Страшная и бессмысленная работа, делается она упрямо и как-то даже азартно.
А по другую сторону дороги, тут же, рядом — пашущий трактор. Всё, как было вчера. Беда такая, масштабы ее таковы, что охватить всю сразу одним взглядом, одним решением, одной идеей просто невозможно.
28. Аня и мальчишка, который спит, прислонившись к ней, — в вагоне мчащегося поезда. За окнами обычные, нормальные пейзажи. И пассажиры обычные — с жареной курицей, бутылками кефира, спокойные, благодушно разговорчивые — вполне дочернобыльские.
29… — Температура падает?
— К сожалению, опять растет.
— Сколько?
— Близко к двум тысячам.
— Сколько?!
— 1720 градусов.
— Да от чего? Это же скоро…
— Предел — 2500 градусов.
— И тогда что?..
— Расплавятся таблетки урана.
— И что? Новый выброс?
— Страшно и подумать. Первый был трехпроцентный. А если расплавятся таблетки — вынесет всё. Все сто процентов.
— То есть всю тысячу тонн урана.
— Нет, тысячу семьсот тонн.
— Города?.. Киев, Гомель, Минск?..
— Не только…
30. Вдвоем (Аня с сумками в руках) идут по городу. Видно, что это город большой, если не столичный, то областной. Одна замечается странность: мало, почти не видно детей. А на Аниного мальчика даже оглядываются, невольно как бы. И ему тоже малость не по себе: дети, как собаки, привыкли переглядываться, тянуться, «поводок натягивать» — завидев себе подобного. А тут — одни взрослые, не с кем переглянуться.
Поэтому он заглядывает в каждое стекло, себе подмигивает, показывает язык в витринных отражениях. Заметно, что устал, что очень устает, кажется, лег бы вот здесь под стеночку и уснул.
— Мама Аня, а у твоего брата детей много?
— Взрослые. Уже внуки есть.
— Ого!
— Одного даже, как и тебя, Женей зовут.
— А когда нас пустят назад в Брагин, я поведу и покажу им наш детский дом.
Поднимаются по лестнице, отдыхая на каждой площадке. Звонят. Из соседней квартиры выглянул мужчина в пижаме.
— Вы к Громовым?.. Сейчас жена вам объяснит, а то там телевизор…
И убежал. Выглянула жена:
— О, Анечка, заходите к нам. Ключ у нас.
Вся семья у телевизора, не до гостей им. Там — передача о Чернобыле. Аня чуть не задохнулась от волнения: показывают московскую больницу, пожарников чернобыльских в больничной одежде и возле них врачей. Диктор объясняет: прилетел американец, доктор Гейл. Камера следует за гостем, фиксирует его разговаривающего с больными, улыбающегося.
— А это Хаммер! — подсказывает один из парней. Двое их плотненько уселись в одном кресле. — Самолет медикаментов привез. Японских.
— Может, всё вернется у нас с Америкой. Как во время войны. Не было удачи, так беда поможет, — говорит хозяин квартиры.
Один из сыновей засмеялся:
— А знаете, как можно рентгеноснимок сделать в домашних условиях? Стать между киевлянином и нашим гомельчанином.
— Мирный атом — в каждый дом! — дурашливо выкрикнул другой сын.
— Замолчите! — крикнула мать. — Идиотские шуточки! И, наконец, обратилась к гостье.
— Извините, Аня! Мы тут все расстроились. Ой, вы же оттуда! Даже забыла, что вы в Припяти жили.
— Нет, я от Костиных стариков, — почему-то сказала Аня.
— А Костя? Он же работал на АЭС… А нам такое, такое сообщили! Эвакуировать собираются.
— Ваш город?
— Наш! Как это — такой город? Сколько же надо машин? И куда?
— Эшелоны, говорят, стоят на всех вокзалах, — мрачно буркнул муж.
— А вчера приказ был: ночевать в убежищах, подвалах.
— Ну, это уже перестраховщики, — мрачно прокомментировал муж.
— Мы не ночевали. Одна мама, — похвастался сын.
— Герои вы с батькой. Потому что не знаете, что такое война.
— Какая же война, мама?
— Еще хуже. Там хоть знал, что вода — это вода, а лес — это лес. А тут?.. Сейчас, Анечка, ключ дам. Брат вас дожидался, а потом уехали. Сказали, в отпуск.
31. Аня готовит для мальчика постель. А он сидит на стуле и уже засыпает. Соседка возвращается к своему вопросу:
— Вы так и не знаете, где Костя, что с ним?
— Он в командировке. Его на станции в это время не было, — сказала и, чувствуется, сама удивилась, что так сказала. — В Казахстан уехал на три месяца.
— Ну, так хорошо! — недоверчиво отозвалась соседка. — А то такое про них говорят. Еще бы, столько горя людям принесли. А может, это диверсия?..
