Мы дружески поздоровались. Я отвел его в сторону и показал ему предписание Владимира Ильича. Он смутился. - Вам это известно? - Да, но откуда вы могли это узнать? Это наша братва балует, говорил им - до добра не доведет… - Как будете действовать? - задал я ему испытующий вопрос. - Ну, что ж, - раз надо, так надо… - Я предлагаю вызвать представителей судебно-следственной части флота. Вероятно, и у вас здесь есть представитель? - Да, есть, - сказал он, ухмыльнувшись. - А потом я прошу присутствовать вас как председателя комитета и еще двух товарищей из комитета, и давайте скорее начинать, - перешел я от взаимных советов в атаку.
Железняков тотчас же послал матросов найти комитетчиков и представителя судебно-следственной части, и мы все вошли в большую залу, где почти посередине тянулись в один ряд длинные столы.
Весть о нашем прибытии разнеслась по экипажу, и со всех сторон стали поодиночке и группами выкатываться матросы, большинство вооруженные револьверами. Громко разговаривая, выкрикивая и насвистывая, двигались они группами по залу. Многие из них были, очевидно, сильно под хмельком. И не прошло и пяти минут, как вся зала была полна народа.
Мы уселись у стола. Прибежал, запыхавшись, представитель судебно-следственной части, несчастный, задерганный человек, и когда я спросил у него, в чем дело, он шепотом сказал: - Мы все это и многое другое отлично знаем, но что же мы можем сделать? - и отчаяние, и робость, и усталость прозвучали в его голосе.
Подошли комитетчики, бравые, трезвые ребята; тут же в толпе маячил наш проводник, очевидно, сам удивляясь, какую затеял он кашу.
Я сказал, что надо начинать. Железняков ударил в ладоши и звонко, и отчетливо, и повелительно - он был прирожденным вождем - сказал: - Товарищи, займите места! (Разговоры прекратились.) Начинается заседание. К нам приехали товарищи из Смольного по делу, а по какому - они все скажут.
Я отнюдь не хотел митинговать и ни в коем случае не мог позволить низвести правительственное следствие до какого-то всеобщего словопрения, а потому сразу объявил: - По предписанию председателя Совета Народных Комиссаров, Владимира Ильича Ленина, объявляю начатым следствие по делу самовольного задержания на улицах группой матросов трех офицеров, причем к следствию, согласно выработанных форм, привлекаю представителей судебно-следственной части флота и трех представителей комитета вашей флотской части и двух рабочих комиссаров. Все перечисленные лица образуют из себя местную следственную комиссию под моим председательством по назначению правительства.
Матросы, очевидно, ничего этого не ожидали. Сразу умолкли, еще не зная, как на это реагировать. - Оглашаю предписание революционного правительства, - и я прочел предписание Владимира Ильича. Все сразу и окончательно успокоились.
Я обратился к председателю комитета флотской части с вопросом: - Правда ли, что некоторой частью матросов самовольно арестованы три офицера и что они содержатся в крайне скверных условиях? Железняков блеснул глазами. - Правда! - ответил он. - Как их фамилии? - Волк, Масленников… - и Железняков назвал третью фамилию, которую я сейчас забыл. - Прошу сделать распоряжение доставить Масленникова. В зале прошел ропот. Я в упор смотрел на Железнякова. Он вспыхнул и произнес: - Доставить Масленникова! «Ну, дело пошло, - подумал я, - надо всех держать в крайнем напряжении».
Один из матросов, низкого роста, круглый, приземистый, отделился от комитетчиков и полубегом вышел из залы.
Нам подали чай, черный хлеб, масло и соль. Никто не дотронулся. Всем было не до того.
Не прошло и нескольких минут, к столу подошел, запыхавшись, еле дыша, молодой офицер, поручик, растерянно смотревший кругом. Я предложил ему сесть. - Как ваша фамилия? Он молчал и, словно извиняясь, глядел на нас, прикладывая руку к сердцу. «В чем тут дело?» - подумал я. Я опять переспросил его: - Прошу, назовите вашу фамилию и расскажите, кто вы, откуда вы? Он страдальчески улыбнулся и с особенным напряжением, заикаясь, промолвил: - М-м-масленников… - и опять умолк. Потом, точно собравшись с силами, сказал: - Я-я оч-ч-ень запыхался… Трудно говорить… Бежал… - Откуда бежали? Почему запыхались? - невольно спросил я его. - Весь день сидел в холоде, не ел ничего… а потом сразу бегом!… Не могу бежать… А он сзади с револьвером… В зале наступила тишина. Я вопросительно посмотрел на Железнякова. - Спешил исполнить приказание! - особо деланно, вдруг громко произнес тот круглый, приземистый матрос, который ходил за арестованным.
