Шмелька за лето подрос, стал совершать в материной сумке длительные путешествия на пастбища и обратно, стал время от времени недовольно покрикивать из этой сумки на мать, а также и на прочих знакомых. Конечно, еще никаких слов он произнести не умел, но это и не требовалось для выражения простых чувств, которые ребенок испытывал. А испытывал он чаще всего почему-то раздражение. Когда чего-нибудь не давали или, наоборот, давали, да не то.
— Чувствует, что скоро сиротой останется, вот и капризничает, — объясняла поведение малыша Нинель. Она, надо сказать, с некоторых пор все сущее объясняла сходными причинами, связанными с Борисом Арнольдовичем. Она напрямую ничего мужу не говорила, а только косвенно выражала к нему и его затее свое отрицательное отношение.
Еще, например, так:
— «Огурцов»-то в дорогу побольше возьми. Чтоб до Советского Союза хватило. Чтоб хвост не отпал. Без хвоста ты там кому нужен? Без хвоста там и своих хватает…
— Возьму, возьму, — отвечал ей в тон Борис Арнольдович, — да только ты сама говорила, не хранятся они долго. Так что, если путешествие затянется, буду рыбу ловить.
И действительно, он приготовил в дорогу нечто похожее на рыболовную снасть — сплел из собственных волос леску, крючок сделал из проволочки, которую подобрал возле резиденции оберпредседателей, рискуя жизнью.
И вот как-то утром он объявил жене:
— Вот и все. Сегодня отплываю. Откладывать больше некуда. А то дожди зарядят, холодно станет.
Нинель заплакала:
— Хоть бы маленько помог сына на ноги поставить, хоть бы до весны еще пожил с нами, а тогда уж…
— Тихо! — вполголоса прикрикнул Борис Арнольдович. — Невмоготу мне уже по деревьям скакать, неужто не видишь! Больше не могу! Ни одного дня!
А в глазах его была такая тоска, что просто смотреть страшно. Видимо, и впрямь человек до предела дошел своего. Нинель всхлипнула и уняла слезы.
Так они в последний раз вместе направились на пастбище. И там весь день молчали. Молчали, пока Борис Арнольдович не набил свой рюкзак под завязку. А после сели друг против друга, стали внимательно и нежно глядеть друг другу в глаза.
— А если дверь будет закрыта, — спросила Нинель, — вернешься назад?
— Так ведь не простят. За попытку к бегству сразу одиннадцатую навесят.
— Может, еще и не навесят.
— Ну да, надеяться на это… Впрочем, я почему-то уверен, что дверь будет открыта. А если нет, что ж, поплыву искать земли ваших предков. Полуостров или Материк. Ну, давай вместе, а? Чего тебе здесь?
Нинель молча покачала головой. Все уже было сказано и обсуждено не раз.
Борис Арнольдович погладил жену по заросшей рыжей шерстью щеке, погладил по головке сына, который при этом попытался цапнуть его за палец накануне прорезавшимся первым зубом, да и стал спускаться вниз.
Он спустился вниз, на шаг отступил от дерева, и сверху, прямо в руки, упал туго набитый рюкзак…
Как Нинель крестила его спину, как беззвучно шептала какие-то слова, Борис Арнольдович уже не видел и не слышал. Он с тяжелым рюкзаком на плече торопливо ковылял к усохшему речному устью, туда, где жалкий пресный ручеек впадал в океан.
Там, свалив поклажу прямо на песок, Борис Арнольдович стал быстро-быстро рыть песчаную дюну руками.
И тут из джунглей донеслось изумленное:
— Эй, люди, смотрите, что это там Борис Арнольдович делает? Его же тигр поймает!
— Арнольдыч, ты чего там? — это уже был другой голос.
— А не задумал ли он нарушить одиннадцатую заповедь? — начал догадываться кто-то.
— Держите его, люди, держите! — это уже вступила Нинель истеричным голосом. — Он хочет покинуть Остров!
Все правильно, бедная женщина обязана была думать о себе и сыне, маленьком Самуиле Борисовиче…
А Борис Арнольдович к этому моменту как раз откопал и шлюпку, и весла. Он перевернул плавсредство вверх дном, вытряхнул из него остатки песка, еще раз перевернул, закинул в шлюпку рюкзак, весла, приналег, и пластиковая посудина легко заскользила по песку.
Толпа общественности все-таки едва не настигла дерзкого беглеца. Он разворачивал шлюпку против волн, а самые отчаянные преследователи в этот момент уже забегали в воду. Один даже успел вцепиться в борт и накренить лодку, но Борис Арнольдович ловко огрел его по руке веслом.
