проявление ее уязвимости сильно меня впечатляло. Кроме того, работников тюрьмы беспокоило ее психологическое состояние, и на какое-то время ее поместили под присмотром в больничном крыле, чтобы не допустить и ее самоубийства. Я не знаю, насколько серьезным они считали риск того, что она лишит себя жизни, но так как папа уже покончил с собой, то это наверняка стало аргументом в пользу такого решения.
Однако письма, которые она отправляла мне в тот период, были довольно жизнерадостными – похоже, она успела привыкнуть к тюремной жизни и даже временами находила в ней что-то хорошее. Она рассказывала мне, что ее подстригли, или о том, что ей нравится слушать по радио, однажды там звучала постановка «Питер Пен»: «Так здорово! Тойя Уиллкокс играла Питера Пена, Рон Муди играл Капитана Крюка, и было много других знаменитостей. Пьеса идет в четырех частях на четвертом радио».
Однако тогда, как и много раз с тех пор, я думала о том, как мама на самом деле относится к самоубийству отца. Его мотивов для сведения счетов с жизнью мы уже никогда не узнаем, и он совершенно никак не прояснил их в предсмертной записке. Большинство людей наверняка считают, что для него такой уход из жизни стал трусливым способом избежать тюрьмы, но для меня самым вероятным объяснением было такое: он был глубоко подавлен тем, что его дом и семья уничтожены, что мама уже вряд ли вернется и его семья не воссоединится, а даже если это и произойдет, то ему уже не будет в ней места. И в довершение всего мама подчеркнуто отвергала его, когда они встретились в суде. Возможно, тогда он подумал, что их отношения для нее закончены.
И вообще мне жаль, что я не спросила маму, как она воспринимает последние слова в папиной предсмертной записке:
У меня есть только моя жизнь. Я тебе ее отдам, моя дорогая. Когда будишь готова, приходи ко мне. Я буду тебя ждать.
Приходила ли к ней мысль о том, что это самоубийство и что эти слова являются искренним и последним проявлением его любви? Или он просто играл с ней? А может, на самом деле для него это был способ показать ей, что даже после его смерти она принадлежит ему, и не важно, нравится ей это или нет?
Я думаю, что эта последняя догадка ближе всего к правде, и поэтому причинами маминого гнева в то время были не только все те проблемы (как она сама считала), которые ей пришлось расхлебывать из-за папы, но также и раздражающее ощущение, что последнее слово в их диалоге осталось за ним, и ей по-настоящему придется страдать в аду, созданном папиными руками, а он будет смеяться над ней из своей могилы.
Глава 13
Суд
Мама злится. Ее письмо короткое, и она не может уснуть. Она пишет мне в полпятого утра, воспоминания о ее приговоре снова не дают ей покоя уже в тысячный раз. Она говорит, что суд был несправедливым, что произошел произвол. Иногда я верю в это, но иногда…
Королевская даремская тюрьма
Мэй!
Я в тюрьме до конца жизни из-за этого дерьма! Поверить не могу!
Я по-прежнему получаю письма поддержки от людей, которых ты знаешь. Это очень здорово и всегда поддерживает меня.
За неделю до того как было намечено начало суда, я навестила маму в тюрьме Винчестера неподалеку от здания суда, где должно было слушаться дело. В этой тюрьме обычно содержались мужчины, поэтому работникам пришлось соорудить специальное помещение, отдельное от мужского блока, чтобы она могла находиться там под присмотром, пока длится судебный процесс. Уже тогда ее психическое здоровье в тюрьме вызывало серьезные опасения. Ей поступали многочисленные угрозы и пожелания смерти, так что я представляю, насколько беспомощной она себя чувствовала, когда я увидела ее в комнате, где нам предстояло увидеться.
– Я ненавижу это место, Мэй. В Паклчёрч было не так плохо, я даже начала заводить там подруг. Здесь я не вижусь ни с кем, кроме сторожей и моих адвокатов, когда они приходят.
Я очень ей сочувствовала.
– Это наверняка очень тяжело, мам.
– Так и есть, Мэй. Хотя долго это не продлится. Адвокаты уверены, что меня не признают виновной.
Казалось, она искренне верит в то, что говорит. Хотя эти слова предназначались мне, помимо меня там, как обычно, в пределах слышимости стояли охранники и, конечно, пытались услышать в маминой речи доказательства в пользу ее обвинения. Я думала, что она хотела сказать это так, чтобы они услышали ее слова и поняли: ей нечего скрывать, она уверена в своей невиновности. Я могу догадаться, насколько сильно власти пытались завладеть хоть чем-то, что прямо доказывало ее вину, потому что я говорила с ее адвокатом, и он сказал мне, что за месяцы интенсивного расследования полиция так и не смогла найти ничего, что явно бы указывало на мамину причастность к убийствам.
Несмотря на этот оптимизм, мама говорила о своем беспокойстве: папино самоубийство усложняет ее попытки выйти из этого дела с честью, потому что разгневанное общество требует, чтобы кто-то поплатился за все папины убийства, а раз его самого уже не привлечешь к ответу, вину могут повесить на маму.
– Смотри, Мэй, какое дерьмо мне приходится разгребать из-за этого мудилы! Ну ничего, люди поймут, где правда, когда сами все узнают.
– Надеюсь.
– Так и будет, Мэй. А
