Даже после смерти матери продолжался заданный ею курс домашнего воспитания, поскольку погибшую надежно заменила обожавшая ее и Светлану няня, Александра Андреевна Романова. Вот как пишет о ней Светлана: «Всю жизнь мою была рядом со мной моя няня Александра Андреевна. Если бы эта огромная, добрая печь не грела меня своим ровным постоянным теплом, — может быть, давно бы я уже сошла с ума. И смерть няни, или „бабуси“, как мои дети и я звали ее, была для меня первой утратой действительно близкого, в самом деле глубоко родного, любимого, и любившего меня, человека. Умерла она в 1956 году, дождавшись возвращения из тюрьмы моих теток, пережив моего отца, дедушку, бабушку. Она была членом нашей семьи более чем кто-либо другой». Да, она была удивительным русским самородком и сыграла решающую роль в становлении Светланы, в ее развитии, которое привело в конце концов к писательскому столу. У Надежды Аллилуевой, помимо всего прочего, похоже, был глаз-алмаз, это она разыскала в Москве в 1926 году Александру Андреевну сразу после появления на свет Светланы. Будущая няня родилась в Рязанской губернии, в деревне, в 1885 году. В тринадцать лет попала в услужение к местной помещице в интеллигентную русскую семью. «На фотографиях тех лет, — пишет Светлана, — бабуся прехорошенькая столичная служанка с высокой прической и стоячим воротничком, — ничего деревенского в ней не осталось. Она была очень смышленая, сообразительная девушка и легко усваивала то, что видела вокруг себя. Либеральные интеллигентные хозяйки научили ее не только одеваться и хорошо причесываться. Ее также научили читать книги, ей открыли мир русской литературы». Наверное, такая «деревенская» няня — чисто русское явление.
И Светлана прекрасно отдавала себе отчет в том, откуда она началась не как кремлевская принцесса, а как человек. Светлана вспоминает: «Бабуся читала мне вслух мои первые детские книжки. Она же была первым учителем грамоты — и моим, и моих детей, у нее был чудесный талант всему учить весело, легко, играя. Должно быть, что-то она усвоила от хороших гувернанток, с которыми ей приходилось раньше жить бок о бок… А сколько она пела мне песен, как чудно и весело это делала, сколько она знала детских сказок, частушек, всяких деревенских прибауток, народных песен, романсов… Все это лилось и сыпалось из нее как из рога изобилия, и слушать ее было неслыханное удовольствие… Язык ее был великолепен… Она так красиво, так чисто, правильно и четко говорила по-русски, как теперь редко где услышишь… У нее было какое-то чудное сочетание правильности речи, — это была все-таки петербургская речь, а не деревенская, — и разных веселых, остроумных прибауток, которые неведомо откуда она брала, — может быть, сама сочиняла».
И еще несколько слов о нашей школе, которая тоже много дала Светлане. Учеба в ней проходила по обшей программе для всех советских школ, но у нас были прекрасные учителя, они создали в непростой школе простую демократичную атмосферу, правда, несколько все же необычную. Так, по нашим коридорам постоянно следовали охранники за двумя Светланами — Сталиной и Молотовой, по утрам к воротам школьного двора подкатывали машины с детьми, после окончания уроков машины выстраивались вдоль всего переулка.
Я ходил в школу пешком, вернее, совершал до нее стремительную пробежку, поскольку жил в соседнем дворе. Но в предпраздничные и предвыходные дни я, как и многие мои соученики, выходя из школы, забирался в отцовский автомобиль и с его шофером ехал через Москву за город, в заповедный район на берегу Москвы-реки (он до сих пор предназначается все для той же цели), где отдыхали руководители страны и столицы. Там в ухоженном лесу, в удивительно комфортабельных по тем временам зданиях проводили свое свободное время мы и наши родители.
Светлана не проводила время за городом в нашей компании, а всегда жила на своей даче, неподалеку от нас, в том же благословенном месте. Именно с описания этого района Подмосковья начала она свою первую книгу:
«А я живу в этом лесу, в этих краях, все мои тридцать семь лет. Неважно, что менялась моя жизнь и менялись эти дома, — лес все тот же, и Усово на месте, и деревня Кольчуга, и холмы над ней, откуда видна вся окрестность. И все те же деревеньки, где берут воду из колодцев и готовят на керосинках, где в доме за стеной мычит корова и квохчут куры, но на серых убогих крышах торчат теперь антенны телевизоров, а девчонки носят нейлоновые блузки и венгерские босоножки. Многое меняется и здесь, но все так же пахнет травой и березой лес — только сойдешь с поезда, все те же стоят знакомые мои золотые сосны, те же проселки убегают к Петровскому, к Знаменскому, здесь моя родина.
