Антон Дельвиг - Письма

Весь твой Дельвиг.

Середина октября 1825 г. Петербург

У Амальи Ивановны я был, моя милая Сонинька, она обещала похлопотать. Мы с ней уговорились об уборке квартеры. Нынче Николай со мной ездил туда, ему очень понравились наши комнатки. Мы их размерили и завтра поедем покупать мебели. Между тем вставятся зимние рамы и вымоются полы и печки. С моей стороны все пойдет хорошо, друг мой, и в недели полторы все будет готово. Будь здорова и не грусти, моя добрая люба. Мне больно воображать тебя печальной. Я думаю, ты лучше меня знаешь адрес твоего брата, я к нему никогда не писывал и тебе ничего подобного не говорил. Пиши ему, душа моя, и скажи от меня побольше хорошего. Увидеть ли мне завтра мою Софью? Господи, не оставь меня. Мне так скучно, так скучно, Сонинька, как только можно скучать человеку. Анна Александровна тебе кланяется, Николай тоже и Шретер, повстречавшая меня на Невском проспекте. Прости, друг мой, целую тебя и благодарю за твое милое письмо, оно несколько оживило твоего

Дельвига.

Теперь другой книги нет, достану на днях.

Середина октября 1825 г. Петербург

Милая Сонинька, графиня Прасковья Петровна просит тебя, не можешь ли ты быть у нее завтра в одиннадцать часов и одна. Ей нужно с тобой видеться и поговорить о нашей свадьбе. Употреби ради любви моей все старания исполнить ее желание. Прощай, душа моя, да постарайся о свидетельстве. Целую тебя, моего ангела.

Твой Дельвиг.

Середина октября 1825 г. Петербург

Из Гатчины я воротился во втором часу ночи. Жуковский кланяется моей Софье. Николай сказывает, что он тебя видел у графини. Кажется, это должно было навлечь тебе неприятности. Ах, друг мой, за что ты обречена страданию? И я причиной! Сердце у меня разрывается. Нет, ты меня не совершенно еще знаешь. Ты меня видела только страдающего и влюбленного. Когда-то я буду спокойно любить тебя? Напиши мне, какова ты? Увижу ли я тебя? Предчувствия меня мучат. Друг мой, твоя любовь – высочайшее счастие для меня, более чего и бог не может дать человеку. Его мне должно было купить страданиями, и всякие страдания перед ним малы.

Люби твоего единственного друга Д.

20 октября 1825 г. Петербург

Поздравляю моего ангела, мою миленькую Сониньку с днем рожденья {1}. Дай бог ей всего прекрасного, достойного ее сердца. Здорова ли ты? Весело ли встретила нынешнее утро? Не плакала ли вчера? Я ежели бы мог плакать, верно бы не переставал целый вчерашний день: так мне было скучно. Когда можно будет видеть тебя? Прощай, душа моя, целую тебя.

Твой друг.

Последние числа октября 1825 г. Петербург

Будь покойна, душа моя. Ты знаешь, что я люблю тебя и поступлю так, как только можно благородному человеку в моем положении. Не слушай утешений пустых от людей. Люби меня и помни, что я никогда не перестану любить тебя и уважать в нем отца твоего. Прости, до свидания. Целую тебя.

Дельвиг.

Последние числа октября 1825 г. Петербург

Буду, друг мой Сонинька, увижу тебя. Сон самый лучший доктор, я проснулся здоровым. Целую мильон раз тебя мысленно, в ожидании близкой существенности. Прощай, душа моя люба ангелия, моя несравненная Соня.

Твой.

Последние числа октября 1825 г. Петербург

Мне казалось неприлично мешать в последние дни дочери говорить с отцом, оттого ушел я. В утро у тебя буду. К моему приезду будь совершенно здорова. Ангел мой, утешь твоего друга.

22 ноября 1825 г. Петербург

Любезнейший князь Петр Андреевич, я женился. Одни хлопоты миновались; зато другие на шее: "Северные цветы". В суетах, необходимых подруге всех женихов, я медлил напомнить вам об обещаниях ваших. Теперь все уже почти вышло из рук цензорских. Около половины напечатано, и ежели вы все еще добры по-прежнему к Дельвигу, то поспешите прислать ему и прозу, вами обещанную, и стихов, как вы говорили, четыре или пять пьес {1}. Вы совершенно оживите мое собрание. Еще к вам две просьбы: 1) Доставьте здесь приложенное письмо И. И. Дмитриеву {2} и замолвите за меня ему доброе словечко. 2) Велите мне списать {3} или препоручите это Баратынскому два отрывка из 2-й песни "Онегина". Какие? вы увидите из приложенного письма Пушкина ко мне. Оно послужит вам как доказательство его позволения и, вероятно, принесет удовольствие как письмо Пушкина. Только, ради бога нашего, поспешите, любезнейший князь. Малейшее медление может лишить меня прекрасных пьес: а это для нашего брата издателя альманахов большая беда. Кланяйтесь Пущину. Может быть, я первый уведомлю вас, что Пушкин кончил "Бориса Годунова" {4}. Дашков мне подарил прекраснейшую статью: свое путешествие в Ерусалим {5}. Не оставьте истинно любящего вас и ожидающего от вас богатых и великих милостей

Дельвига.

