Сотни запряжённых повозок с будками, гружённых наспех собранным домашним скарбом, с детьми, женщинами и стариками спешили вслед за войсками. Время было, как сейчас, зимнее, и беженцы в пути испытывали множество бедствий и лишений. Ночевать даже в снежный буран приходилось в открытой степи, под повозками. Всю заботу о нас, младших, взвалил на свои плечи старший брат Токр, хотя ему тогда было всего лишь 12 лет. Он всячески старался укрыть меня и брата от ветра и снега. Днём на беззащитный караван беженцев нападали банды, именовавшие себя «зелёными». Они отбирали у женщин и старух драгоценности – золотые и серебряные кольца, серьги и браслеты. В довершение всех бед среди нас распространился сыпной тиф, и многие беженцы умерли от него. Покойников оставляли под толстым слоем снега в ставропольских и прикубанских степях, а также предгорьях Кавказа. И вот мы наконец с огромным трудом добрались до Новороссийска.
В порту шла посадка на французский пароход остатков Добровольческой армии, а также гражданских лиц благородного сословия, бежавших от красного террора из Москвы и Санкт-Петербурга. Их разъярённая толпа смяла шеренгу солдат, поставленных для наблюдения за порядком при посадке на иностранный пароход, и у трапа образовалась непробиваемая пробка из живой массы людей, увешанных скарбом и чемоданами.
Ржание коней, громкие крики мужчин, плач женщин и детей – всё слилось в невообразимый шум! В этой суматохе и неразберихе лишь немногим беженцам-степнякам удалось попасть на борт французского судна. В их числе оказались мой отец и брат Токр, а меня с братиком Кирсаном оттеснила толпа, не дав приблизиться к трапу. Как мы ни плакали, ни кричали – всё было бесполезно.
Вскоре трапы убрали, загремели якоря, и пароход, дав прощальный утробный гудок, развернулся и, взяв курс в открытое море, стал удаляться от берега. А я с Кирсаном долго ещё стояла на причале, глотая солёные слёзы и провожая глазами уходивший за горизонт чёрный пароход. Мы остались одни на белом свете, сиротами беззащитными, и никто не мог сказать, что ждёт нас впереди. Но благодаря силам небесным, бурханам, мы остались живы и вернулись домой в родные степи!
Года через два отец и Токр возвратились из Турции на родину по амнистии. Жизнь наша постепенно наладилась. Токр сапожничал, а Кирсан окончил Башантинский сельхозтехникум и работал зоотехником в совхозе. Оба они обзавелись семьями и имели детей. Но в страшном 1937 году в стране началась «ежовская чистка» – выискивали так называемых врагов народа. Во время этой кампании один из соседей настучал на отца в соответствующие органы, что в прошлом был он белоэмигрантом.
Этого оказалось вполне достаточно, чтобы ему предъявили обвинение по 58-й статье – за контрреволюционную деятельность. Отец попал в Соловецкий концлагерь НКВД СССР и бесследно исчез, будто в воду канул. А теперь Токр и Кирсан так же, как и твой отец, воюют с проклятыми немецкими оккупантами. Их призвали в армию ещё летом 1941 года. Вот как бывает в жизни, сынок. Все мы ходим под Богом, и судьба каждого человека предопределена Всевышним!» – с чувством закончила мама и вдруг обеспокоенно спросила: «Сынок, я не утомила тебя своим рассказом? Что-то ты медленно стал идти». Я, вытирая рукавом под замёрзшим носом, отвечал: «Нет, мама, нисколько. Наоборот, как хорошо, что ты мне всё это рассказала. И очень хорошо, что у меня есть ты!» Услышав это, мама растроганно улыбнулась и сказала: «Я нарочно завела этот разговор, чтобы отвлечь тебя от мыслей о холоде, усталости и голоде. Теперь мы одолели весь путь и пришли наконец в деревню. Здесь мы обменяем вещи на картошку и пойдём назад домой. Только бы бурханы помогли нам, ом мани падме хом!»
Айдашки была типичной сибирской деревушкой с деревянными срубами изб, кое-где сохранившимися высокими глухими заборами и воротами с козырьком. Время подходило к полудню, на улице никого не было видно, и дым из деревенских труб лениво тянулся строго вверх, как бывает при трескучем морозе и безветрии. Мы постучались в ворота первой попавшейся избы, но на наш стук никто не вышел. Нам ничего не оставалось делать, как пройти дальше, волоча за собой санки, и постучать в следующие ворота. Однако и здесь ответом нам была тишина.
Когда мы подходили к третьему дому, из ворот выскочила маленькая девочка с русыми волосёнками на голове. Увидев нас, она испуганно вскрикнула: «Ой-ой, калмыки-людоеды идут! Мамочка родная, спаси!» – и быстро захлопнула калитку. И это объяснило странное поведение местных жителей, стало понятно, почему никто не отзывался на наш стук. Когда калмыков привезли в Сибирь, кто-то пустил слух, будто они свирепые людоеды, и многие деревенские люди приняли это за чистую монету!
