— Можете привести примеры?
— Вот, к примеру, драматическая история гобеленов, которые были изготовлены по случаю коронации Николая II и украшали историческое Императорское фойе. Если сейчас приглядеться, можно увидеть: двуглавые орлы и вензеля императора Николая Александровича отличаются по цвету от основы. Когда в 20-е годы прошлого века этот зал переименовали в Бетховенский, пришли люди с ножницами, вырезали вензеля и вшили вместо них цветочные орнаменты. Но и это было не самое страшное. В 1974 году, перед двухсотлетием театра, гобелены отправили в химчистку, после которой они начали буквально рассыпаться. Когда реставраторы обсуждали план их спасения, предложили просто снять их и отдать в музей, а взамен соткать новые. Но наши мастера придумали ноу-хау: изобрели специальную кисть из хлопка, которой предложили очищать эти ткани. Взяли на себя ответственность и этими кистями оттирали ткань с двух сторон в течение пяти лет. В мастерской тканей создали основу под утраченные элементы, а гобеленщики восстановили узор. Конечно, само включение этих элементов выпадает за рамки научной реставрации, но без них невозможно. Практически над каждым элементом работало несколько групп. Только внутри здания работали 956 человек, и еще от полутора до двух тысяч реставраторов трудились в своих мастерских. Я общался со многими из них, и люди говорили о том, что, возможно, эта работа является самым важным моментом в их карьере.
Не менее сложной задачей оказалось восстановление тканей, из которых были выполнены шторы и обивка кресел в царской ложе. Эти ткани цвета раскаленного чугуна и с очень большой концентрацией нитей заказывали в 1895 году к коронации Николая II. Сегодня единственная в мире мастерская старинных тканей существует в Москве, на территории Новоспасского монастыря. Ткачихи работают исключительно на ручных станках. Сама история появления мастерской необычна. В 30-х годах Сталин распорядился начать строительство Дворца Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя. Для его отделки собирались применить самые дорогие, самые качественные материалы — лучше, чем в царских дворцах. Со всей страны собрали лучших ткачих, чтобы они учились ткать на жаккардовых станках. Дворец так и не построили, но мастерицы пригодились. Они работали на восстановлении дворцов в Гатчине, Петергофе. Работа очень тонкая: самой простой ткани без рисунка в день выходит один метр. При реставрации Большого три года ушло на изготовление 750 метров шелковой ткани для штор и драпировки.
Вообще люди здесь бились по-страшному, чтобы доказать, что они лучшие в профессии. Доходило до курьезов. Фасад здания до войны украшали музы, которые погибли при бомбежке. И вот звоню как-то пресс-секретарю Дирекции по строительству, реконструкции и реставрации Евгении Васильевой, но телефон не отвечает. Когда наконец дозвонился, выяснилось, что она была на совещании по поводу муз. Я, мягко говоря, удивился: что можно так долго обсуждать? Оказалось, чуть не до драки дошло, когда стали выяснять, сколько складок должно быть на тунике музы — две или три. Муз сдали только в августе, потому что реставраторы, скульпторы и историки между собой долго не могли договориться. Для нас с вами эти нюансы незначительны, а для специалистов очень важны.
— Наверное, расставаться с Большим было непросто.
— Да уж... Например, на квадриге работала бригада известных на всю страну реставраторов во главе с Владимиром Евгеньевичем Никифоровым. Такие колоритные бородатые дядьки, которые восстанавливали бронзу на половине памятников Питера. Им пришлось повозиться с Аполлоном. Выполненный методом гальванопластики и полый внутри, он сильно пострадал, потому что во время войны его посекло осколками бомб и вода затекала ему внутрь, скапливаясь, в частности, в пальцах. И когда замерзала, то расширяла их. Аполлон стал выглядеть как подагрик... А что касается лошадей, то мастера специально ездили смотреть слепки их зубов, потому что задние зубы у лошадей Клодта были сточены. Специальный человек в бригаде был, который за зубы отвечал, его называли «дантистом»... И вот на День города назначено торжественное открытие квадриги, а мастера не хотят расставаться со своим детищем. Владимир Евгеньевич почти плакал. И до сих пор он каждый месяц пишет Жене Васильевой: «Как там мой мальчик?» — имея в виду Аполлона, и Женя шлет ему фотографии.
— Многих, в том числе и Николая Цискаридзе, смутило, что отделка зрительного зала выполнена из папье-маше...
