Илья “Сантим” Малашенков
В конце 90-х у меня было уже очень много знакомых, так или иначе связанных с НБП. Официально я вступил в 2000-м, вышел из партии в 2004-м, когда дедушка из тюрьмы вышел, начал закручивать гайки и стало понятно, что дальше будет очень скучно и неинтересно. Но тогда все были – ты что! Александр Дугин, идея евразийства, национальная революция, красные бригады там, Пол Пот и так далее… Все были веселыми нацболами, потому что никто все равно не понимал, что это такое. Увлечение тоталитарными идеями не мешает при этом оставаться анархистом, в НБП мы все равно ими и оставались. Мы просто проходили стадии увлечения разными идеями, но, перепробовав их все, поняли, что это не очень. Вопрос в том, что анархистами мы все равно оставались, были и остаемся не в традиционном современном понимании – “вегетарианцы, антифашисты, любители хардкора и т. д.”. Не любители свободы, а любители воли. Конечно, до определенной степени НБП “Банде Четырех” подпортила всю карьеру дальнейшую. Все-таки мы воспринимались как слишком ангажированная политическая группа. Но, в общем-то, мне по барабану.
Константин Мишин
У нас был концерт в Питере в 98-м году, его делал человек из НБП. Играли “Ожог”, “Банда”, “День Донора” и что-то еще. Четыреста человек пришло, в минус, блядь, двадцать пять мороза! И была такая эйфория, что вот мы сейчас тут, сука, всех порвем. И энбэпэшники осанну Сантиму пели, и мы приходили в их бункер, играли концерты, набивалось 60–70 человек в этот подвал… Ништяк! Это затягивало очень. Эйфория от популярности в энбэпэшных кругах с Сантимом нехорошую шутку сыграла, я считаю. Потому что опять же нужно было репетициями заниматься, а не бухать с нацболами и зиги кидать в бункере НБП.
Борис Белокуров (Усов)
Я никогда не состоял в НБП и, в общем, никак к этой партии не относился. Я находился в стороне, и особых разногласий с друзьями у нас по этому поводу не возникало. Это все личное дело каждого, какой смысл об этом спорить. Нравится тебе – ходи на эти заседания.
Сергей Кузнецов
Когда Кириенко баллотировался в мэры Москвы в 99-м, и он, и его команда изображали таких молодежных, продвинутых ребят. Устраивали какие-то рок-концерты, привлекли к работе Макса Фрая, Славу Курицына, Марата Гельмана. В какой-то момент сделали фестиваль “Неофициальная Москва”. И вот организаторы фестиваля в каком-то интервью рассуждали о том, кого бы им позвать, и сказали, что вот, к сожалению, Усова позвать нельзя, потому что “Еноты” – люди непредсказуемые, могут разбить комбик и заблевать зал. Когда я прочитал про это, я подумал, что миф сработал. Люди не запачкались. Потому что через несколько месяцев СПС призвал голосовать за Путина, и вышло, что всех участников этого прекрасного фестиваля использовали втемную. А “Енотов” даже и не позвали. То есть для меня, например, в то время был важен поиск баланса между тем, чтобы оставаться честным человеком, и тем, что семью все-таки надо кормить. А Усов для себя эту проблему просто отменил. Если вы не хотите, чтоб вас купили, ведите себя так, чтобы никто не хотел вас купить.
* * *
Борис Усов и правда построил свою стратегию поведения так, чтобы никому даже не пришло в голову его покупать. К концу 90-х, когда формейшн разросся и превратился в добровольно-подпольное, но все же относительно целое и весомое культурное движение, былой книжный мальчик создал вокруг самого себя не менее яркий миф, чем тот, что окружал возглавляемую им группу, – и разумеется, миф этот тоже целиком и полностью строился на внутренних противоречиях. Бесконечное пьянство вплоть до потери человеческого облика и в то же время – неутомимая творческая работа: при всем лихом режиме жизни Усова хватало и на “Соломенных енотов”, и на продюсирование, и на издательскую деятельность. Абсолютная агрессивная нетерпимость к любым действиям и высказываниям, расходящимся с его принципами и установками (причем выражалась эта нетерпимость максимально буквальным образом – человек чрезвычайно некрепкого телосложения, Усов охотно лез в драку с любым, кто, на его взгляд, заслуживал возмездия), и в то же время – блестящая эрудиция, позволяющая вести долгие разговоры хоть про кинематограф 1930-х, хоть про английскую литературу. Полное презрение к социальным конвенциям в отношении зарабатывания денег, одежды, ведения хозяйства и прочих бытовых необходимостей и в то же время – почти академическое отношение к потребляемой культурной продукции: про фоно-, библио– и синематеку, населявшую квартиру Усова на улице Островитянова, ходили впечатляющие байки и легенды. Легендой, собственно, стала и сама эта квартира, в которой Усов и оборудовал тот самый личный остров-крепость: в трех комнатах на втором этаже непостижимым образом уживались студия звукозаписи, концертный зал, кинотеатр, домашний архив и круглосуточный бар в самом низовом смысле этого слова. В пересказах приближенных очевидцев Усов представлялся своего рода новым контркультурным юродивым, выполнившим собственные этические и эстетические установки в максимально опасном для себя и для окружающих виде.
