Заявление достаточно решительное, но Некла Келек не останавливается на этом и подливает масла в огонь: «Правда, я сомневаюсь, что большинство живущих в Германии турок действительно хотело бы интеграции – их преобладающее поведение говорит, скорее, об обратном. Большинство не читает немецких газет и тем более немецких книг. Большинство смотрит исключительно турецкое телевидение, делает покупки в турецких лавках и не имеет с немцами никаких личных контактов. Страна, в которой они живут, чужая им и останется чужой». В этом отношении их, по мнению Келек, укрепляют турецкие институции, газеты, религиозные объединения – из убеждения ли, из страха ли потерять рычаги влияния на живущих здесь турок{411}.
Я очень рад, что могу цитировать Неклу Келек. Это могла бы быть и Сейран Атес, которая – иногда чуть примирительнее – говорит то же самое, в частности, указывая, что большинство турецких и курдских семей смотрят передачи турецкого телевидения, потому что не интересуются Германией, поскольку не рассматривают эту страну как свою родину{412}. Скажи я то же самое, что говорит Некла Келек, меня бы упрекнули в незнании, заносчивости и расизме. Разумеется, я разделяю её мнение, ибо оно соответствует моим собственным познаниям и опыту, а также доступным эмпирическим данным.
Некла Келек из-за её ясного анализа и стройных оценок навлекает на себя повышенную враждебность. Я присутствовал 9 ноября 2009 г. в церкви Св. Павла, где она во время выступления заговорила об антисемитизме многолетнего главного муфтия Иерусалима и не обошла молчанием поведение турок во Второй мировой войне. После этого генеральный консул Турции покинул мероприятие. У многих добрых людей в немецких СМИ такие женщины, как Некла Келек, Сейран Атес или Хирси Али, вызывают досаду, потому что они не встраиваются в их либеральный, тепловатый, избавленный от неудобных противоречий образ мира. Трудно навесить на турчанку ярлык немецкой националистки, но они всё равно пытаются это сделать.
Там, где представители объединений больше не могут скрыть неудачу интеграции, они пытаются вменить это в вину принимающей стране. Пожарный Сейхун Хептайгун был в 1984 г. первым турком в берлинской пожарной службе: «Я закончил начальную школу, стал механиком по электрооборудованию. Но я был целеустремлённым человеком. Можно чего-то достичь, когда хочешь этого. Но захотеть надо самому»{413}. Кенан Колат, федеральный председатель турецкой общины в Германии, наоборот, требует «новой культуры гостеприимства в Германии, ибо открытым может быть лишь тот, кто чувствует себя уверенно». Это примечательное требование. В конце концов, двери открыты для всех одинаково, только одни в них проходят, а другие нет. Без поддержки родительских домов, которой зачастую не хватает детям мусульманских мигрантов, школа даётся тяжело. А в результате родители переводят стрелки на интеграцию или сегрегацию{414}.
Право каждого государства и соответственно каждого общества – самому решать, кого принимать, а кого нет на свою государственную территорию или в своё общество, и они имеют право следить за тем, чтобы сохранялась культура и соблюдались традиции их страны. Иммиграционные страны, такие, как США, Канада и Австралия, всегда использовали это право и неизменно контролировали иммиграцию на предмет регионального и культурного происхождения, а также на предмет квалификации. И были в этом правы. В Германии и Европе такие соображения также легитимны, и они применяются всё больше. При этом не избежать разных суждений, да было бы и неправильно уклоняться от них. Эти суждения, от которых нельзя уклониться, касаются как требований, которые мы предъявляем способности и готовности мигрантов интегрироваться, так и вопроса, кого мы вообще хотим признавать в качестве мигрантов{415}.
Для меня важно, чтобы Европа сохраняла свою идентичность как западноевропейская земля, а Германия сохраняла себя как страна немецкого языка, будучи европейской страной, объединённой с окружающими её французами, голландцами, датчанами, поляками и другими, но – с немецкой традицией. Эта Европа наших отчизн – секулярна, демократична, и она уважает права человека.
Если уж происходит иммиграция, то мигранты должны либо соответствовать этому профилю, либо приспособиться к нему в ходе интеграции. Я хотел бы, чтобы и мои праправнуки через 100 лет всё ещё могли жить в Германии, если они этого захотят. Я не хотел бы, чтобы страна моих внуков и правнуков была преимущественно мусульманской, чтобы в ней повсюду говорили по-турецки и по-арабски, женщины носили головные платки, а ритм дня определялся призывами муэдзина. Если мне захочется всё это ощутить, я устрою себе поездку в отпуск на Восток.
