Война первая
Да будет Украина свободной!
Все, что происходило в Украине в ходе Первой мировой войны и сразу по ее окончании, было так или иначе связано именно с этой войной. Поэтому для воссоздания этого отрезка истории Украины важно учесть ее предпосылки. Для начала отметим, что сама Первая мировая война началась в 1914 г. не с орудийных залпов, а с «выстрелов» на страницах газет. В России, как и по всей Европе, газетная публицистика стала действенным средством нагнетания напряженности. Популярное в те годы в России «Русское слово» (обычный тираж этой ежедневной газеты достигал 600 тыс. экз., в 1917 г. был зафиксирован тираж 1,2 млн экз.) в номере от 17 (30) июня 1914 г. в обзоре «Убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда д’Эсте и его супруги герцогини Софии Гогенберг» подробно отчитывалось о событиях, связанных с терактом в Сараево, происшедшим за день до того, 28 июня: с подобных публикаций во всех европейских газетах фактически начался обратный отсчет к началу военных действий между Россией, ее союзниками Англией и Францией, с одной стороны, и блоком их противников во главе с Германией и Австро-Венгрией, с другой стороны.
Убийство эрцгерцога послужило поводом для начала войны. Ее причины заключались в глубоких противоречиях: в отношениях между противостоявшими в будущей войне военно-политическими кланами и внутри самих этих кланов существовала серьезная экономическая подоплека, на обнародовании которой строили свою политическую пропаганду в Европе сторонники Ленина — большевики, пришедшие к власти в России в 1917 г. в результате переворота. Публикации же служили настоящей смазкой для всего этого дьявольского механизма геополитического противостояния.
Конфликт, который поначалу возник между двумя странами — огромной Австро-Венгрией и маленькой Сербией, на самом деле касался интересов всех мировых держав и поэтому вскоре и превратился в мировую войну, расколов мир на два лагеря. Россия, Великобритания и Франция (Антанта) были лидерами одного из них, Австро-Венгрия, Германия и Италия (Тройственный союз) — другого. Малые страны так или иначе были вынуждены или изначально находиться в одном из лагерей и даже, как Сербия, служить яблоком раздора, или принимать решения по ходу разрастания конфликта.
За четыре года от начала военных действий 28 июля 1914 г. до 11 ноября 1918 г. в мясорубку войны оказались втянутыми не только «великие» европейские, азиатские и американские державы, включая США, но и далекие, казалось бы, от европейских проблем и от театра военных действий малые страны — такие, как Коста-Рика, Уругвай и Гондурас. Страны-участницы потеряли убитыми более 10 млн солдат и около 12 млн мирных граждан, около 55 млн были ранены.
Что касается экономической подоплеки, то «Русское слово» в номере от 28 июня (11 июля) 1914 г., в заметке под заголовком «Как Австралия побивает нас в Англии», сообщало: «Мы указывали недавно на грандиозный триумф, который праздновала Канада по поводу вытеснения русского импорта пшеницы в Англию импортом из Канады. / Такой же триумф празднует теперь другая английская колония — Австралия… Несмотря на блестящие урожаи России в 1912 и 1913 гг., австралийский импорт пшеницы в Англию был в 1913 году, если принять во внимание импорт муки и импорт из Новой Зеландии, по крайней мере в 2 раза больше импорта из России»[29]. Интересно — на чем базировался экспорт зерна Российской империи? Конечно, прежде всего на поставках с полей Украины; вся конкурентоспособность громадной империи обеспечивалась урожаями с ее полей…
Как бы ни проигрывала Россия в поставках зерна западным странам, ее конкурентоспособность обеспечивалась прежде всего урожаями с полей Украины.
И что касается соревнования экономик стран, ставших врагами в Первой мировой войне, то исторические данные в ряде случаев оказываются поистине удивительными. Так, из 163 778 800 жителей Российской империи обоего пола, по данным статистического сборника «Россия в цифрах» Н. А. Рубакина, в 1910 году граждане немецкой национальности составляли внушительное количество в 1,6 % от общего объема населения — то есть более 2,6 млн человек[30].