— Это действительно так, и вот почему. Зрительный зал — ключевая точка всех работ. 156 позолотчиков работали над восстановлением золочения, но самым главным было восстановить уникальную акустику. Зрительный зал Большого был задуман Альбертом Кавосом как большая скрипка. В самом деле, если посмотреть на театр в разрезе сверху, вы увидите, что зрительная часть, с изгибом переходящая в сценическое пространство, напоминает корпус скрипки. Продолжая эту метафору, Кавос отказался при отделке стен от каких-либо материалов, кроме резонансной акустической ели — материала, из которого делают скрипки, виолончели и гитары. А для лепнины мастер намеренно, чтобы ничто не мешало распространению звука, отказался от гипса и использовал папье-маше. Из него было сделано все — от элементов лож до фигур атлантов. Только имперские гербы и фигурки мальчиков путти, украшавшие царскую ложу, были гипсовыми. Работая дальше над акустикой, Кавос поставил пол под углом на специальную воздушную подушку. Пустое пространство тоже влияло на звук. Оркестровую яму посадил «на барабан», то есть под ней тоже находилось пустое пространство, которое резонировало.
К концу XIX века зал Большого театра был лучшим по акустике, но в советское время все это постепенно уничтожили. Зал расширили с 1740 до 2185 мест, выкинули старые кресла, поставили маленькие неудобные стулья, перегородки сделали из ДСП, в качестве изоляции использовали пенопласт, папье-маше отбили, замазывая чем угодно, в некоторых местах даже цементом. Пол в 1950—1960-е годы выровняли, что ухудшило видимость в партере. Когда нашли «барабан» под оркестровой ямой, решили, что это недодел, и залили его цементом. В результате в рейтинге оперных театров к 2000 году Большой занимал лишь 55-е место. Именно поэтому, когда говорили, что надо спасать акустику театра, за эталон взяли XIX век. Привлекли к работе ведущих немецких акустиков. Каждый белый элемент, который сегодня можно видеть в зрительном зале, — это вставки из резонансной ели. От оригинала сохранилось только 50 процентов, все остальное пришлось заменять. Панели проверяли на качество звука в трех российских институтах. Следовало добиться, чтобы каждая новая панель отражала звук, как старая. С этой же целью убрали пенопласт, гипс и вернули папье-маше. Нам повезло — на Алтае нашли фабрику, где делают настоящий папье-маше, до сих пор варят бумагу из опилок в чанах. Наши реставраторы им годовой план выполнили.
— В результате реконструкции площадь Большого увеличилась в два раза. За счет чего?
— За счет подземного пространства. Там разместили суперсовременный репетиционный зал-трансформер, в котором также расположится студия звукозаписи Большого театра.
Подземный зал интересен тем, что полностью трансформируется. В нем пять верхних элементов и три нижних. Они могут превращать зал в партер с амфитеатром или в просторное фойе. Чтобы трансформировать пространство, нужно 30 минут и два человека. Управляется все с компьютерного пульта.
В нижней части театра также проведена большая работа, чтобы звук не гулял туда-обратно. Предусмотрены деревянные панели, которые будут закрывать зал на время звукозаписи. Есть дополнительный специальный акустический занавес.
Кстати, когда проект репетиционного зала обсуждали со столичным начальством, они просто-напросто предложили сделать сверху и снизу бетонные плиты, на что получили отповедь от директора ГАБТа Иксанова. Репетиции в таких условиях — между двух бетонных плит — приведут к тому, что мы получим целый оркестр и хор инвалидов по слуху.
— Сложно ли было бороться с бюрократией?
— Конечно. Были свои курьезы. Когда мы реставрировали Хоровой зал, докопались до красочного слоя 1856 года, нашли аутентичный колор. Реставраторы выполнили эталонную покраску, но когда пришла комиссия, ее специалисты начали кричать, что, мол, цвет жутко депрессивный, болотный и в парадных залах неприемлем. Потом благодаря архивам выяснилось: Кавос очень торопился к коронации и чем было, тем и покрасил. И лишь спустя две недели там все перекрасили в нужный цвет. Вот и нам пришлось перекрашивать.
Кстати, не случайно именно Хоровой зал был отреставрирован в первую очередь. Потому что слишком многие говорили, что ничего из этого не выйдет. Но 2 февраля 2010 года строители и Большой театр в первый раз дали возможность музыке снова зазвучать в исторических стенах. Сюда, в этот зал, пришли солисты молодежной оперной программы ГАБТа. Было видно, как волновались эти ребята, у них, как говорится, колени тряслись. Это поколение артистов, которое никогда не выходило на историческую сцену Большого. Но именно тогда нам стало ясно, что это не просто рядовая стройка. Гений места вернулся — это и есть тот самый великий театр Империи, а не новодел.