В зале раздался смешок. Мне это не понравилось. Железняков только посматривал на меня. Масленников собрался с силами и стал рассказывать о себе, говоря, что он приехал в отпуск к отцу, что он никого здесь не знает, шел по улице, и его неожиданно арестовали матросы, привели сюда и сунули в подвал, в каморку, где очень холодно.
Я все тщательно записывал, задал ему целый ряд вопросов и предложил как представителю судебно-следственной части флота, так и комитетчикам задавать ему вопросы.
Ответы были самые обыкновенные. Один из комитетчиков передал мне бумаги, отобранные у Масленникова. Это были черновые письма его к различным лицам, тщательно переписанные в тетрадке. Я быстро просмотрел их. В письмах рассказывалось о разложении армии, о бегстве солдат из окопов и высказывались предположения, что все это дело рук немецких шпионов и Вильгельма, которым продались русские люди, называемые большевиками, среди которых много евреев. Одним словом, в этих письмах высказывались те крайне распространенные в то время обвинения большевиков, которыми полны были тогда много месяцев буржуазные газеты, в миллионах экземпляров распространявшиеся всюду. Даты на письмах еще дооктябрьские, начиная с июня.
Я прочел некоторые отрывки и спросил у Масленникова, почему он все это так написал? Тот крайне сконфузился, перепугался и стал лепетать, извиняясь, что он написал то, о чем все говорили и в чем уверяли, и что видит теперь, что он жестоко ошибался. Более он ничего не мог сказать.
Допрос закончился, и я предложил ему сесть в стороне. - Доставьте Волка, только прошу не повторять то, что было с Масленниковым. - Есть, капитан! - задорно, особо громко произнес все тот же приземистый матрос. В зале прокатился более громкий смешок, и мне это не понравилось еще более.
Первый случай я готов был объяснить привычкой матросов всю команду выполнять бегом, особенно когда им приходится подниматься из трюма на палубу. Я думал, что условия быта и здесь отозвались, но чувствовал, что здесь что-то не то.
Через несколько минут появился буквально дрожащий офицер Волк, грудь которого ходила ходуном, и он, не дожидаясь никакого приглашения, не сел, а как-то рухнул на стул, схватился за грудь и стал мучительно кашлять. И серое с коричневым оттенком лицо его исказилось болью. Я все сразу понял. - Ваша фамилия? - спросил я у него. - Волк, - еле слышно произнес он. - Не могу, холодно… больно… Кто-то хихикнул. - Допрос прерываю… Прошу арестованному дать чаю… - сказал я отрывисто, громко и положил руку на стол. - Ваше поведение, - обратился я к белесоватому приземистому матросу, - совершенно не допустимо и явно противозаконно. Вы компрометируете революционную власть, не нуждающуюся в жестокостях. В зале воцарилась мертвая, жуткая тишина. Железняков посмотрел на меня, я ответил упорным взглядом. - Ну, что же, чаю? Давайте чаю! Ведь сказано! - громко и взволнованно произнес он, вставая. - Эх ты, братва! Зачем это? Глупо, брат! Не в этом дело!
Два стакана чаю были быстро принесены. Я предложил его Масленникову и Волку и придвинул к ним хлеб с маслом. Они жадно схватились за еду, а чай выпили залпом.
В зале было тихо, и больше никто не смеялся. - Допрос продолжается, - сказал я и задал Волку обычные вопросы. По осторожным, раздумчивым ответам мне сразу стало ясно, что Волк - настоящий волк контрреволюции, что он находится в Петрограде неспроста и что за ним кроется организация.
На столе появилась толстая тетрадь, отобранная на квартире, где жил Волк, и найденная в его чемодане. Оказывается, там матросы самовольно произвели обыск. В тетради велся дневник, в некоторых местах зашифрованный, фамилии и города обозначались везде условно. Записанные отдельными строчками отрывки стихотворений, отдельные выражения, несомненно, служили паролями и отзывами, или ключом к шифру. Перелистывая далее, я наткнулся на копии прокламаций к войскам, резко контрреволюционного содержания, направленные не только против рабоче-крестьянской власти, но и против достижений Февральской революции. Явно, что этот офицер был монархистом и принадлежал к их организации. Я немедленно огласил наиболее типичные места из всех этих записей.
Глаза Волка засветились злым огнем, почти ненавистью, черные зрачки тяжело смотрели в одну точку, и он, почувствовав себя в западне, даже не стал особенно изворачиваться и объясняться, а лишь заявил, что офицеры так думают все… - Это не верно! - возопил Масленников. - Мы против старого режима! Волк недоуменно посмотрел на Масленникова и отрывисто прибавил: - Ну, если не все, так многие… Смолк и замкнулся. Я предложил ему объяснить другие места его записей и прочел шифрованные места, пароли, отзывы.
