект короткого замыкания: ответ не лежал в плоскости «знания».
В области общественных наук такой подход, разумеется, оборачивался индоктринацией и совершенной катастрофой с точки зрения обретения социальных знаний и умений. История представлялась в школьном курсе в виде безапелляционного справочника по датам и событиям с марксистско-ленинскими комментариями, которые были на порядок хуже религиозных в силу своей невероятной узости. Даты надо было знать наизусть. Никому не пришло в голову рассказать детям, что изучаемые ими даты придумал Жозеф Скалигер в XVI веке? И гарантией их точности является лишь его честное слово – слово полиглота-филолога, бывшего одновременно профессиональным наемником и борцом за Реформацию. В 90-е годы марксистско-ленинские комментарии ушли из курса истории, но растерянные учителя, оставшиеся со справочником по датам, так и преподавали их – в большинстве своем воспринимая освобождение от коммунистической трактовки не как призыв к осмыслению, а как предлог для снижения качества обучения. Разумеется, не прошло слишком много времени и место марксистских догм стали занимать