Здесь, не в городе, не в Кремле, которого не переношу и где я прожила двадцать пять лет, — а здесь. И когда умру, пусть меня здесь в землю положат, в Ромашково, на кладбище возле станции, на горке — там просторно, все вокруг видно, поля кругом, небо… И церковь на горке, старая, хорошая — правда, она не работает и обветшала, но деревья в ограде возле нее так буйно разрослись и так славно она стоит вся в густой зелени, все равно продолжает служить Вечному Добру на Земле. Только там пускай меня и схоронят, в город не хочу ни за что, задыхаться там…»
Вернемся еще ненадолго к нашей школе, она оставила много ярких впечатлений, о ней надо бы отдельно написать. Странно, что этого до сих пор никто не сделал, а свидетелей того времени все меньше и меньше… Правда, один мой знакомый американский профессор, занимающийся советским образованием в 30-е годы, написал о ней в своей научной книге, изданной при его университете и, разумеется, на английском. Вот только одно из школьных воспоминаний, оно, по-моему, самым странным образом имеет отношение к нашему разговору о Сталине и его дочери, оно говорит о связи времен, об их иррациональной преемственности.
Еще в младших классах нас возили на экскурсии в Загорск (ныне Сергиев Посад) в музей игрушек. Там среди более ста тысяч экспонатов имелась уникальная коллекция, можно сказать, засекреченная. За семью замками были спрятаны подальше от глаз людских сотни бесценных игрушек царских детей, в том числе и последнего царя, у которого их было пятеро и который был прекрасным отцом. Нам эти игрушки во время нашего пребывания в музее были доступны. Многим из них уже тогда было по сто и больше лет, сделаны они были в России, Германии, Франции… Великолепные куклы, многие — механические, военизированные игры и забавы, множество игрушек передвигалось. Всамделишная миниатюрная винтовка Ижевского оружейного завода. Действующая маленькая пушка. Паровоз с вагонами тащит за собой по рельсам состав. Специально сделанные для детей рыцарские латы, шлемы, копья, шпаги, всевозможные музыкальные игрушки. В золотой клетке сидит механический соловей и заливается, как в кустах… Всего не перечислишь! И все это немыслимое богатство никому не показывалось.
Как-то, уже в 90-е годы, в нашей прессе вспомнили об этой коллекции в связи с тем, что она погибала из-за отсутствия средств на ее содержание и ремонт. В частности, сообщалось: «Служащие музея не любят оставаться по вечерам на работе в одиночку. Кому-то слышатся голоса, кому-то музыка, кому-то далекий детский смех…» Приводятся слова главного хранителя музея: «Когда я беру в руки дворцовые куклы, что-то неосязаемое заставляет внутренне сжаться, я испытываю страх. Эти игрушки отняли у детей, и похоже, что вещи преданно несут в себе горе своих хозяев». Все верно, но слово «горе» как-то не вяжется с убийством царских детей…
Скорее всего нас возили туда для развлечения, к тому же такого редкостного, едва ли кто думал о нашем приобщении к безвозвратно погибшему времени и его культуре. Впрочем, кто знает… Сталин ежедневно общался дома со Светланой и не мог не знать о такой экскурсии.
О том, как и нашу школу захлестнула в середине 30-х годов волна массового террора, написано выше. Для Светланы это не могло быть громом среди ясного неба, поскольку на ее глазах исчезали многие из многочисленной сталинской родни.
Зимой 1942–43 года Светлана, шестнадцатилетняя девушка, познакомилась с известным кинематографистом Алексеем Каплером, ему было тогда сорок лет. Начался роман. Ходили вместе в театры, на выставки, смотрели редкие фильмы на специальных просмотрах, иногда он привозил фильмы к ней на дачу, потому что познакомил Каплера со Светланой ее брат Василий. И всюду, куда бы влюбленная пара ни ходила, за ними следовала охрана. Вот как, например, вспоминает Светлана об их последнем свидании:
«Тучи сгущались над нами, мы чувствовали это. В последний день февраля был мой день рождения, — мне исполнилось тогда 17 лет; мы хотели где-нибудь посидеть спокойно в этот день и никак не могли придумать, как бы это сделать. Ни один из нас не имел возможности прийти к другому, мы могли найти только нейтральное место. Но и в пустую квартиру около Курского вокзала, где собирались иногда летчики Василия, мы пришли не одни, а в сопровождении моего „дядьки“ Климова; он был ужасно испуган, когда после уроков в школе я вдруг двинулась совсем не в обычном направлении… И там он сидел в смежной комнате, делая вид, что читает газету, а на самом деле старался уловить, что же происходит в соседней комнате, дверь в которую была открыта настежь.
