постепенного вымывания всех людей, которые так или иначе поднялись на рубеже 1980–1990-х годов, ничего не возникло. Возникли пиаровцы, возникли люди, обслуживающие механизмы власти, они иногда даже мелькают на телеэкранах, но разве это лидеры? Там нет ни лидерского потенциала, ни идеи, ни кругозора, ни поддержки.
Конец 1990-х и есть эпоха людей, которые сами себя назначили. Или возвращение прежней номенклатуры под видом советников, инструментальных деятелей, которые должны вот здесь наладить ситуацию, встать от имени президента, сесть от имени еще кого-то и навести здесь порядок. Или это самоназначившиеся люди, про которых никто не знает не только, кто они, но и что они, собственно, делают, в чем состоит их власть, в чем состоит механизм их воздействия на принятие решений. Во всяком случае, они не заключают с властью соглашение об условной поддержке, как когда-то Сахаров заключил с Горбачевым: пока он то-то и то-то, я буду его поддерживать, если он изменит этой линии — не буду. Эти новые люди в такие отношения с властью не вступают. Они или уже во власти, или ее обслуживают, или готовы это делать, как только им это позволят.
И все это затормаживает развитие?
Делает его почти невозможным. Все не хотят перемен. Почему? Все добились какого-то статус-кво. Одни приспособились. Другие умудри-лись не потерять. Третьи сумели приумножить. И все держат друг друга за руки и уговаривают: только без резких движений. Иначе перестреляем все друг друга к чертовой матери. Или хотя бы покачнем ситуацию. Этого и не хотят. Но, держа друг друга за руки, нельзя двигаться вперед. Не очень даже понятно, где перед, как говорил поэт Вознесенский: никто не знал, где зад, где перед. Из того положения, в котором сидим, таким образом не выйдем.
Какие особые идеи нужны для объединения, если наших детей убивают? Если власть рушит только складывающиеся частные промышленные комплексы, в которых хозяева не только платят приличную зарплату без всяких задержек, но и содержат «социалку» так, как никакой советской власти не снилось? Какие еще нужны поводы?
Мне кажется, в нормальном обществе, хоть сколько-нибудь развитом, не бывает такой ситуации, которая затрагивала бы всех. Тем более этого не бывает в распадающемся обществе, а наше общество распадающееся. И с огромным количеством неудовлетворенных элементарных потребностей. Люди, которые из поколения в поколение не видели ничего, кроме очень низкого уровня. В принципе, это социальный материал, мало приспособленный для социального строительства, оформления каких-то движений. Я кручусь, устраиваюсь, пытаюсь выжить, адаптироваться. Власть советская, планомерно уничтожая элиту, делала основным человека адаптивного.
Молодые, они не такие.
Не такие. И конечно, никому не хочется, чтобы их убивали, но вопрос решается в индивидуальном порядке. Меня папа отмажет. Я сам отмажусь. Я сбегу. И примерно то же самое с рабочими, чьих хозяев сегодня «ломают», не полезут за них воевать. Для этого надо не просто увидеть свет в конце тоннеля, не просто получать зарплату в конце каждого месяца — надо увидеть связь между тем, как ты работаешь, как у тебя что-то получается, с зарплатой, увидеть перспективы для своих детей. Все-таки речь идет о людях, на три четверти социально пораженных, с большим опытом социального поражения: могут не дать, что могут — отнять. И этот страх сидит в глубине. Это уже не страх, что в лагеря посадят, но это страх, что ты не полноправно владеешь тем, чем ты владеешь. Это не то, что тобой реально заработано. Ты не можешь спокойно и достойно быть уверенным, что ты все сделал правильно.
Пока все идеи, которые заставляют людей сплачиваться, — негативные. Это — не дать, чтобы тебя затоптали. Сопротивляться самим придуманному образу врага.
Основы для позитивной консолидации я пока не вижу.
Вот просто факты: 2003 год — нет движений, партий нет, независимых кандидатов нет. Нет таких движений даже в культуре: нет школ, нет течений. Вроде обычно в культуре бывают движения, направления, полемика между ними — нет ничего. Может, время больших движений действительно закончилось — хорошо, пусть групповые, пусть школки какие-то — ничего этого нет. Есть только тусовки. Тусовки противопоставляют себя только нетусовке, у нее нет своей аудитории вне ее границ. И такая же ситуация в политике.
А может действенная солидарность, в которой рождаются лидеры и элита, появиться вообще не в отношениях с властью? Я имею в виду простую вещь: матери детей-инвалидов, не сдавшие своих детей в интернат, объединяются.
Ну, пока они не объединяются.
Почему?
Конечно, есть самые разные принципы объединения. В Америке и прочих развитых странах, например, есть объединение больных диабетом. Или другими характерными болезнями, требующими, например, пересадки органов, — они работают как структуры взаимовыручки, страхующие структуры. Там и формальные структуры такого рода довольно развиты, но появляются и такие для дополнительной страховки.
Но это в странах, где общество воюет с властью веками, отвоевывая свое общественное пространство. Где оно, общество, будет решать свои проблемы и в некоторых случаях привлекать к этому власть, тем самым давая ей опору в обществе.
Но посмотрите по нашим данным: 0,6 %, 1,5 % так или иначе вовлечены в работу всякого рода добровольных объединений. Никто не хочет. Не видят в них ни силы, ни власти, боятся, что обманут, начнут деньги брать. Сама способность к ассоциации, к объединению с себе подобны-ми, а тем более к взаимодействию с другими очень сильно поражена. Уже забыли, что родственники зарыты где-то на Колыме, но осталось недоверие к другому, нежелание с ним соединяться. Все-таки школа позитивной социальности почти не пройдена. Может быть, мы только в начале, может, наши дети…
Все же есть прекрасные профессора в университетах, есть авторы замечательных книг и статей. Все они так или иначе воспроизводятся в своих студентах, читателях…
А вы поговорите с этими профессорами и авторами, узнайте, как они живут и как себя чувствуют. Это не самочувствие элиты, вот что я хочу вам сказать. Элита не может жить в таком состоянии: ах! пришел новый начальник! что-то теперь будет?!
За элитой стоят довольно мощные механизмы, которые позволяют хотя бы такого рода изменения: один начальник, другой — не относиться слишком серьезно. На этом стоит и система в конечном счете. А здесь любое изменение, заболевание начальника — все становится фактором, ухудшающим ситуацию, причем быстро и неотвратимо. Системы так работают только в условиях распада.
Я думаю, это главная характеристика происходящего: распад — и стремление уцепиться за эти кусочки социальной ткани. Зацепились за какой-то крючок — тут же попытаться его обжить. Окружиться своими, создать какой-то режим возможного благоприятствования. И
