Старший лейтенант Жуков внимательно следил за работой Василенко. Однажды, придя в отделение, офицер спросил:
— Как идут дела?
— Туговато пока.
— Почему не заходите ко мне?
— Совестно. Наобещал, а ничего не сделал. Думал, будет отделение отличным, тогда и зайду, доложу…
— Оригинальное решение, — улыбнулся офицер. — Может, сообща что-нибудь надумаем? Рассказывайте: где жмет? Как с Гребенюком?
— Вот он где у меня сидит! — сержант выразительно похлопал кулаком по лбу.
— А вы с людьми советовались? С коллективом говорили?
Сержанту нечего было ответить. Один старался повлиять на солдата.
— Поэтому у вас и не получается, — сделал вывод офицер.
Василенко запомнил этот разговор и передал его Владимиру Байкову. Решили побеседовать со всеми солдатами, чтобы они не проходили мимо недостатков Гребенюка, все время держали его под контролем.
Как-то вечером, подводя итоги соревнования, Василенко сказал подчиненным:
— В учебе у нас идут дела неплохо…
— Даже превосходно, — подхватил Гребенюк.
— Но с дисциплиной не все в порядке.
— По дисциплине мы не соревнуемся.
— А как же в армии без крепкой дисциплины? — продолжал сержант. — Каждому ясно, что при прочих равных показателях первым в соревновании будет тот, чье поведение безупречно, кто исполнителен и вежлив. Мы много говорим о преданности делу коммунизма, но ведь эту преданность надо делами доказать. А дела твои, прямо скажем, не блестящи. По боевой подготовке подтянулся. Стреляешь отлично. Но многому еще учиться надо и, прежде всего, дисциплину подтянуть.
Виктор потупился. Василенко отошел в сторонку. А через несколько минут услышал мягкий басок ефрейтора Антипова:
— Вы же подводите отделение и командира. Ведь он от имени всех давал обещание на собрании.
Потом заговорил Байков:
— Где же твое слово, Виктор? Оно должно быть крепким. А ты обещания на ветер бросаешь, и нет у тебя никакого уважения к товарищам, командиру, к светлой памяти отцовской.
— Отца не трожь. Не трожь отца, — только и сказал Виктор.
Друзья говорили ему горькую правду, говорили прямо, открыто. Слова их, острые, колючие, больно задевали его самолюбие. Ничего не ответил тогда Виктор. «Ну и пусть, один буду, — думал он. — Пускай все от меня откалываются». Правда, он стал подчеркнуто быстро, даже с показной лихостью выполнять приказания сержанта. Но Василенко понимал, что солдат делает это не от чистого сердца.
«Значит, не дошло до него. Придется обсудить поведение Гребенюка на комсомольском собрании или хотя бы на бюро», — размышлял командир отделения.
Но обсуждать не пришлось. Рота выехала на тактические учения. Вместе с нею и рядовой Гребенюк. Всю ночь, не смыкая глаз, подогревал он воду для машины, чтобы завтра быстрее завести мотор и начать наступление. Весело потрескивали дрова. Набегавший ветер поднимал снежные вихри, и тогда угли вспыхивали ярко-ярко. Виктор задумчиво смотрел на них: «Странно получается: нет ветра — уголечки еле тлеют, а подует — разгораются. Наверное, и человеку требуется такое, чтобы со всех сторон его обдувало».
Впервые за последнее время он подумал о том, что, может быть, напрасно ищет он чего-то особенного, героического. Вероятно, эти подъемы, отбои, «направо», «налево», эти походы и есть подготовка к тому большому, которое может наступить в любую минуту…
После учений Гребенюк серьезно заболел, и его отправили в госпиталь. В тот же день сержант обратился к командиру роты:
— Разрешите мне или Байкову навестить Гребенюка.
Командир дал согласие.
В ближайшее воскресенье в дежурной комнате госпиталя появился Байков.
— Понимаете, сестричка, мне на минутку, не больше, — уговаривал он. — Два слова скажу ему и уйду.
Девушка провела его в палату.
— Здравствуй, Витя! — тихо произнес Байков. — Как самочувствие? С койки еще не встаешь?
— Пока нет, но врач говорит, что скоро поправлюсь.
— А все из-за своего упрямства, — не удержался Байков. — Один воду грел всю ночь, никого разбудить не захотел…
— Да ладно уж, — Виктор слабо махнул рукой, давая понять, что дело прошлое и не стоит о нем вспоминать.
Байков вдруг засуетился:
— На-ка, держи, — Владимир протянул небольшой сверток. — Подарок от нас, от всего отделения. Сержант привет передает. И еще новость: командир обещал дать тебе «газик».
