две охотничьи собаки, достаточно рослые и, как все охотничьи, шерстистые. Потому для них он под уже имевшейся во дворе голубятней построил избушку. Конурой её назвать нельзя, ибо пусть не с гордо поднятой головой, но зайти туда можно было не на четвереньках. На четвереньках выходили, поскольку там же у него постоянно стоял бидон с брагой для выгонки самогона. До последней стадии, впрочем, дело не доходило, все выпивалось хмельным сладким зельем. В эти свои чертоги Вася звал обычно по одному, никогда – двоих. И там за стопочкой тянулся обстоятельный разговор, затягивавшийся порой до темноты. И что особенно обижало бабенок наших, ничего с улицы, тем более из окна они не видели, а на стук в дверь собачьей избушки находившиеся там никогда не откликались, замирая, ждали ухода искателей, чтобы продолжить интересное и увлекательное собеседование.
Получив квартиру, Вася ушел на моторный завод, где специализировался на перекладке сводов огромных плавильных печей, время от времени приходивших от высоких температур в негодность. Как сам рассказывал, особенно труден именно ремонт, так как приходилось вести кладку и перекладку внутри накалившейся и не успевшей остыть печи. Уровень квалификации его был столь высок, что нередко с завода приезжали за ним домой. Зарабатывал хорошо. Денег не жалел, но и не разбрасывался… При всем том замечалось стремление его находиться вне квартиры: на работе, на охоте, во дворе, под голубятней, где летом он нередко и ночевал, затащив туда остатки дивана. И не случайно, не по прихоти…
Жена его Нинка, работавшая на шинном заводе, не красавица, но и не страшилище какое-то, вполне даже ничего себе. Работящая, экономная, в редких разговорах с соседками разумная и даже в чем-то деловая, она имела один пунктик: помешана была на чистоте. Когда ни зайдешь к ним, все время у неё либо стирка, либо глажка. А веревка их во дворе с утра до вечера завешена простынями, наволочками, пододеяльниками и прочим бельишком. А кровать и диван без белья, с одними матрасами.
– Нинка, ты чего же белье-то не застилаешь? – поинтересуются соседки.
– На моих грязнуль не напасешься…
– Так если не стелешь, чего часто стираешь?
– Не поверите, бабы, уберу все в шкаф, через день гляжу: все запылилось…
Соседки с понимаем поддакнут:
– Ну да, ну, конечно…
А отойдя в сторону, крутят у виска пальцем: мол, совсем из-за угла трахнутая.
Говоря о своих грязнулях, Нинка имела в виду не только Васю, кстати, всегда подстриженного, выбритого и аккуратно одетого, но и сына малолетнего Юрку.
Сам свидетель, что, придя из школы, Юрка никогда в дом не попадал. На звонок мать выходила, забирала у него сумку и на лестницу выносила что-нибудь поесть на тарелке и что-нибудь попить в кружке. Юрка молча ел и пил, отдавал посуду матери и отправлялся на все четыре стороны. Домой запускался лишь вечером, чтобы сделать уроки, поужинать и лечь спать. Поскольку наша дверь напротив, то, не выдерживая, я затаскивал его на кухню и усаживал за стол. Так и вырос Юрка на лестнице. После армии стал работать там же, на моторном заводе. Отец купил ему мотоцикл. Наверное, первый и долгое время единственный во всей округе. Мотоциклом свел с ума Галю Шамурину из первого подъезда. Красиво они смотрелись на нем. Он – в отца чернявый, она – стройная блондинка, ему по плечо, пара – на загляденье.
После пышной свадьбы Юрка ушел от родной мамы в первый подъезд. Молодые родили сына, Вася нарадоваться не мог, на внука глядя. Но мотоцикл… Юрка гонял так, что пыль столбом вилась, и, в конце концов, не вписался в поворот. Хоронили всем домом.
Леша и Маша
Третий этаж. Прямо над нами квартира Балашовых. Маша, Леша и дочь их Ольга. Маша – самая близкая в доме подруга матери. Маленькая и худенькая, со спины – подросток. Наверное, хохлушка, такая же черноволосая, с глубоким провалом чернущих глаз, с крутой речью и вспыльчивым характером. На мой вопрос о национальности отвечала просто:
– Да кто же знает?
– А ты?
– А что я… Я даже возраста точного не знаю. Подозреваю, что значительно старше указанного в документах.
– Разве такое возможно?
– У нас все возможно.
Когда раскулаченным родителям маленькой Маши определил суд «ссылку и поражение в правах», саму её отправили в детский дом. Она прибыла туда без документов, поэтому, записывая данные, возраст определили на глазок, а поскольку она была очень маленькой, соответственно и года вышли малыми. Перед выходом на пенсию она уставала и с матерью делилась своими сомнениями:
– Чувствую, Зоя, что лет мне, как минимум, на шесть-семь больше.
Она приходила к нам посмотреть телевизор – маленький «Рекорд» в деревянном корпусе. Программа всего одна, и та, кажется, с шести и до десяти вечера. Из четырех часов вещания два с половиной новости и политические беседы вроде «Университета марксизма-ленинизма» и часа на полтора художественный фильм. Маша заявлялась в начале телевизионного вечера, забивалась в уголок дивана с ногами и минут через десять, максимум пятнадцать, засыпала тихо, спокойно, без храпа и вскриков, никому не мешая. Я будил её по окончании вечерней программы. Она спохватывалась:
– Что, уже всё?
– Всё-всё…
– Кино-то интересное.
– Да.
– А как называется?
– Маш, ты разок хоть дождись начала, может, понравится и не уснешь…
– Нет, обязательно усну, так у вас уютно, да и сны тоже интересные вижу.
Последний аргумент сражал наповал, возразить нечего. Остается пояснить, что Маша имела в виду под уютом.
Муж её Леша, неказистый и невзрачный мужичок, вечно взъерошенный, в очках с массивной оправой, удерживаемых за ушами на случай падения (падать им случалось часто) резинкой от трусов, отличался двумя чертами. Во-первых, способностью употребить спиртосодержащие жидкости в любом месте и в любом объеме. А учитывая неимоверное количество родни по всему «Перекопу» от Чертовой лапы до корпусов, отличаться приходилось частенько. Всякие двоюродные и троюродные братья, сестры, дяди, тети, коки и просто близкие люди, которые родство свое и сами затруднялись определить. Как-то на мой конкретный вопрос, с кем сегодня сидим за столом, он минуты через три выдал:
– С тетей Верой, которая живет у Градусова, ну, там, у рынка, да она еще на прошлом дне рождения была, завитая такая…
Припоминаю смутно, что напротив за столом была какая-то завитая бабенка, и не одна.
– Еённого дяди Миши, – продолжал Леша, – ну, ты помнишь – рябой и с фиксой стальной попереду…
Пытаюсь вспомнить, кажется, был кто-то или беззубый, или со вставными зубами.
– Так вот дяди Мишиного двоюродного племянника Сереги, он еще сел по хулиганке