22 ноября 1825.

Петербург.

Ноябрь 1825 г.

Почтеннейший Василий Иванович. Не знаю, как вас поблагодарить за вашу прекрасную статью {1}, давно бы лично зашел к вам и с женою; но она у меня больна {2}, и я сижу все дома. Ежели у вас готово окончание, то отдайте его подателю сего и с ним мою несчастную идиллию {3}. За изобретение скульптуры {4} принялся. Будьте здоровы со всеми вашими.

Преданный Дельвиг.

Конец 1825 г. Петербург

Ужели ты так болен, сердце мое, что и письма к Дельвигу написать не можешь? Мы, божиею милостию барон и баронесса, сокрушаемся, не получая ни строчки так долго от тебя. Твои комиссии мною исполнены: принимаются в колонновожатые во всякое время; свидетельство же находится в Инспекторском департаменте, и его должен твой брат вытребовать, подавши просьбу в оный. Такова форма. Поспеши исполнить мои просьбы, поверенные мною прошедшему письму {1}; исполнение их не терпит медленности. Сонинька тебе кланяется и чувствует равную со мною необходимость поскорее с тобой увидеться. Она думает, что при тебе я должен ей показаться еще лучше, чем без тебя. Друг подсоусивает друга. В самом деле, ты нам нужен и как друг, и как оживитель мертвой петербургской жизни, особенно теперь. Дни через два все дамы сошьют траурные платья и последний источник разговоров иссякнет {2}. Литература давно уже не принимается или не должна быть принимаема в гостиную: так она грязна. Об ней говоришь в передней с торгашами.

Посылаю тебе стихи на последний великий случай. Я, счастливец, внушил их достойному соратнику парнасскому графа Дмитрия Ивановича {3}.

Что сказать о моей жизни? Живу домоседом. Соня моя все хворала. Переписываю, то есть чужими руками, пьесы для "Цветов" и печатаю их. "Эду" тоже. Всякое утро хожу в должность и занимаюсь {4}. Не чудо ли это? Всякий день думаю о стихах и, кажется, скоро размахнусь, и, даст бог, размах будет не пустой и не слабый. Прощай.

Длв.

4 января 1826 г. Петербург

Яковлев:

СПб. 4 генваря 1826.

Лишь только ты уехал из Петербурга {1}, молва прошла, что ты полковник! – Мы молве тотчас поверили, потому что не находили тут ничего несбыточного; а еще более убедились в том, когда свитские офицеры подтвердили общие слухи, – но через месяц решительно сказали, что ты все пане Капитане, и мы, подосадуя на молву, пожелали тебе от души всех возможных благ в будущем!

Письмо твое к Дельвигу {2} нас очень порадовало. Хоть передавать вести с берегов реки Чараканы на берега Невы и не так-то легко и удобно, но тем приятнее должна быть всякая от тебя весть, когда ты найдешь удобный случай сказать нам что-нибудь о себе.

Наши, кроме Дельвига, во все время были здоровы, да и сам Антон начинает оправляться, ты помнишь, я думаю, его всегдашнюю болезнь – лихорадку: она-то недавно потревожила его тучность.

Саврасов сдал было роту; но полковник его сделан на днях бригадным, и рыжему опять приходится хлопотать с ротой.

Малиновского давно не видал, – он здоров, не совсем весел, по причине, которая должна быть тебе слишком известна. Долго ли он у нас пробудет, и того не знаю.

Корф занят, занят, занят, – я с ним редко вижусь.

Корнилов щеголяет с Анною в петлице, и она придает еще более важности его массивной фигуре.

Тырков укатил в свои поместья, но скоро возвратится.

Об Есакове нет ни слуху, ни духу, и о Мясоедове также; от Матюшкина есть вести. Он здоров. Вот все, что я знаю.

Комовский, лисичка по-прежнему – служит хорошо, кроме должности по Смольному монастырю, он участвует в занятиях по Министерству просвещения.

Мартынов – столоначальник, кавалер Анны 3-й степени. Чего ж ему больше?

Илличевский как путешественник, наблюдатель, марширует по Петербургу с золотыми очками, без которых ничего не значили бы его проницательные очи. Представлен к Владимирскому кресту, а ему очень хочется быть кавалером разных орденов. Честолюбия у Алексея Дамьяновича довольно, мы это с тобой давно знаем.