— Холеные господа из элитного клуба «Семерка» задумали гадство мирового масштаба. Хотят сделать из живого человека пластмассовую игрушку типа «робот», послушную и удобную. Чтоб люди-куклы их ублажали, от врагов внешних и внутренних бы защищали. Но самое главное — наращивали безумные прибыли своим ненасытным хозяевам. Нет, лично я — пас! Не хочу, не желаю игрушкой быть в чьих-либо руках.
Боевой настрой рабочего лидера с «Шарика» мне определенно по сердцу. Чувствуется в нем недюжинная сила, притягательность. За ним хочется идти.
Однако у меня был вопрос. Зародился он еще в зале, во время пресс-конференции. Теперь же вдруг заострился. При всем том вопрос из разряда неудобных. Задашь — друга-приятеля смутишь, а то и потеряешь. Но и ходить, согласитесь, с занозой под черепной коробкой тягостно, намаешься. И я решил разом от нее избавиться. Сделав вдох-выдох, спросил:
— Участие в движении антиглобалистов. Не распыляет ли это и без того наши слабые силы? Не отвлекает ли непосредственно от нашей внутренней борьбы?
Реакция была моментальная:
— Да, тут есть повод для полемики, а вот почвы нет.
— Просветите темного.
Сычев улыбнулся во всю ширь своего скуластого лица.
— Мы сильно отстали, мы заново учимся. Проходим на международных полигонах курсы современной тактики сопротивления эксплуататорам. Потом и самим пригодится.
Как ни ерничают нынешние эстрадные кривляки-пошляки насчет похабной роли совков в общественном развитии, сей гнусный «тезис» утратил свою привлекательность даже среди оголтелых защитников Белого дома в августе 91-го. Подавляющее большинство граждан страны поняло: с ними сыграли злую шутку.
Мало-помалу жизнь отрезвляет. Морок проходит. Хотите верьте, хотите нет. В тот памятный день, на Чистопрудном бульваре мне прибавилось ума. И паче чаяния, распрямились несколько мучительных вопросов. Что, как нынче молвится, дорогого стоит.
Пока я писал и доводил до кондиции свои записки, на заводе опять сменилось руководство. Загадочный Плешаков ушел с головой в коммерцию. Стал хозяином торгового дома в Люблино, возникшего на базе пресловутой Промплощадки. Место Плешакова занял некто Осипов, из своих же заводчан.
Помогут ли кадровые перетасовки ГПЗ-1? Говорят, это все равно что мертвому припарки. Жизнь из «Шарика» уходит уже не по дням, а по часам. В лучшие времена на московском гиганте работало 8180 человек. Теперь списочный состав ужался до четырех тысяч душ. Куда подевался честной люд? Расклад, значит, такой. Часть сами сбежали по добру по здорову. Других за проходную силком выперли. Иные же безропотно тихо ушли в небытие, на радость госпоже Хакамаде и Пенсионного фонда РФ.
Так что жизнь наша идет в полном соответствии с программными установками всесильного комитета трехсот.
ТЕМНОЕ ДЕЛО
(Мистификация вокруг романа «Тихий Дон»)
Юность моя прошла в Придонье, в «шолоховских местах». В атмосфере народного поклонения гению.
В 1943-м году нас с матушкой занесло вихрем войны в только что освобожденный город Богучар. В кругу сверстников вскоре выяснилось, что я до сих пор не держал в руках «Тихий Дон».
— Засмеют, — предупредил пятиклассник Николка Ткачев. И тут же вручил ужасно потрепанный том, аккуратно обернутый газетой.
Недели две ходил я сам не свой. Читал запоем. Волновался и переживал, словно речь шла о близких людях, порой и обо мне самом. Льстило самолюбию, если упоминалось имя нашего городка в связи с какими-то событиями.
Через некоторое время родители мои перебрались на постоянное жительство в саму станицу Вешенскую. Я регулярно наведывался сюда на побывку (дважды в год) из далекого Кишинева, где учился в университете на филолога. Теперь я мог уже осмысленно воспринимать и жизнь казачества, и самобытный характер их кумира. Разумеется, я и не мечтал о сближении с литературным светилом. Разными были наши жизненные орбиты, разница в возрасте велика. Однако же внимательно ко всему приглядывался, прислушивался. Живя бок о бок — дом моих родителей стоял в трехстах метрах от двухэтажного «куреня» классика советской литературы, — я мог беспрепятственно наблюдать будни шолоховской семьи. Приходилось лицом к лицу сталкиваться и с главным ее хозяином. При встречах я почтительно раскланивался. В ответ коротко кивали. Но и этого мне было много. А однажды «рыбалили» чуть ли не вместе.