Но всё-таки мама решила постучаться в ворота дома, куда забежала испуганная нашим появлением девочка. На стук вышел молодой, крепко сбитый парень без головного убора, в накинутом на плечи полушубке и с открытой улыбкой на лице. Внимательно посмотрев на нас, он спросил: «Что вы хотите?» Мама торопливо, боясь, что парень не станет её слушать, произнесла: «Картошка есть? У нас вещи на обмен!» Парень сразу же стал серьёзным и, сказав: «Вещи, говорите? Тогда идите за мной, поглядим, что там у вас», – провёл нас в дом.
Как только мы вошли следом за парнем в помещение, я сразу же ощутил домашний уют и духовитое тепло, исходившее от топившейся большой русской печи. Подле неё грелись на лежанке старая женщина с девчонкой, которая так испугалась нас, а теперь бросала в нашу сторону тревожные взгляды. Мама быстро достала из сумки отцовские хромовые сапоги, немного поношенные, но ещё сохранившие приличный вид. Парень оценивающе осмотрел их со всех сторон, повертев в руках, и спросил: «А какой это размер?»
Мама ответила: «Сорок первый». На что парень сказал: «Мой размер. Сейчас испробуем». Он снял валенки, обул сапоги и сделал несколько шагов по комнате. Мы с мамой напряжённо следили за ним, видимо, думая об одном и том же. Сапоги понравились парню, он остался ими очень доволен, особенно их громким скрипом при ходьбе. «Если вернусь живой, буду носить до гробовой доски». На что мама сказала тихо: «Я буду молиться за тебя». «Это хорошо, – сказал парень с улыбкой. – Сколько просишь за них?» – спросил он у мамы, и та торопливо ответила: «Мешок картошки». Парень улыбнулся и сказал: «Добро! По рукам!»
Сибиряки погреб для хранения картошки делают обычно внутри жилого дома под полом. Мы с любопытством глядели на то, как парень взял с лавки ведро и прошёл к середине комнаты. Там он потянул за кольцо, укреплённое в крышке подпола, спустился по лестнице вниз и уже через минуту подал нам ведро с картошкой. Мы с мамой, помогая друг другу, стали наполнять мешок и делали это до тех пор, пока он не стал полным. Парень вылез из погреба и помог нам крепко-накрепко завязать мешок, а потом спросил у мамы: «Есть чем укрыть картошку? А то она замёрзнет по дороге в такой мороз».
Мама предусмотрительно захватила с собой из дому фуфайку, она была сейчас как раз кстати. Парень обернул ею мешок, хорошенько привязал его к санкам, и мы с мамой собрались было отправиться в путь, как вдруг услышали: «Прошу немного посидеть с нами. Я сейчас подогрею чай и угощу им вас на дорожку». Сказав так, парень поставил жестяной чайник на плиту, а мы с мамой тем временем стали разглядывать семейные фотографии, которые были развешаны по стенам комнаты в рамках под стеклом.
Фотографии были старинные, пожелтевшие от времени и изображали усатых и чубатых казаков с Георгиевскими крестами на груди, красноармейцев в будёновках времён Гражданской войны и в военных фуражках и пилотках нынешней Красной Армии. На наши любопытствующие вопросы парень ответил, что все эти люди – его предки и родичи, начиная с Русско-японской войны, Первой мировой, Гражданской и кончая нынешней Великой Отечественной.
Чайник нагрелся, и молодой хозяин пригласил нас выпить чаю за удачный обмен. Он поставил на стол чугунок с горячей картошкой в мундире, солонку с крупной солью и разлил по стаканам кипяток, заправленный молоком. Сибирские чалдоны не употребляют заварку, так что нам с мамой пришлось довольствоваться именно таким чаем. Но и от него, после сильного мороза и утомительного пути, в тепле нагретого жилища, мы почувствовали себя на верху блаженства!
Между тем парень, оказавшийся не только порядочным и доброжелательным, но и словоохотливым человеком, поведал нам, что со дня на день ждёт повестку из военкомата о призыве в действующую армию. Трое его старших братьев уже давно воюют на фронте, но только покамест от них что-то нет никаких вестей. «Дома остаётся мой младший брат Ваня, – говорил парень, медленно очищая картофелину. – Он будет за главного в семье помогать матери. Она у нас на здоровье жалуется. Пойду на фронт, стану бить фашистов за то, что шибко мучают они народ, я в газетах читал про это», – говорил он задумчиво, жуя картофелину и прихлёбывая из стакана свой чалдонский, как оказалось, вкусный «чай».
