Подразделяя людей на две вышеупомянутые психологические категории, Чингисхан это подразделение ставил во главу угла при своём государственном строительстве. Людей рабской психологии он держал тем, чем только и можно их держать, — материальным благополучием и страхом. Один факт объединения в едином государстве колоссальной территории Евразии и части Азии, обеспечения безопасности евразийских и азиатских караванных путей и упорядочения финансов создавал для жителей монархии Чингисхана такие благоприятные экономические условия, при которых их стремления к материальному благополучию могли получить самое полное удовлетворение. С другой стороны, физическая мощь его непобедимой, не останавливающейся ни перед какими препятствиями и беспрекословно ему повинующейся армии и неумолимая жестокость его карательных мероприятий заставляли трепетать перед ним всех людей, привязанных к своему личному физическому существованию. Таким образом, люди рабской психологии были у Чингисхана в руках. Но этих людей он к правлению не подпускал. Весь военно-административный аппарат составлялся только из людей второго психологического типа, организованных в стройную иерархическую систему, на высшей ступени которой пребывал сам Чингисхан. И если прочие подданные видели в Чингисхане только подавляюще страшную силу, то люди правящего аппарата видели в нём прежде всего наиболее яркого представителя свойственного им всем психологического типа и преклонялись перед ним как перед героическим воплощением их собственного идеала.
При конкретизации своей государственной теории, при практическом применении её в реальных условиях завоёванных им стран Чингисхан руководствовался тем убеждением, что люди ценимого им психологического типа имеются главным образом среди кочевников, тогда как осёдлые народы в большинстве своём состоят из людей рабской психологии. И действительно, кочевник по самому существу своему гораздо менее привязан к материальным благам, чем осёдлый горожанин или земледелец» (Раздел III).
И несколько далее Н.С.Трубецкой продолжает:
«Другой важной особенностью Чингисханова государства было положение религии в этом государстве. Будучи лично человеком глубоко религиозным, постоянно ощущая свою личную связь с божеством, Чингисхан считал, что эта религиозность является непременным условием той психической установки, которую он ценил в своих подчинённых. Чтобы бесстрашно и беспрекословно исполнять свой долг, человек должен твёрдо, не теоретически, а интуитивно, всем своим существом верить в то, что его личная судьба, точно так же, как и судьба других людей и всего мира, находится в руках высшего, бесконечно высокого и не подлежащего критике существа; а таким существом может быть только Бог, а не человек.
Дисциплинированный воин, умеющий одинаково хорошо как подчиняться начальнику, так и повелевать подчинённому, никогда не теряя уважения к самому себе, и потому одинаково способный уважать других и вызывать у других уважение к себе, по существу, может быть подвластен только нематериальному, неземному началу, в отличие от рабской натуры, подвластной земному страху, земному благополучию, земному честолюбию. И проникнутый этим сознанием Чингисхан считал ценными для своего государства только людей искренне, внутренне религиозных. Но подходя к религии, в сущности, именно с такой, психологической точки зрения. Чингисхан не навязывал своим подчинённым какой-либо определённой, догматически и обрядово оформленной религии. Официальной государственной религии в его царстве не было; среди его воинов, полководцев и администраторов были как шаманисты, так и буддисты, мусульмане и христиане (несториане). Государственно важно для Чингисхана было только то, чтобы каждый из его верноподданных так или иначе живо ощущал свою полную подчинённость неземному высшему существу, т.е. был религиозен, исповедовал какую-нибудь религию, всё равно какую. В этой широкой веротерпимости известную историческую роль играло то обстоятельство, что сам Чингисхан по своим религиозным убеждениям исповедовал шаманизм, т.е. религию довольно примитивную, догматически совершенно неоформленную и не стремящуюся к прозелитизму. Но следует подчеркнуть, что веротерпимость Чингисхана отнюдь не была проявлением индифферентизма или пассивного безразличия. Безразлично было для Чингисхана только то, к какой именно религии принадлежат его подданные, но принадлежность их к какой бы то ни было религии была для него не безразлична, а, наоборот, первостепенно важна. Поэтому он не просто пассивно терпел в своём государстве разные религии, а активно поддерживал все эти религии. И для государственной системы Чингисхана активная поддержка, утверждение и постановка во главу угла религии были столь же важны и существенны, как утверждение кочевого быта и передача власти в руки кочевников.