Потом еще некоторые заскакивали в море аж по грудь, но было уже поздно. Уже беглец выгреб на чистую воду. Так он и запомнил людские лица. Разъяренные, завистливые, сочувствующие. И одно — напоминающее икону. Смиренное и всепрощающее. Лицо мадонны с младенцем.
Шлюпка отдалилась от берега, и отважный беглец перестал слышать, что кричат ему вслед стопившиеся на берегу провожатые.
Скоро Борис Арнольдович мысленно отметил про себя то место, где он когда-то был обстрелян с одного из сторожевых судов, сделал еще несколько энергичных гребков, неосознанно стараясь выйти за пределы некой прицельной рамки. А когда стало совершенно ясно, что никаких выстрелов не последует, то берег уже был далеко-далеко. Ни одного лица там уже не представлялось возможным рассмотреть.
Потом шлюпка поравнялась с тем кораблем, по которому бродил когда-то Борис Арнольдович, оставляя в вековой пыли следы босых ног.
Толпа на берегу сделалась лишь темным пятном на белом фоне, она одним своим концом слилась с джунглями, а другой шевелился, словно язык какого-то огромного ползучего животного. Различала ли эта толпа шлюпку Бориса Арнольдовича среди зелено-голубой бесконечности океана, было вообще неясно. Наверное, различала, раз продолжала стоять и не расходилась.
Появились дельфины. Четыре штуки. Они окружили шлюпку со всех сторон и стали выпрыгивать из воды, словно радуясь старому знакомому, словно одобряя его выбор. Почему-то Борису Арнольдовичу хотелось думать, что это именно те дельфины, которые спасли его когда-то.
Он кинул им четыре «огурца». Дельфины проглотили угощение и моментально исчезли. Понравилось оно им или наоборот — осталось неясным…
Однако где-то на этом месте все и произошло девять лет назад. Борис Арнольдович перестал грести и растерянно осмотрелся. Ну да. Расстояние до корабля было примерно такое же, что от корабля до Острова.
Вне всякого сомнения — место найдено правильно. Плюс-минус десять метров. Ну, двадцать. Надо поплавать туда-сюда, решил Борис Арнольдович.
Поплавал туда-сюда. Ничего. Тоскливо подумалось: шторм бы! Но шторма не предвиделось.
Борис Арнольдович снова взялся за весла. «Если дыры в параллельный мир не обнаружится, надо плыть строго на запад, там Материк и Полуостров!» — думал беглец. Но одновременно он думал и по-другому: «Если дыры в параллельный мир не обнаружится, надо плыть обратно на Остров».
И вот как раз в том месте, где стремление вернуться и стремление не возвращаться сравнялись примерно, а может, даже и точно, что-то произошло. Словно какой-то ненастоящий туман повис перед глазами или образовался в самих глазах. Когда же пелена исчезла, Борис Арнольдович увидел, что другая точно такая же шлюпка удаляется от него в противоположном направлении. Он обомлел на несколько мгновений, а потом, абсолютно не соображая, что делает и, главное, зачем, стал разворачиваться.
Тот, второй, повторил все его движения, и они стали стремительно сближаться. Когда уже казалось, что столкновение неизбежно, Борис Арнольдович резко остановил лодку. Оглянулся. Никого. Постоял подумал. Снова повернул на прежний курс.
Все повторилось. Пелена в глазах. И кто-то направляющийся к берегу.
Борис Арнольдович попытался плыть не на запад, а на север. Тот, другой, тоже лег на параллельный курс. Чудеса. Сблизились на минимальное расстояние.
— Ты кто? — срывающимся голосом крикнул Борис Арнольдович.
— Ты кто? — крикнул тот совершенно синхронно.
Они поглядели друг на друга печально. Развели руками сочувственно и понимающе. И опять поплыли в разные стороны. Пока не потеряли друг друга из виду.
* * *
…Человечество только и делает, что путешествует в будущее — в этом и заключается смысл его существования.
Если бы оно запретило попытки предвидеть, предсказывать и организовывать желаемое будущее, оно бы тем самым запретило само себя, отказалось бы от себя.
Анатолий Венгеров
Великий шаг вперед был сделан тогда, когда колдуны выделились в особый класс, т. е. когда они были отделены от остальных соплеменников для того, чтобы своим искусством — будь оно направлено на излечение болезней, предсказание будущего и или на другую общественно значимую цель — приносить пользу всему обществу.
Джеймс Джордж Фрэзер
Литературы великих мировых эпох таят в себе присутствие чего-то страшного, то приближающегося, то опять отходящего, наконец разражающегося смерчем где-то совсем близко, так близко, что, кажется, почва уходит из-под ног: столб крутящейся пыли вырывает воронки в земле и уносит вверх окружающие цветы и травы.
