Вот женщина подняла внука, поднесла к прибору босоногого.
— Помыть надо ноги, — говорит девушка, вглядываясь в шкалу прибора.
— Заставь ты его попробуй! — виновато оправдывается бабушка.
— А вас — откуда привезли?
— Нас ниоткуда. Мы здешние.
— Здешние? — девушки переглянулись. Пошептались. Одна выбежала и направилась к закрытой большой машине.
Молодой здоровенный парень, по мазутным пятнам судя, комбайнер или тракторист, прошел сквозь очередь, как горячий нож сквозь масло.
— Мерь и меня!
Девушка, не реагируя на его игривый тон, делает свое дело тщательно, серьезно.
— Ну что?
— Ничего нет.
— Ну вот, а вы тут паникуете. Оставайтесь, девушки, у нас, устроим танцы.
— Дай людям работать! Танцы ему! — зашумели женщины, оттесняя его от машины.
Аня стоит в сторонке: подойти или не подойти? Не решилась. Идет через толпу, не слыша ее, вокруг говорят, смеются (мы это видим), но слышим лишь ее разговор со своим ребеночком:
«У нас с тобой всё хорошо, не бойся, сладкий мой! Ну, а что маму тошнит, так оно и должно быть. Ты здоровенький, я знаю, хорошенький, красивенький. Где-то наш папка, о нас думает, беспокоится…»
Увидела сидящего в сторонке от всех мальчика лет шести. Прислонившись к дереву, спит. Явно приезжий, городской, судя по его одежде, даже панамка на голове. Подошла, он открыл глаза. Переглянулись, и мальчик тут же устремился к ней.
— Вы своего мальчика ищете?
— А ты что один здесь? Ты откуда?
— Я из Братина.
— А где все твои? Мамка?
— Меня потеряли. У меня тоже две сестрички есть. И бабушка, и дедушка.
— А что ж ты здесь один?
— Тут меня найдут, увидят. А там столько людей, не увидят. Мальчик покашливает.
— Ты не простыл? На земле сидишь.
— Я нет. Мы привыкли.
— Кто мы?
— Детдомовцы.
— Брагин — это Белоруссия?
— Ага, Белоруссия.
— Так ты из детского дома?
— А как вы догадались?
— Ты же сказал.
— Всех теперь ищут. И меня найдет мама.
— А где все ваши?
— Уехали. Я нарочно отстал, спрятался. Они все говорят, что я скоро помру. Что у меня тысяча рентген. Потому что мне всё время хочется спать.
Он показал десны, провел пальцем — действительно кровь!
— Тебе просто витамины надо есть.
Прошли мимо колодца, уже задраенного целлофаном. Две женщины с ведрами недоумевают, спрашивают у приезжих рабочих:
— Как же воду брать?
— Нам приказано. Будем скважину бить. Одну на всех.
— Ну, а теперь как?..
Аня ведет найденыша к себе во двор. А туда впереди них зашел человек с палкой-дозиметром. Провел ею по кустам сирени, до яблоневой ветки дотянулся.
Из сарая вышла мать Кости с ведром, увидела незнакомого и по-крестьянски накрыла молоко краем юбки. От сглаза. Человек подошел к ней:
— Ну, ну, откройте.
Старуха почему-то оправдывается:
— Молочко это. У меня гости.
Человек бесцеремонно сунул в молоко металлическую палку. Старуха оцепенела от неожиданности.
— Ничего, я его вскипячу, — утешает того, кто ей испортил молоко.
Чтобы ему только не стало неловко.
— Молоко надо вылить, — непонятно сказал тот и направился к сараю. — Есть нельзя.
— Ничего, я прокипячу.
Человек скрылся в сарае, старуха быстренько за ним, оставив ведро на улице, а к нему тотчас направилась большая свинья, опрокинула, рылом повозила по белой луже.
Человек с дозиметром и старуха, как привязанная, за ним следом — обходят двор. Поводил своей палкой у крыши сарая, ковырнув солому (крыша соломенная), дотронулся даже до свиньи. (Человек этот в военном обмундировании, и кто знает, что привиделось старой женщине, когда он поднес свой штырь к соломе: не то ли, что помнится с войны? Вспыхнула огнем солома!..)
Уходя со двора, дозиметрист измерил и мальчика, волосы.
— Ого! Где успел так? Ты здешний? Ваш мальчик?
— Мой? А что?
— Надо хорошенько помыть ему голову.
И удалился, притрагиваясь палкой ко всему, что попадается на пути.
24. Из окна Аня наблюдает за матерью Кости. Старуха ходит по двору, как лунатик, как во сне. А за нею мальчишка, которого Аня привела. Ведро с пролитым молоком так и лежит опрокинутое. Задержалась возле угла сарая, рассматривает то место, где водил своим прибором дозиметрист; потрогала куст сирени, вглядываясь в невидимое. Яблоневую ветку наклонила к глазам. Корова вышла из сарая. Подошла к ней, потрогала рукой…
Старик сидит в избе курит. Везде полно вещей, узлов, сумок. Чужих.
