По мнению Нила Макиннеса, сегодня эта шаткая неизбежность как никогда поставлена под сомнение, потому что у открытого общества появились новые враги, и совсем не обязательно в лагере заведомых сторонников тоталитаризма, таких как бойцы «Аль-Каиды». Сам Макиннес приводит только один пример – так называемых «мультикультуралистов». Это движение, сторонники которого живут почти исключительно на Западе, представляет собой продукт исторического покаяния западной цивилизации. В то время как наши недавние предки не имели сомнения в превосходстве западной культуры над всеми остальными, и прежде всего потому, что она ведет к открытому обществу, мультикультуралисты считают, что все культуры в принципе равноценны и что моральные и социальные устои каждой из них заслуживают одинакового уважения.
Подобные взгляды чреваты, мягко сказать, парадоксом. Иллюстраций можно привести десятки, но Нил Макиннес ограничивается одной – впрочем, весьма яркой. Практически все человеческие культуры прошли через стадию каннибализма, но поскольку развивались они разными темпами, некоторые преодолели ее раньше других. Чаще всего каннибализм носил культовый характер, но у некоторых народов, например у полинезийцев, он был просто частью традиционной диеты. Таковы были, к примеру, маори, коренные жители Новой Зеландии, и лишь к середине XIX столетия этот обычай был полностью искоренен усилиями британских колонизаторов. Должны ли мы считать наше инстинктивное отвращение к людоедству просто нашим культурным предрассудком, а его искоренение в Новой Зеландии – одним из колониальных преступлений Запада?
Примеры таких любопытных обычаев и ценностей можно приводить без конца: институт рабства в Африке, женское обрезание, фактическое нанесение пожизненных увечий девушкам, практикуемое в ряде стран Африки и Ближнего Востока, мусульманские браки, не допускающие свободы выбора участников, и еще много другого. Мультикультуралисты, как правило, игнорируют эти проблемы с помощью риторических уловок. В целом, однако, направление их усилий очевидно. Все эти альтернативные культурные ценности, в защиту которых они выступают, представляют собой атрибуты общества, основными принципами которого являются иерархия, авторитет и неподвижность, то есть закрытого общества. У Карла Поппера появилась совершенно новая категория противников, пришедших оттуда, откуда он их никогда не ожидал, – из самого сердца открытого общества. Искать мультикультурализм за пределами Запада бессмысленно – закрытое общество его просто не допускает.
Другая категория врагов открытого общества, о которой Макиннес не упоминает и которая во многом сродни мультикультуралистам, – это так называемые «антиглобалисты», чей летучий штурмовой отряд сегодня кочует из страны в страну, от саммита к саммиту, превращая мирные города в сцены побоищ. Глобализм, доктрина распространения либеральных свобод не только на отдельные страны, но и на все мировое сообщество, почти синонимичен попперовскому идеалу открытого общества, с одним существенным различием: Поппер, даже отделавшись от юношеского марксизма, никогда на стал поклонником капитализма и до конца жизни сохранил социал-демократические симпатии. Тем не менее не подлежит сомнению, что стирание национальных границ и предоставление жителям, к примеру, Бангладеш свобод, идентичных британским и американским, изначально заложено в идеях Карла Поппера. Антиглобалисты фактически выступают на стороне все той же иерархии и неподвижности, хотя у себя дома ведут с ними яростную борьбу.
Я допускаю, что изложил все эти тезисы довольно схематично, оставив за скобками некоторые тонкости, не обязательно играющие мне на руку. Но детали не меняют общей картины: стан активных врагов открытого общества сегодня гораздо пестрее, чем он виделся Попперу в период работы над его книгой, когда мир представлялся более простым, почти черно-белым.
Странным образом, отпетый скептик Карл Поппер был во многом идеалистом, представлявшим себе мир несколько розовее, чем он был и остается на самом деле. Так ему исподволь мстил Гегель.
...
…Моделью поистине открытого общества Попперу представлялось сообщество ученых (или то, как он воображал себе сообщество ученых и каким оно, вероятно, не было): политические стратегии должны были бы выдвигаться, как ученые выдвигают гипотезы, а политические программы выполнялись бы в духе экспериментальной науки, по методу проб и ошибок. Для того чтобы что-либо подобное произошло, из реальной политики следовало бы устранить все страсти и все интересы.
Значит ли это, что нам следует проститься с великой иллюзией, надеждой на то, что победа прогресса если и не предопределена математически, то по крайней мере очень вероятна? Наверное, нет – по крайней мере, совсем не обязательно. Сам Карл Поппер, когда он не впадал в гегелевский соблазн, настаивал, что автоматический прогресс – это миф. Но из этого вовсе не следует, что прогресс невозможен. Реальный прогресс, вопреки Марксу, Гегелю и уличным бойцам антиглобализма, – это не цепь революционных скачков через барьеры, но и не прямое восхождение, как надеялся Фридрих Хайек, друг и во многом единомышленник Поппера, но, в отличие от него, безоглядный энтузиаст капитализма.