Виктор смутился и долго молчал, глядя в потолок. На лице его, бледном, осунувшемся, появился румянец. Когда сестра объявила, что пора заканчивать беседу, он взял Байкова за руку:
— Подожди. Скажи сержанту, всем скажи: виноват я перед вами. Передай, что никогда больше не услышат обо мне плохое. Веришь?
— Верим! Мы верим тебе, Виктор! — за всех ответил Байков и вдруг спохватился: — Извини, Витя, совсем забыл. Вот, читай-ка. Из дому. А я пошел.
— Спасибо, друг.
Когда Байков, приветливо махнув на прощание рукой, закрыл тихонько дверь за собой, Виктор достал из конверта письмо. Это был ответ Марии Андреевны на коллективное письмо воинов роты.
«Здравствуйте, дети мои, — писала она. — Сообщаю, что ваше письмо и портрет мужа я получила. Сердечно благодарю, родные. Спасибо и за то, что хорошо сына моего, Витю, учите…»
Дальше мать сообщала о колхозных делах, о старших сыновьях. В заключение тепло, по-матерински обращалась к воинам:
«Берегите Родину свою, дети, не жалейте сил для учебы, умножайте славу отцовскую. Жить мы стали хорошо. Да вот одно беспокоит. Не нравится врагам житье наше. Зубы свои поганые точат, на нас напасть хотят, войну зажечь помышляют. А я, дети мои, знаю, что такое война. В ней мужа потеряла, сынка похоронила. Много вдов на нашей земле она оставила. Об этом не забывайте. Вы счастье наше бережете. Берегите хорошенько».
— Сбережем, мама, — шепчет Виктор.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛ СТАРШИНА…
Наступило лето. Воины выехали в лагерь. Располагался он в лесу. Пышные деревья укрывали солдат от палящего солнца. Его лучи еле пробивались сквозь густую листву. Рядом поблескивала река. В плохую погоду ветер гонял по ней чубатые волны.
По вечерам, когда выдавалась свободная минута, к реке приходили солдаты. И текла беседа, как эта река, тихо, задумчиво. Солдаты рассказывали о своем родном крае, о колхозах, заводских цехах, целинных землях. Из разных мест прибыли они сюда, со всех уголков страны. Солдатская служба сроднила их, словно братьев кровных. И радости, и неудачи — все делят пополам.
Виктор Гребенюк смотрит на реку. Когда-то здесь шли бои. Проходил последний рубеж великой битвы. Отсюда начиналось наступление на врага.
— Ребята, — произносит он. — А ведь здесь война была. Фашисты гуляли по этому лесу.
— Не гуляли, — раздалось у него за спиной. Все повернулись и увидели старшину сверхсрочной службы Ивана Андреевича Гаврилова. А он повторил:
— Не гуляли, а кости свои здесь захоронили.
Старшина сел на траву, снял фуражку, провел широкой ладонью по черным волосам, спросил:
— Отдыхаем?
— Отдыхаем, товарищ старшина, — послышалось сразу несколько голосов.
Виктор Гребенюк подсел поближе к Гаврилову:
— Вы обещали об отце рассказать…
— Хорошо, — согласился старшина. — Познакомились мы с ним по. Товарищи вынесли его на плащ-палатке. Командир хотел отправить в госпиталчти в самом начале войны. Вместе отходили, вместе наступали. В одном бою был он ранень, Евтей Моисеевич упросил: «Неохота свою часть покидать. Отлежусь в медсанбате. Мне, — говорит, — никак нельзя на другое направление. Я здесь пойду — на Севастополь, Таганрог, Мелитополь». Подлечился — и снова в строй. Под Севастополем опять получил ранение. Штурмовал Сапун-гору. Первым с флажком бросился в атаку…
Жадно смотрят на старшину солдаты и ловят каждое его слово…
* * *
…Из Крыма вместе со своей частью парторг роты Евтей Гребенюк был направлен в Прибалтику. Ехали несколько дней. Потом выгрузились из вагонов и шли пешком к переднему краю. На привал остановились в небольшом селе, в нескольких километрах от передовой. В подразделении было немало молодых солдат. Поэтому командир принял решение оставшиеся до вступления в бой дни использовать для «обкатки» новичков.
Перед занятиями старший сержант Гребенюк собрал молодых, долго беседовал с ними.
— А вы подбивали танки? Они страшные, наверное! — спрашивали не бывавшие в бою воины.
— Конечно, первое время жутковато. Но потом привыкнете, как еще ловко будете зажигать их. Подпустить старайтесь поближе, чтобы наверняка попасть.
— А если раздавит? Боязно все же… — сказал низкорослый голубоглазый паренек.
— Для этого окоп есть, траншея.
Потом солдаты наблюдали: старший сержант скрылся в траншее, а у него над головой, гремя гусеницами, прошел танк.