— Пошли наши постояльцы деньги получать, — сообщает он. — Выдают, кому по сколько, но большие деньги. Во натворил этот атом, так натворил!
Вошла старуха:
— Что ж это, а? Как же люди будут жить? Вот ты, ты всё знаешь!
Это к деду — с укором.
— А что миру, то и бабиному сыну!
— Аннушка, они зачем это всё проверяют?
— Люди проклянут и ту станцию, и атом ихний, и их самих, — говорит хозяин.
— Кого? — встрепенулась хозяйка.
— Кого? Сына твоего! Вот кого!
— Это за что же? Что ты мелешь?
— Разбираться не будут. Был там, значит, виноват!
— Ты что, совсем одурел?
— Это не я одурел. — Ушел из хаты, хлопнув дверью.
— Аннушка!.. — женщина жалобно смотрит на невестку.
— Неправда! Он не виноват, мама. При чем тут он? Он и сам ругался, что придумали какой-то эксперимент.
— Это какой же, что это такое?
— Ну, чтобы еще лучше сделать.
— Господи, говорила я ему: оставайся тут, и в колхозе люди живут! Уже и у нас платить стали. Так они все в город, будто медом там всё намазано.
25. Машины, огромные скотовозы идут одна за другой по полевой дороге, медленно, переваливаясь на яминах; коровы в кузове заваливаются друг на дружку, глаза коровьи покорно-мученические.
А в интервалах между машинами видим такую же корову на свободе. Девочка при ней, она смотрит на тяжелые машины с любопытством. Ее корова вполне обезопашена, по чьему-то, видимо бабушки, соображению. Копыта обвязаны целлофановыми мешками. И почему-то на рогах целлофан.
Тут же щит, предупреждение: «На обочину не сходить! Опасно!»
А за этим — радио и телефонные голоса. О тревогах всего мира по поводу чернобыльской аварии. О шестидесяти тысячах ядерных боеголовках, в которых — сотни тысяч Чернобылей дожидаются своего часа. Заявления американских специалистов, доктора Роберта-Питера Гейла о масштабах и последствиях катастрофы в Чернобыле. Что думает по этому поводу МАГАТЭ.
И рабочие переговоры Чернобыля — Припяти с Москвой, Киевом…
…— Ветер поворачивает на юг. До этого несло на север и северо-запад. Дуло в сторону Белоруссии, Киев задело меньше. Но теперь угроза Киеву.
— Детей мы вывезли. В основном…
— Какая обстановка? Что предпринимает Комиссия?
— Усложняется обстановка. Есть опасность нового взрыва. Под реактором в бассейне может быть вода. А он постепенно оседает, реактор, может прожечь бетонную подушку.
26… — Температура?
— Снижаем.
— Сколько?
— 700.
— Ого! Молодцы! Даже на душе отлегло. Что, азот помог?
— Нет, азот не пошел. Выдувает; выносит его в сторону, там дыра.
Решили засыпать сверху. Доломитом, свинцом, песком. Чтобы забрать температуру у графита, горит меньше.
— Коллеги московские помогают?
— Да. Непрерывно прорабатывают варианты.
— Прогнозы ваши?
— Рано прогнозы делать.
…— У тебя большие звезды? Будут маленькие. Если к утру дело не будет сделано.
…— Что? Какие еще разрешения, согласования? Может, вам и стол из вашего кабинета доставить сюда? Писать будете, когда на пенсию пойдете.
…— Все 200 или даже 300.
— Чего? Миллирентген?
— Нет, рентген. Летим ближе?
— Да не надо. Всё хорошо видно, всё, всё хорошо! Мы довольны.
…— Скот будете забирать? Или самим вывозить?
— Какой скот? Вы куда звоните?
— Вы Правительственная комиссия? Вам и звоним.
— Вот как? Будем забирать всё у вас? Не забывайте нас, звоните и по поводу кошки, если у вас есть проблемы с кошкой.
27. В кузове накрытого брезентом грузовика, приспособленного под перевозку людей, и наши старики, родители Кости. Ани с ними нет. Деревенские люди, в основном пожилые и дети, переселяют Костину деревню, вывозят из зоны, ставшей тоже опасной. Кузов забит вещами, даже телевизор, самовар, большие цветастые узлы.
А в стороне от дороги работают огромные машины — скреперы, бульдозеры, делают дело, которое кажется бессмысленным. Срезают на огромной площади чернозем, грунт, его куда-то увозят на машинах. Всё сделалось опасным для жизни, сама земля, которая прежде жизнь воспроизводила.
Страшная и бессмысленная работа, делается она упрямо и как-то даже азартно.