Когда один из авторов этой книги в начале 2000-х впервые столкнулся с музыкой “Соломенных енотов”, чуть ли не первым, что он услышал от человека, выступившего в качестве проводника в их удивительный мир, было категорическое требование: “Никогда, никогда не общайтесь с этими людьми”. Разумеется, это в куда большей степени интриговало, чем отталкивало.
Ермен “Анти” Ержанов
Наше общение с Усовым прекратилось в 99-м, когда мы с помощью Олега Ковриги издали кассету “Безвременье”. Усов поймал очередной бзик. Оригинал был у него, хотя пленку мы покупали. Усов в позу: “Нет, они не будут издаваться”. Говорю: “Как? Что за бред? Почему вы лезете? Это наши дела”. Возник конфликт, он не понимал. Я позвонил Арине, говорю: “Арина, это ненормально”. Она: “Ну, он не отдает”. Я позвонил ему: “Ты не лезь в наши дела, и вообще, к “Адаптации” ты никакого отношения не имеешь”. Всё, бросили трубки, Арина как-то забрала у него эту кассету, отдала, мы издали – ну и все. После этого мы практически не общались.
Борис Белокуров (Усов)
Ермен разогнал всех друзей, с которыми они начинали это все в Актюбинске, набрал новых музыкантов-фаготов, лабухов и играет теперь с ними под метроном. Музыка стала чистенькая, прилизанная. “Юный казахский мальчик с необычайно красивыми глазами, очень интеллигентный, с очень длинными пальцами”. Статья была такая в Fuzz, Катя Борисова написала. А в то время как раз “Адаптация” гастролировала в Питере, и пьяный Ермен пытался ограбить таксиста, хотел отнять у него деньги. И как раз выходит этот журнал, и ты читаешь: “Юный казахский мальчик с необычайно красивыми глазами…” Тогда был написан такой стих, я считаю, гениальный:
Казахский мальчик с длинными пальцами таксиста душил
Был он юн и немногословен, вежлив и мил
Юный казахский мальчик, в глазах огни
Тихо сказал шоферу: “Деньги гони”
А шофер отвечал ему вежливо
И с таким же огнем в глазах
И все так же немногословно:
“Я не дам тебе денег, казах”.
Юлия Теуникова
Усов резко отрицательно относился к любым элементам шоу-бизнеса. Продажа кассет, их распространение… У Бори был даже конфликт с Мишиным из-за того, что тот подпольно торговал кассетами. “Барыжничество” категорически осуждалось, за это били морды. Искусство должно было быть бесплатно и неподкупно. И Боря остался в этом последовательным до конца. “Соломенные еноты” – единственные, кому удалось сохранить эти принципы.
Александр “Леший” Ионов
Во второй половине 90-х я за Усовым особо не следил, но всегда интересовался у знакомых – потому что просто боялся, что Боря умрет, он же такой селф-дестрой, и было бы очень жалко. В его квартире наступил полнейший раздрай. Я помню, что как-то раз я зашел – одно окно в комнате разбито и просто завешено одеялом, а на улице стоял октябрь или ноябрь. Тебя встречает бледный шатающийся Усов, и общение уже начинается с “пойдемте в магазин”. Все-таки в 94– 95-м годах такого не было.
Максим Семеляк
Знаменитая квартира 104 производила довольно сильное впечатление – она напоминала музей раздрая и толерантности к самотеку. При этом в ней было по-своему уютно – такое ощущение, что каждый окурок лежит на своем месте и каждая пылинка – часть общего непослушного паззла. “Грязь – это способ остаться чистым” – эта песня “Адаптации” подходила сюда идеально.
Станислав Ростоцкий
Квартира, конечно, была жестковатая. Например, там было что-то типа кабинета, по щиколотку заваленного эскизами. Окно на кухне могло быть разбито вне зависимости от времени года. Ну и вообще, чтобы там находиться, нужна была определенная смелость. Но это совершенно не было притоном. И фонотека, и видеотека всегда были в безупречном порядке – а по сравнению с этим то, что ванна или канализация не работает, уже дело десятое. Мы и бухали там, и кино очень много смотрелось. Было очень круто временами, но все равно никогда, даже в самые умиротворенные моменты, не было никакого внутреннего спокойствия. Даже когда Усов был абсолютно по-буддистски расслаблен и доброжелателен, в тебе сидела какая-то тревога. Может быть, потому что само существование этого человека с его уровнем погружения в реальность и его творческой активности предъявляло какие-то невероятные претензии к твоему существованию.