Вышел я затемно, но меня кто-то опередил. Сквозь туман виднелись неясные очертания сидельца. Я направил лодку к противоположному берегу, заняв срединное положение. Забросил несколько донок. Закурил. И началось. Буквально одолели ерши. Хотел уже менять место, вдруг зацепился приличный окунек, взял линь. К тому времени туман рассеялся, и я разглядел сутуловатую фигуру. В пятидесяти метрах сидел, попыхивая трубкой, сам Михаил Александрович. Дела у соседа, похоже, шли не очень, но он стоически переносил неудачу.
Вдруг я почувствовал на крючке сильную тяжесть. Оказался классический, черный как негр чебак, кило на три, кабы не больше. Видя, как я борюсь с рыбиной, сосед от удовольствия (или от зависти) выразительно кашлянул. Но это был финал. Фортуна отвернулась от студента. Опять одолели ерши. И я стал сматывать удочки.
Медленно проплывая мимо Шолохова, я негромко пожелал доброго утра. Он слегка коснулся полей шляпы. С хитроватой улыбкой, но приказным тоном молвил:
— Ну-ка, покажи его!
Я достал рыбину. Поддел за жабры, продемонстрировал трофей.
— Хор-р-рош! — донеслось до моего уха. И следом: — Лещ, брат, это вещь.
— Желаю вам большой удачи, — промямлил я, налегая на кормовое весло.
На следующий год я встретил Шолохова на переправе. Был каленый августовский полдень. У парома скопление машин, подвод, масса людей. Беспрепятственным конвейером двигались только комбайны, тракторы и их обслуга.
Маршрут известен был всем и каждому. Технику гнали на Алтай, на целину. Паромщики работали, как черти: молча, сжав зубы. Пышущий жаром катерок, к тому же еще и окрашенный красной краской, носился туда-сюда как угорелый. Словно понимал всю возложенную на него государственную ответственность.
В какой-то момент порядок нарушился. С крутого берега бежал, тяжело дыша и размахивая руками, деятель райпотребкооперации. Казалось, вот-вот станет палить из маузера.
— Не имеете права! Безобразие. Я, я, я. Меня на той стороне ждут товары.
Паромщик и глазом не моргнул.
Откуда ни возьмись появилась хорошо всем знакомая кофейного цвета «Победа». В толпе зашелестело: «Шолохов, Шолохов». По всему было видно, писатель торопился. Навстречу вышел хозяин переправы. Поручкались. Перебросились дежурными фразами. Тут как раз с базковской стороны прибыл катер со своим неразлучным прицепом. Машинист вылез из рубки: вышел на берег. Похоже, они были дружны.
— Михаил Александрович, — молвил машинист, — мы вашу легковушечку как-нибудь меж комбайнами пристроим.
Шолохов категорически воспротивился:
— Не будем ломать и путать очередь. Целинники заждались, чай, наших машин. Пока на берегу позагораю.
Паромщик и машинист разом глянули в сторону снабженца. Тот молча переступал с ноги на ногу, безостановочно попыхивая цыгаркой. Все было понятно без слов.
По возвращении в Кишинев я принес в редакцию университетской газеты свой пышущий жаром каникулярный репортаж под названием «В станице Вешенской». Это была моя первая печатная работа, она сыграла важную роль в моей судьбе. Преподаватель курса советской литературы Леонид Яковлевич Резников однажды обронил:
— Слушайте, коллега. Вам счастье в руки плывет. Беритесь за дипломную работу по Шолохову. Тема плановая: «Образы коммунистов в романе „Тихий Дон“.
На кафедре идею поддержали. Я принялся собирать материал. Следующее лето предполагал провести в Ростове-на-Дону, покопаться в архивах. Хотел встретиться с оставшимися еще в живых подтелковцами и их соратниками. По моим планам, это должно было вылиться в историко-литературное исследование.
Но когда после зимних каникул я возвратился в «альма матер», в списке дипломников против моей фамилии стояло: «Некрасов — литературный критик». И был обнародован новый руководитель, доцент П. А. Мезенцев.
Немного погодя в студенческую среду просочились сногсшибательные слухи. Будто автор «Тихого Дона» — белогвардейский офицер, страшно талантливый, погиб в 1920-м году. Рукопись его случайно попала в руки Шолохова, ну и…
Меня потрясло это до глубины души. Мой кумир оказался!.. Язык не поворачивался произнести то мерзкое слово. От смятения я готов был оставить вуз и ехать куда глаза глядят, хоть на великую стройку. Опять же и время какое было на дворе. Только что состоялся «исторический» XX съезд КПСС, развенчавший и смешавший с грязью личность И. В. Сталина. В студенческой среде начался разброд и шатания. А тут еще и «шолоховская история».