Аня промолчала.
— Отдохните, я вас позову, когда обедать соберемся. А может, уже хотите поесть? Что-нибудь приготовлю.
— Спасибо. Пусть поспит. Я так за него боюсь. Надо к врачу сводить его.
— Бледненький какой. Измучился за дорогу.
Аня сидит возле спящего Жени и смотрит на пустые рамки семейных фотографий. Фотографии хозяева увезли с собой.
«Маленький ты мой, я не хочу, чтобы папку твоего проклинали. Пусть я буду лучше плохая, пусть, ему и так плохо. Пусть лучше я буду…»
32. Аня позвонила соседям, попросила:
— Пожалуйста, присмотрите за Женей.
— Мы заберем к себе.
— Он спит. Через какое-то время, пусть пока поспит. Идет по городу, задерживается у витрин, киосков с водой,
лотков с фруктами, люди какие-то очень разные в одежде: одни по-летнему раздеты, по погоде, а другие — как будто сейчас осень, слякоть: в плащах и сапогах и при этом нелепо видеть еще и вуали под шляпкой, старинную, похожее, что ж бабушкиного сундука. Не модничанье это и не вызов современный вкусам. Просто люди по-разному относятся к слухам радиации. Те, что одеты (а точнее — раздеты) по-летнему, те едят мороженое, пьют лимонад, покупают парниковые огурцы, клубнику. В очереди ни одного «ряженого» — те проходят сторонкой, мрачно сосредоточенно, как по зачумленному городу.
А над всем никому не слышные, но где-то там — громкие, резкие, грохочущие, как камни по жести, железнодорожные команды:
— Эти два эшелона направить к Северному. На запасные пути… Восточный вокзал может принять четыре эшелона. Западный — два… Новые гоните на Северный, вокзал…
33. Следом за санитарной машиной Аня входит во доор доли клиники. Идет по затемненному коридору, нереально длинному, и не смотрит туды, куды ей, ох как хочется и как страшно, посмотреть: вдоль всего коридора у стен сидят женщины. Беременные женщины. Что по так, заметно не по всем, у некоторых ничего не заметно, но вот лица, глаза! Мучительное или безнадежное ожидание своей очереди. К тем, кто проходятся-пробегают по этому же коридору: люди в темных, тяжелых, резиновых передниках и белых респиратарах-«лепестках». И тоже странно много, этих бегущих навстречу Ане людей в резиновых, до плечей, передниках, с белым пятном вместо лиц.
Впрочем, Аня, ужасаясь своему решению, тому, что задумала сделать, плохо видит, соображает, и, возмоно, ей только кажется, что и тех и других здесь так много, а коридор такой бесконечно длинный.
Вот ее взгляд на миг выватил несколько женски лиц, ничего, сидят, как на приеме у косметички, даже болтаюто чем-то, посмеиваясь… Иронические фразы долетели до Ани сквозь гул крови в голове и удары соственного сердца;
— Вклад в науку эту их атомную!..
— Ну, я вернуць домомй, ну, я своему благоверному!.. Не знаю что!
— А что ты ему? Погладит по шерстке, и опять замурлычешь, как кошечка.
Аня вдруг бросается назад, наталкивается на людей в передниках, и они налетают, точно ловят, хотт задержать ее, она в ужасе отбрасывает чужие руки — пока не вырвалась за дверь, где солнце, прохожие, город.
Быстро идет по городской улице, казнясь, прося прощения: «Не бойся, сыночек, не бойся, ну что ты так испугался! Мама еще не совсем сошла с ума, она этого не сделает!.. Всё будет хорошо, я тебя не отдам!..»
А над неб, над людьми, которые этого не слышат, громкие с железнодорожным эхом голоса-команды: «К станции Востоной — два эшелона! Северная, примет четыре!..»
34. Аня в толпе, (как и тогда, бегущая к АЭС, навстречу пожару, в основном из женщин состоящей). Сотни женшин движутся вдоль и поперек железнодорожных путей, по рельсам, шпалам куда-то туды, где эти самые таинственные, поджидающие страшного дня, момента порожние вагоны, эшелоны. Разгоряченные, решительные, а в глазах отчаянье и вопрос. Их, передних, задержала шеренга солдат, молоденьких, смущенных, каждый словно перед собой собственную мать, сестру видит и не знает, как быть, как вести себя, что ответить,
— Мамаша, мамаша, дальше нельзя!
— Ну, тетенька, ну, куда вы?
— Девочки, вам же сказано!
На них напирают, на солдатскую цепь, но что с них взять! Крик женский там, где где какие-то чины.
— Ага, нам ждать, а сами, как в Киеве, уже вывезли своих? На машинах да самолетах.
— Да никто и никого не вывозил. Откуда вы взяли?