Будущая Европа и Германия естественным образом должны располагать религиозной свободой, и если имамы будущего обратят в ислам автохтонных немцев и европейцев, этому так же мало можно будет воспрепятствовать, как мало могла препятствовать Римская империя распространению христианства. Поживём – увидим.
Я не хотел бы, чтобы мы стали чужими в собственной стране, даже в отдельных её регионах. Внушающий страх правый радикализм поощряется не тем, что мы ясно выражаем наши легитимные преференции и выстраиваем по ним свои политические действия, но тем, что позволяем нежелательным явлениям прокрасться в нашу жизнь. В меньших странах – таких, как Голландия, Бельгия и Дания, – ощущение угрозы уже сильнее, чем в Германии, поэтому там острее дискуссии, строже законы въезда и прочнее стоят на ногах правонационалистические течения{416}.
Ассимиляция – это преступление?
Ассимиляцию и интеграцию любят противопоставлять. Собственно, это мнимая противоположность и вопрос терминологии. Ибо кто интегрирован, тот и ассимилирован в некоторой степени, а быть ассимилированным нельзя, не интегрировавшись. Но дело явно имеет своё значение, и потому давайте отдадим ему должное.
Главный муфтий Боснии и Герцеговины, Мустафа Церич, выражается осторожно и прагматично: мол, открытость другим религиям и культурам «важна для интеграции. Она есть золотая середина между ассимиляцией и изоляцией. Я не сторонник ни ассимиляции, при которой человек теряет свою идентичность, ни изоляции, при которой человек отрезан от общества той страны, которая приняла его. Первым делом следует чтить законы принявшей тебя страны. Второе – необходимо выучить язык. Третье – быть полезным обществу, в котором живёшь»{417}.
Исследователь интеграции Штефан Люфт формулирует более абстрактно, но в том же направлении: «Условием успешной интеграции является известная мера ассимиляции. Ассимиляция – условие возможности успешной интеграции… На уровне индивидуума интеграция и ассимиляция не означают, что иммигрант должен отречься от своего происхождения, отказаться от традиций и приоритетов и т. п.»{418}. Но нельзя стремиться к стойкому дифференцированию, ибо «все стойко этнически дифференцированные общества представляют собой, более или менее выраженно, этническое расслоение. Практически нет этнически дифференцированных обществ, которые не были бы одновременно этнически расслоённым обществом»{419}.
Хартмут Эссер различает следующие уровни ассимиляции:
● культурная ассимиляция (знания, навыки, язык);
● структурная ассимиляция (утверждение в образовании и на рынке труда);
● социальная ассимиляция (сеть взаимоотношений, брачное поведение);
● эмоциональная ассимиляция (идентификация, продиктованная чувством){420}.
Данное перечисление подтверждает, что интеграция без известной меры ассимиляции вообще невозможна. В принципе излюбленная формула «интеграция – не улица с односторонним движением», при помощи которой внушается движение навстречу друг другу принимающего общества и приезжих, прикрывает основополагающую необходимость приспособления, чтобы интеграция успешно состоялась.
Интересно разобраться с мнением турецкого премьер-министра Эрдогана по поводу ассимиляции. Турция во всяком случае является экономически наиболее прогрессивной и наиболее демократичной страной исламского культурного круга. Да, собственно, она единственная исламская страна, которая худо-бедно соответствует масштабам западной демократии. К тому же Турция стремится стать членом ЕС. В настоящее время в ЕС живут 5 млн турок. Итак, проштудируем речь, которую премьер-министр Турции произнёс 10 февраля 2008 г. в Кёльне под неистовое ликование 20 тыс. слушателей с турецкой миграционной историей{421}.
Эрдоган начинает: «Турецкая община и турецкий человек, куда бы они ни пришли, приносят с собой только любовь, дружбу, покой и защищённость. Ненависть и враждебность никогда не могут быть нашим делом». Другими словами, это значит: ненависть и враждебность – всегда дело других. Можно ли всерьёз представить, чтобы западный государственный деятель говорил нечто подобное своим соотечественникам за рубежом и чтобы он вообще такое говорил? Нет, он бы поостерёгся выставлять себя на посмешище, и ему бы никто не поверил. Это – в лучшем случае – риторика, присущая наивному национализму конца XIX в. или происходящая из чуждой нам культуры. Вообще же это язык шовинизма. Эрдоган продолжает: «Вот уже 47 лет, как вы своей работой, своими стараниями вносите вклад в то, что Германия идёт вперёд, что Германия становится в Европе и в мире могущественной страной… Ваши глаза и уши всегда были обращены в сторону Турции. Я очень хорошо понимаю чувствительность, которую вы выказываете по отношению к ассимиляции. Никто не может ожидать от вас, чтобы вы подчинились ассимиляции. Ибо ассимиляция есть преступление против человечности».
