Чтобы разобраться с тем, по каким критериям я оценивал альтернативы, выбирая «позитивные» и «негативные» развития событий, потребуется отдельный разговор, который и станет центром предлагаемого вашему вниманию странного эпилога. Как обычно, придется зайти издалека и сформулировать предельно общую модель развития средневековой России, в рамках которой мы только и сможем сравнивать между собой перечисленные, столь разнородные альтернативы. Причем нам придется все время помнить, что на сегодняшний день в принципе не существует подходящей модели, признаваемой большинством научного сообщества.
В нулевом приближении для описания масштабных процессов на нашей сцене мы будем вслед за Ч. Даннингом и С. А. Нефедовым использовать структурно-демографическую концепцию истории. Эта концепция имеет глобальный характер и предназначена, по замыслу создателей, для объяснения социально-экономических кризисов, происходивших в Средние века и в Новое время в различных странах Европы и Азии. Исходным пунктом демографического подхода является «неомальтузианское» утверждение о том, что эти кризисы, как правило, были вызваны периодически воспроизводящейся потерей равновесия между численностью растущего населения и способностью определенной территории при фиксированном уровне хозяйства (при постоянном размере «экологической ниши») это растущее население прокормить. Рост населения при фиксированной «ёмкости экологической ниши» для определенной человеческой популяции в условиях, например, нашего Средневековья приводил к нехватке пашен, к крестьянскому малоземелью, к росту цен на продовольствие, к падению реальной заработной платы, к частым голодным годам. Низкий уровень жизни, постоянное недоедание способствовали распространению эпидемий, постоянных спутниц этой «эпохи Сжатия». На уровне политической истории «эпоха Сжатия» выражалась в том, что беднеющее население не могло платить налоги в прежних размерах и это приводило к финансовому кризису государства. По мере сокращения доходов государства обострялась борьба внутри элиты за их распределение. В конечном счете наступала системная катастрофа — на землю обрушивались катастрофический голод и эпидемии, на фоне которых разгоралась политическая борьба, рассыпалось государство, а на его границах появлялись армии нетерпеливых врагов. Катастрофа приводила к значительному сокращению численности населения, после чего начинался новый «экологический цикл» — «эпоха Восстановления». Изобилие свободных пашен, недостаток рабочей силы в период после катастрофы Сжатия были причиной повышения уровня жизни крестьян и быстрого роста населения. Через некоторое время потери восполнялись, и начинался новый кризис перенаселения [Нефедов С. А. История России. Факторный анализ. Т. 1, М., 2010. С. 10–32]. Эта «неомальтузианская» теория, описывающая динамику населения определенной земли через простые дифференциальные уравнения математической экологии, великолепно описывает сферическую Россию в идеальном вакууме. Однако при описании реальной истории того же XVI в. возникают серьезные проблемы. Даже если отбросить в сторону все «ненужные» человеческие страсти предопричной эпохи, на которых мы уже останавливались, останется радикальное расхождение в длительности следующих друг за другом эпох Сжатия и Восстановления, что невозможно объяснить при примерно постоянной «скорости» демографических процессов в описываемый период. Действительно, по С. А. Нефедову, начало большого периода Восстановления в отечественной истории необходимо поместить в начало реального правления Ивана Великого, в 50-е гг. XV в. Этот период Восстановления оказывается невероятно длительным — для отдельных территорий он продолжался до середины XVI в. 60–70-е гг. XVI столетия оказываются временем катастрофической фазы Сжатия, все основные симптомы в наличии. А вот следующий период Восстановления — годы правления Федора Иоанновича и начало правления Бориса Годунова — оказывается на удивление непродолжительным. Поверить, что на эти примерно двадцать лет уложился демографический цикл, занявший перед этим более половины столетия, невозможно. Представители рода человеческого на ту эпоху были не в состоянии так разительно менять скорость своего воспроизводства. В чем-то похожие проблемы вылезают при попытках прямо применить структурно-демографический подход и к другим эпизодам, вроде Восстановления после Батыева погрома.
