Миша взял вазочку с черной икрой, которой они закусывали, поставил рядом с лепешечкой.
— А это что такое?
— Ну, икра.
— Так. Черный хлеб и черная икра. Во сколько раз икра дороже этого кружочка?
— Без нее можно обойтись. Без хлеба не обойдешься. Все относительно. Сравнивать и оценивать такие вещи — дело рискованное.
— Подожди, не философствуй. Ответь: во сколько она дороже?
— Ну, черт ее знает. Ну, пусть в тысячу раз.
— Во! — Миша поднял палец. — И зачем же без нее обходиться? Сейчас ведь не война.
— Ладно, ты мне мозги не пудри. К чему это?
Миша стал серьезным:
— Я тут как-то вспомнил об этом твоем бармене. И покой потерял, честное слово.
— А нада? — Фастов употребил старую курсантскую шутку, они в мореходке ею увлекались: на любую фразу собеседника отвечать вопросом «А нада?». Это даже самых невозмутимых выводило из себя.
— Что надо?
— Покой.
— Это же фантастика — такой бармен.
— А нада?
Миша в раздражении поправил галстук.
— Ты что, издеваешься? Могу и не отсвечивать.
Фастов еще не совсем понимал, к чему клонит Миша, но догадаться было нетрудно.
— Не злись, я же шучу, — миролюбиво сказал он. — Продолжайте, сэр.
— Болван ты, слушай дело. Можешь стать богатым человеком.
— Каким образом? И зачем?
— Затем! Сейчас ты молод и здоров, а искупаешься в ледяной воде... или свалится на тебя ящик с какой-нибудь железякой — куковать будешь?
— Не стой под стрелой.
— Ну, брось, пожалуйста, я ж не шучу. Ты пьяный, что ли?
— Никто еще не видел Фастова пьяным.
— Врешь, я видел, и не один раз.
Он был все же пьян немножко. Необычно деловой тон друга заставил его собраться.
— Миша, я тебя еще никогда так внимательно не слушал.
Но у Миши, кажется, пропала охота развивать свою идею. Он налил себе рюмку, выпил и сидел молча.
— Ну, дорогой мой, не злись, говорю. Продолжай.
— Я считал тебя серьезным парнем, — жестко сказал Миша, — а ты, оказывается, балаболка.
Весь хмель слетел с Фастова.
— Ты всерьез так считаешь?
Еще бы секунда, и они бы разошлись и больше не встретились. Миша вовремя уловил критичность момента.
— Теперь я тебе скажу: не злись. Не лезь в бутылку. Давай говорить по-человечески.
— Так ты и говори по-человечески. Что ты вола крутишь? Хлебушек, икорка... Проще можно?
Миша заговорил по-деловому:
— Я не напрасно про хлеб и икру. — Он взял лепешечку. — Ты везешь туда это, а привозишь это. — Он взял вазочку с икрой. — Конкретнее: повези, скажем, три тысячи рублей. Бармен по официальному курсу меняет?
— Да.
— Значит, привезешь три тысячи девятьсот долларов.
— Ты и курсы знаешь?
— А как же. И представляешь, сколько мы будем иметь процентов прибыли? Пятьсот процентов, дорогой, пятьсот минимум.
— Да-а... Есть на чем шею сломать. — Фастов тоже налил себе и выпил.
— Ты же через досмотр не проходишь?
— Пока верят... А там — поди знай...
Миша коротко махнул рукой.
— Сколько ты в загранку ходишь?
— Одиннадцать годков.
— Что ж, на двенадцатом проверять будут?
— Искушаешь ты меня, Миша, ох, искушаешь.
— Я бы на твоем месте не задумывался.
— Я бы на твоем тоже.
— Скажи лучше — трусишь.
— Не без этого. Но и совесть — она еще где-то там трепыхается.
— Но ты уже оскоромился, ты ж два раза из этой лужицы пил. Какая разница — один глоток или досыта напиться? Лужа-то отравлена, ты уж отравился.
— Пока не смертельно.
— И не будет смертельно.
Фастов взял уже подсохшую лепешечку, повертел ее в пальцах.
— Ну, привезу я доллары, что мы с ними делать будем?
— Не твоя забота. Найдутся люди.
— У меня лежат на книжке деньги, но я снимать не буду. Машинные. Скоро получать, — сказал Фастов, и это надо было понимать как полное согласие.
Миша улыбнулся.
— Найдем...
Тут-то в голове у Фастова и возникли соображения, которые заставили его вспомнить о высокой двери, обитой настоящей кожей. Опустив голову, он думал: что за человек этот Миша? Тот ли, за кого себя выдает? Судя по всему, он сильно смахивает на какого-то подпольного дельца. Почти никогда не ходит на службу. Иногда исчезает на несколько дней, и никто не знает куда. И разве можно на зарплату юрисконсульта, даже работая на двух фабриках, жить так широко? А Миша однажды выбросил за один вечер тысячу двести рублей — они гуляли тогда большой компанией в ресторане аэропорта...