Итак, согласно государственной идеологии Чингисхана, власть правителя должна была опираться не на какое-либо господствующее сословие, не на какую-нибудь правящую нацию и не на какую-нибудь определённую официальную религию, а на определённый психологический тип людей. Высшие посты могли заниматься не только аристократами, но и выходцами из низших слоёв народа [20]; правители принадлежали не все к одному народу, а к разным монгольским и тюрко-татарским племенам и исповедовали разные религии. Но важно было, чтобы все они по своему личному характеру и образу мысли принадлежали к одному и тому же психологическому типу, обрисованному выше (выделено нами при цитировании)» (Раздел III).
Тем не менее, есть известные факты об отношении Чингиз-хана к разным людям, и есть интерпретации этих фактов историками и философами. Что касается фактов, то они — историческая данность, отражённая в дошедших до наших дней свидетельствах очевидцев и в пересказе современников событий; а что касается интерпретаций, то они — обусловлены субъективизмом миропонимания интерпретаторов. Последнее касается и того, что пишет Н.С.Трубецкой. Как можно понять из того, что он пишет, главное в практическом «евразийстве» Чингиз-хана — в проводимой им внутренней, внешней и по существу глобальной политике — было то, что:
Его лучшие действия искренне выражали нравственно обусловленную целесообразность, проистекающую непосредственно из его личного религиозного чувства.
Когда он этому следовал искренне, то достигал успеха; а в тех случаях, когда следовать искренности ему оказывалось в силу каких-то личностно-психических причин «слабo», то он пожинал плоды своей слабости и неискренности. Но он знал по своему личному опыту, что человек способен быть властен над своей психикой в вопросах выбора и воплощения в дела «искренности — лицемерия», «долга — трусости» и отдавал предпочтение искренности и долгу.
И свою «кадровую политику» (она как общественное явление была, хотя такого термина тогда ещё не было) он строил на том, что старался выявлять людей с организацией психики аналогичной описанной выше. То есть таких:
· Чьи действия всегда искренне выражают нравственно обусловленную целесообразность и осознание долга, проистекающие непосредственно из их личного религиозного чувства.
· И кто на этой основе способен к целесообразной самодисциплине и не нуждается в принуждении к соблюдению определённой дисциплины средствами «кнута и пряника».
Но ни один человек не может быть свободен от воздействия исторически сложившейся культуры того общества, в котором он был зачат, рождён, вырос и живёт. А в ту эпоху это означало, что вне догматов и ритуалов той или иной традиции вероисповедания как общественные явления — не существовали. При этом в поддерживаемой всяким толпо-“элитарным” обществом традиции вероисповедания знание догматики, вероучения, соблюдение обрядности может сочетаться в жизни той или иной определённой личности с беззастенчивым неверием Богу, лицемерием, безволием, заглушенностью религиозного чувства и игнорированием его и прочими пороками.
Чингиз-хан некоторым образом осознавал свою жизненную миссию организатора и руководителя, хотя возможно и не понимал её глобальной стратегической исторической значимости для будущего всего человечества. Принимая современность как объективную Богом данность, он вынужденно искал людей, которые несли под наслоением тех или иных традиций культуры и вероисповедания, для того, чтобы они стали его сподвижниками во всей системе осуществления общественного самоуправления.
Но и для Н.С.Трубецкого (как и для многих наших современников, а не только далёких предков) вера, традиция вероисповедания, религия — это синонимы, более или менее равноправно заменяющие друг друга. Поэтому, хотя он и вышел на понимание своеобразия психотипа, которому Чингиз-хан следовал в своей жизни и носителей которого он признавал во всех обществах людьми достойными, независимо от культуры и судеб их народов и государств (многие из которых пали жертвой его политики), Н.С.Трубецкой не смог показать жизненную состоятельность этого психотипа как такового — вне исторически сложившихся культур и традиций вероисповедания.