Апологеты структурно-демографической концепции вполне осознают слабость «чистого» варианта своей теории, и уже были предприняты попытки дополнить демографический анализ теорией «культурных кругов», появившейся когда-то в работах Фрица Гребнера. В сильно модифицированном виде, после скрещивания с современными теориями этногенеза, идея культурных кругов в моём понимании исходит из того, что на принципиально неоднородном «географическом субстрате» неизбежно формируются достаточно крупные (на фоне типичных для данной эпохи расстояний) территории повышенной связности. Эти территории и выступают как ядра, как зародыши формирующихся этносов и формирующихся культурных кругов.
Для наших краев в качестве таких ядер-зародышей выступают упомянутые еще в первой главе северо-восточное ядро с Новгородом и Ростовом; северо-западное с Полоцком; юго-западное от Киева до предгорий Карпат; юго-восточное на днепровском Левобережье. Легко заметить, что далеко не все эти центры породили дошедшие до наших дней этносы и государства. И причиной тому — жесткая борьба между ядрами культурных кругов, между ядрами этносов и за колеблющуюся периферию, разделяющую ядра, и за подчинение и уничтожение соседних ядер.
Теория культурных кругов в своём первозданном виде — это вариант диффузионизма, концепции, которая как раз и описывает некоторые закономерности такой борьбы. Создатель теории Фриц Гребнер считал, что сходные явления в культуре различных народов объясняются происхождением этих явлений из одного центра [Graebner Fr. Methode der Ethnologie. Heidelberg, 1911]. Он полагал, что важнейшие элементы человеческой культуры появляются лишь однажды и лишь в одном месте в результате великих, фундаментальных открытий. Применительно к сформулированной выше структурно-демографической, квазиэкологической концепции такие фундаментальные открытия — это открытия, позволяющие расширить экологическую нишу для людей из ядра культурного круга, ядра этноса. Это могут быть новые способы производства и обработки пищи; это могут быть новое оружие и новая военная тактика, позволяющее раздвинуть границы обитания за счет соседей. Используя эффекты фундаментального открытия, «народ» из удачливого ядра начинает расселяться, захватывать и осваивать периферию, подчиняет соседние ядра… Если, конечно, «народы», находящиеся перед фронтом наступления, не успевают перенять основные находки пришельцев, обеспечивая диффузию фундаментальных элементов культуры. Таким образом, теория культурных кругов в своём исходном виде представляет историю как «динамичную картину распространения культурных кругов, порождаемых происходящими в разных странах фундаментальными открытиями». История отдельной «страны» в рамках этой концепции представляется как история адаптации к волнам от фундаментальных открытий, набегающим с разных сторон, как история трансформации общества под воздействием внешних факторов, таких как нашествие, военная угроза или культурное влияние могущественных соседей.
Исходная теория культурных кругов полагает «страну» и «народ» чем-то устоявшимся и устойчивым, что со всей очевидностью противоречит реалиям Восточно-Европейской равнины X–XVII вв., на которой и разыгрываются все наши альтернативы. История славной Смоленщины тому примером. Исправить положение позволяет понятие устойчивого культурного круга, под которым будем понимать не весьма условную область распространения некоторого фундаментального открытия (которую зачастую вообще невозможно установить без целого ряда необоснованных допущений), а достаточно устойчивый комплекс культурных связей внутри связной же географической области. Фундаментальные открытия (сама возможность совершения которых определяется «состоянием» культурного круга) теперь будут определять «дыхание» культурного круга, пульсации его Сжатий и Восстановлений. А эти пульсации будут в свою очередь порождать и убивать «страны» и «народы».
Еще одна серьезная проблема теории культурных кругов — наивная вера в многочисленные примеры могущественного «вундерваффе», страшного сверхоружия, обеспечивающего первооткрывателю победу за победой. Однако относительно тщательный анализ практического применения технических, тактических и стратегических открытий в реальных войнах доказывает лишь одно: в войнах побеждают не фаланги сами по себе, не английские луки, не монгольские саадаки и даже не московская дворянская конница, а целые «общественные организмы» (уж простите за странный термин, но в долгой истории человечества далеко не всегда сталкивалось и сражалось то, что можно назвать народом или государством). То же самое можно сказать о столкновениях экономик и «культур вообще».