Да, но дверь... Разве подпольные дельцы обивают двери своих квартир натуральной кожей, да еще стеганой? Снаружи они скорее предпочитают придавать ей такой вид, будто об нее собаки когти точили.
Как ни странно, Мишина дверь оказалась для него более убедительным аргументом, чем все другие, заставлявшие настораживаться. А может быть, наоборот, это не странно, а вполне логично.
Они ударили по рукам.
Так Фастов кинулся во все тяжкие, и ходу назад ему не было...
Бармен Фред встретил его как всегда, но с первого же взгляда определил, что на сей раз «товарищ Альбатрос» несколько взволнован, и, угостив его обычной рюмкой джина, проявил редкий такт и проницательность. Хотя бар, как обычно в этот дневной час, был пуст, Фред сказал:
— Может быть, мы пройдем ко мне за кулисы? Там вам будет уютнее.
— Да, так лучше.
Фастов вслед за барменом прошел через дверь сбоку от стойки в узкий коридорчик. Фред толкнул дверь справа и пропустил Фастова в просторную комнату с двумя окнами, выходившими на чистенький дворик. Она была похожа на контору, только, кроме конторской мебели, в ней стояла широкая кровать на низких медных ножках в форме львиных лап.
— Садитесь, прошу вас. — Фред отодвинул для него свое, хозяйское, кресло перед столом, а сам остался стоять.
— Присядьте и вы, надо поговорить.
— Может быть, сначала принести вам чего-нибудь?
— Не надо. Серьезный вопрос, Фред.
Бармен сел.
— Слушаю вас, товарищ Альбатрос.
Фастов развернул пакет из плотной бумаги и поставил на стол сверкавший серебряными гранями маленький, на литр, самоварчик.
— О, какая прелесть! Спасибо, спасибо!
Фред взял самоварчик и поворачивал его из стороны в сторону, цокая и прищелкивая языком, как это делают, когда играют с младенцем.
— Фред, я пришел с очень серьезным делом. Даже боюсь начинать.
Бармен поставил самоварчик.
— Моряк чего-то боится? Тогда он не моряк. Вы, наверное, насчет валюты?
— Да, но сумма слишком велика.
— Сколько?
— Три тысячи.
Фред внимательно посмотрел на него.
— Вы хотите, наверное, долларами?
— Да.
— Надо подумать. — Фред по привычке тронул мизинцем свои аккуратные чаплинские усики. — Вы, наверное, догадываетесь, что в превращениях одних денег в другие участвую не один я...
— Скорее всего.
— Разрешите, я тут же позвоню одному человеку?
— Ну, конечно.
Фред подвинул к себе стоявший на столе телефон, покрутил диск и заговорил быстро, как хоккейный радиокомментатор. Языка Фастов не понимал.
Потом Фред слушал, а потом зажал микрофон ладонью и спросил у Фастова:
— Вам удобно, если один господин придет сейчас сюда?
— Я вам доверяюсь, Фред.
Еще несколько слов в трубку, и разговор закончился. В комнате мелодично прозвенело, как будто кто-то чокнулся хрустальными рюмками.
— Это меня зовут, — объяснил Фред, вставая. — На стойке есть кнопка. Пойду отпущу.
Его не было минут десять. Фастов уже начинал ежиться и подумывать, не переломить ли все это к чертовой матери, не обрубить ли швартовы. Но тут появился Фред и с ним какой-то господин с портфелем. Фред встал. Незнакомец был его роста, с густой сединой в рыжеватых волосах, с лицом старого актера, играющего роли благородных отцов. Ему было лет под шестьдесят.
— Разрешите представить, — сказал Фред по-английски, — это господин Гутман, мой... мой компаньон, а это...
— Товарищ Альбатрос, — сказал Фастов.
Сели — Гутман в хозяйское кресло, Фастов и Фред по бокам на стулья. Гутман, видимо, торопился.
— Товарищ Альбатрос хочет обменять три тысячи советских рублей на доллары. Сколько он думает получить долларов?
Фастов в недоумении посмотрел на Фреда.
— Раньше мы меняли по курсу, — сказал тот, словно извиняясь.
— Это не пойдет. Две с половиной тысячи пойдет.
— Вы согласны? — спросил Фред у Фастова.
— Да. Не везти же обратно.
Гутман повернулся к нему, и Фастову показалось, что на него смотрят не глаза, а два фотообъектива. Фастов достал из карманов брюк две плотные пачки, обернутые тонкой резиной, и вскрыл их. На столе перед Гутманом легли две стопки сотенных новеньких банкнотов.
