сему делу формулировки.
О моих ошибках. Спасибо за дифирамб по поводу авторской пунктуации, но знаю, что у меня бывают отдельные опечатки и сверх ее. Их я обнаруживаю, и весьма часто, при обращении к свом архивным записям».
05.08
«Здравствуйте, Владимир Александрович!
На днях мне в руки попала статья доктора филологических наук, профессора УрГУ Веры Васильевны Химич (будет опубликована в октябре-ноябре в нашем кафедральном сборнике «Русская классика: динамика художественных систем»). На мой взгляд, это образец литературоведческого анализа текста, прежде всего художественного стиля.
Посылаю Вам эту статью».
07.08
«Уважаемый Владимир Александрович! Благодарю за лестный отзыв о последнем моем письме. Мне приятно, что, комментируя мои послания, Вы обращаете внимание также и на их форматирование: всегда считала это одной из значимых составляющих культуры письма и досадовала на тех своих соучеников и коллег, кто к набору текстов относился с небрежением.
По поводу Вашего анализа моего предыдущего сообщения хотелось бы отметить следующее. Вполне согласна с Вами в том, что в контексте рассуждений Шифаревича «комфорт» действительно вернее всего трактовать как «роскошь»: именно данное понятие позволяет акцентировать не только социально-экономический, но и важный для автора нравственный («имеет место потеря традиционных ценностей, стремление к максимальному комфорту, то есть к «жизни для себя») смысл жизнеповедения европейцев, противопоставляемого ученым России с ее якобы прочной духовной основой («русская цивилизация может предложить человечеству древнюю культуру, идеал которой не двигать куда-то мир, а сосуществовать с ним, не в беге времени, а в идее вечности»). Вывод Шафаревича, как Вы отмечаете, действительно алогичен, но, по-моему, его вряд ли можно считать неожиданным (может быть только, неожиданно было для Вас услышать гимн христианской России из уст ученого): если разум подсказывает человеку, что надвигается «конец западной цивилизации», то хотя бы из чувства самосохранения, физической невозможности принять мысль о всеобщем «апокалипсисе» он будет искать спасения, каким бы невероятным оно ни казалось. И если корень зла, по его мнению, в отсутствии у европейцев надежных ценностных ориентиров («Западная цивилизация не имеет, собственно говоря, никакой другой духовной основы, кроме силы и стремления к власти, причем в гораздо более широком диапазоне, чем какая-либо ранее существовавшая цивилизация, и не только в отношении к народу, но ко всей природе»), то и спасения он, естественно, ищет в духовности, стремлению к власти и упоению роскошью противопоставляет «идею вечности». И как тут, в унисон со многими и многими философами и публицистами 19, да и 20 века, ни возникнет мысль о России – опоре мировой цивилизации в наступающем хаосе! Думается все же, что эта «идея вечности», если таковая и сохранилась в менталитете русских (последнее весьма сомнительно), не спасет ни нас самих, ни тем более остальной мир. Пресловутый европейский прагматизм, на который русские привыкли смотреть свысока, пожалуй, гораздо более жизнеспособен, чем присущая нам (по крайней мере отчасти) «мечтательная безалаберность».
О философии. В части общих суждений о философии как таковой мы с Вами, кажется, сходимся. Расхождения, очевидно, коснутся конкретных персоналий. По-видимому, вопрос о том, кого из них отнести к графоманам и пустозвонам, а чью концепцию признать расширяющей наше представление о бытии, мы решаем не всегда одинаково. Но так даже интереснее.
Жду от Вас новых писем».
10.08
Маша Скобелева прислала мне литературоведческую статью Химич о творчестве Чехова в «эпоху, когда начались поиски способов расширения художественной впечатлительности», появилась «потребность в более утонченных способах выражения чувств и переживаний личности», а читатель стал «всё более утрачивать способность сосредоточивать внимание на широких контурах стройного, законченного произведения». По мнению автора, все это настолько захватило Чехова, что он, под «влиянием преобладающего эстетического настроения», увлекся «страстной погоней за деталями, за тонкими психологическими полутонами, за тем непередаваемым и малоисследованным музыкальным элементом, который таится на дне всякого ощущения», и проявил «тяготение к непрямым, ассоциативным формам письма, как нельзя более, соответствовавших этой настроенности художественных исканий времени», особо, по отношению к его «маленьким, изящным новеллам, как будто нарочно, созданным для того, чтобы передавать микроскопические детали, мимолетные музыкальные оттенки чувств, которые так дороги современному искусству». И т. д., в том же стиле маловразумительного (и уж, точно, вовсе бесполезного) высокопарного сочинительства, в котором больше смакуются слова, а не смысл, и о котором я уже не раз высказывал ей свое негативное мнение.
Пришлось теперь об этом ей еще и написать.
«Маша! Статья Химич – ярчайшее подтверждение тому, о чем я тебе уже говорил, о чем сказано на стр. 160 моих «Заметок». Для адресации к Чехову мне достаточно было бы знать от сведущего человека, что рассказы «Скрипка Ротшильда» или та же «Дама с собачкой» просто достойны моего внимания, без каких-либо надуманных литературоведческих выкрутас Веры Васильевны и словоблудия Набокова о том, что последний (рассказ) «основан на системе волн, на оттенках того или иного настроения», и «если мир Горького состоит из молекул, то здесь, у Чехова, перед нами мир волн, а не частиц материи, что, кстати, гораздо ближе к современному научному представлению о строении вселенной».
Так что, Перефразируя твою концовку, предпосланную к данной статье, я бы сказал наоборот: «Это образец литературоведческого пустословия». Есть ли в нем полезность? – Есть косвенная, и о том у меня тоже есть в «Заметках» (см. стр. 97).
С глубочайшим уважением, и без обид. Это чисто мое мнение. В. Быков».
P.S. Кстати, Набоков тот, имя которого при последней нашей прогулке я не мог вспомнить, но очень старался, видимо, в предчувствии получения примерно того же, что от него, впечатления и от прочтения труда В. В. Химич».
10.08
«Здравствуйте, Владимир Александрович!
Я вовсе не удивлена и тем более не обижена Вашим отзывом о статье Химич: с Вашими взглядами на литературоведение я знакома и сказанное не было для меня неожиданностью. Неожиданным, напротив, было единодушие, к которому мы приходили в процессе предшествующей переписки. Но как не изменился Ваш взгляд на филологию, так не изменился и мой. Литературоведы, по моему мнению, вовсе не «люди, занимающиеся специфическим трудом», «работающие только на себя», удовлетворяя тем самым «собственное узкокастовое тщеславие» («Заметки конструктора», с. 160), но напротив часть прославляемой Вами «созидающей части человечества». Созидающей не материальную, но духовную культуру, что, с моей точки зрения, труд, во всяком случае, не менее почетный, нежели прямо практическая деятельность. Созидание культурного пространства, освоение духовного наследия нации – вот их задача.
Боюсь, в этом вопросе нам с Вами никак не прийти к согласию».
12.08
«Дорогая Маша! Ты молодец: я не удивлен твоим ответом, как и ты моим. Ничего неожиданного