Движение от закрытого общества к открытому – это не более чем сумма отдельных, конечных и целенаправленных действий людей, сознающих себя полноправными членами этого общества и всегда открытых для разумных возражений, для проверки, для фальсификации. В конечном счете, согласно Карлу Попперу, у истории нет иного закона, кроме нас самих. Не она диктует нам свои непреложные правила, как полагал Маркс, а мы ей, пусть порой сбивчиво и невнятно.
Если бы литературных премий не существовало, их не стоило бы придумывать. Вольтер, автор оригинала этой мысли, простит мое злоупотребление. У него нет другого выхода – он уже два с лишним столетия как классик, а я еще жив.
Гениев, в том числе самого Вольтера, точнее всего награждает история, и Нобелевский комитет не в силах изменить этот окончательный суд ни на йоту – ни в положительную сторону, ни в отрицательную. Рене Сюлли-Прюдом, Хосе Эчергай или Рудольф Ойкен, удостоенные нобелевских почестей при жизни Льва Толстого, давно отодвинуты историей на подобающее им место. Не исключаю, что сами они охотно променяли бы и чек, и жетон на долю толстовского таланта и славы.
Дефект Нобелевской и других подобных премий рангом пониже заключается в том, что они присуждаются комитетами, а любой комитет имеет свойство отвергать смелые решения в пользу общеприемлемых, компромиссных. Мне, к примеру, нравится тот же Толстой, а вам – Достоевский, но в итоге мы сходимся на Писемском – просто потому, что он ни у кого не вызывает неприязни, сильной реакции.
Согласно известной поговорке, верблюд – это лошадь, спроектированная комитетом. Легко убедиться, что список нобелевских литературных лауреатов, сегодня уже вековой, сплошь и рядом состоит из таких верблюдов, чьи имена давно и заслуженно изгладились из нашей памяти. У меня нет сомнения, что точно так же изгладятся имена большинства сегодняшних подставных лиц, которых я даже не потружусь называть, чтобы не спугнуть положенной им безвестности.
Но иногда механизм дает сбой, и подлинные таланты вроде Уильяма Фолкнера, Уильяма Йейтса или Альбера Камю попадают в несвойственную им компанию кумиров на час. Может быть, у стокгольмского комитета срабатывает некий предохранительный клапан, не дающий ему окончательно превратиться во всеобщее посмешище.
Один из самых характерных инцидентов такого рода произошел в 2001 году, когда выбор Стокгольма пал на В. С. Найпола, уроженца Тринидада, гражданина Великобритании, индуса по происхождению. В этом сомнительном качестве ему вообще бы не полагалось ничего, потому что страны и континенты учитываются прежде таланта, хотя многие уже давно, с 60-х годов XX века, считают Найпола лучшим современным англоязычным писателем. Более того, он считался практически дисквалифицированным ввиду отсутствия ярко выраженной любви ко всему прогрессивному, без чего путевки в Стокгольм уже практически не выдают.
Причина, по которой этот бесперспективный кандидат был извлечен из черного списка, однозначна, причем именно та, которую Нобелевский комитет старательно отрицал: 11 сентября 2001 года. Эта дата показала, что именно Найпол, стоящий в стороне от модных прогрессивных идей, изображал реальный мир, в котором мы живем. От него уже просто некуда было спрятаться.
Эскиз творческой и человеческой эволюции Найпола дает Брус Боуэр в статье «Цивилизация и В. С. Найпол», опубликованной в журнале Hudson Review. Уроженец заштатного Тринидада, Найпол стал как бы по определению символом и жертвой колониализма, который так полюбили обличать его нобелевские коллеги. Но взгляд изнутри – совсем не то, что позиция постороннего. Коренные жители метрополии самим фактом своего рождения наделены привилегиями, за которые выходцу из бывшей колонии пришлось долгие годы бороться. Найпол появился на свет в индусской семье – его предки были вывезены на карибский остров англичанами по кабальным контрактам, и такими индийскими колониями сегодня пестрит кругосветная карта бывшей империи. Нельзя сказать, чтобы опыт Тринидада был для будущего писателя бесполезным бременем – он лег в основу его лучших романов, а этническая и религиозная пестрота острова стала залогом проникновения в сердце других культур. Но главным воспоминанием и клеймом колониализма осталось невыносимое культурное удушье окраины мира, места, где никогда ничего не происходит.