При этом количество граждан французской или английской национальности, проживавших в Российской империи, в статистике тех лет совсем не учитывалось, настолько оно было не велико. И отставание России, занятой преимущественно сельским производством, от промышленно развитых держав проявлялось в том, что поток эмигрантов из этой страны пополнялся не только теми, кто выезжал из России по политическим мотивам, но и теми русскими, кто не мог найти работу у себя в стране и уехал искать ее в Европу и, в частности, в Германию, — даже невзирая на рост напряженности в отношениях между этими двумя странами.
Но вся эта экономическая подоплека происходившего, зависимость стран друг от друга уходили корнями в далекое прошлое. Для России с экономической точки зрения эта война заранее означала начало конца не только царского дома, но и распад огромной империи, державшей в страхе страны и народы.
Для России эта война заранее означала начало конца не только царского дома, но и распад огромной империи, державшей в страхе страны и народы.
С развитым сельским хозяйством — прежде всего за счет Украины, но с отстающей, в сравнении с передовыми европейскими и мировыми державами, промышленностью, эту империю раздирали и внутриполитические противоречия: ощущались последствия проигранной еще в самом начале века русско-японской войны (Россия задолжала немалые средства европейским державам из-за этой войны), затем революции 1905–1907 гг.
То, что промышленность России отставала от промышленности крупных европейских стран, подтверждают данные из упомянутого сборника Н. А. Рубакина, который отмечал тогда, что к 1912 году сельское население относилось к городскому как 86,3 к 13,7 %. Для сравнения: в Англии и Уэльсе 78,0 % населения проживало в городах и только 22,0 % — в сельской местности; в Германии (по данным 1910 г.) это соотношение было 57,0 к 43,0 %; во Франции (также на 1910 г.) — 41,2 к 58,8 %, соответственно; в США — 41,5 к 58,5 %[31]. То есть перекос в сторону занятости в сельском хозяйстве именно в Российской империи в сравнении с другими державами был огромным.
Что касается финансовых долгов, то именно Россия накануне войны занимала первое место в мире (!) по сумме средств, которые она выплачивала собственникам ценных бумаг — 379,5 млн руб. ежегодно. Для сравнения: Франция — 353,0 млн руб., Англия — 255,0 млн руб., Австро-Венгрия — 243,0 млн руб. При этом Франция, считавшаяся тогда самой богатой страной Европы, находилась на втором месте по сумме долга по той же причине, по которой и Россия: Франция задолжала так много из-за затрат, понесенных в ходе франко-прусской войны, Россия, напомним, — в ходе войны русско-японской. В сравнении с этим для США, например, сумма государственного долга в 53,0 млн руб. была поистине смехотворной в сравнении с долгами России и Франции.
Все это могло означать лишь одно: Россия не была готова к тому, чтобы на равных с другими державами участвовать в военном конфликте общеевропейского и мирового масштаба, а новейшим вооружениям, применявшимся на полях сражений, Россия могла противопоставить лишь громадный людской ресурс — наскоро обученную крестьянскую массу.
Лидер крайне левого крыла российской социал-демократии Владимир Ульянов (Ленин) в опубликованном вскоре после начала войны манифесте «Война и российская социал-демократия» писал, что «во главе одной группы воюющих наций стоит немецкая буржуазия», которая «одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну ради защиты родины, свободы и культуры, ради освобождения угнетенных царизмом народов, ради разрушения реакционного царизма. А на деле именно эта буржуазия, лакействуя перед прусскими юнкерами с Вильгельмом II во главе их, всегда была вернейшим союзником царизма и врагом революционного движения рабочих и крестьян в России. На деле эта буржуазия вместе с юнкерами направит все свои усилия, при всяком исходе войны, на поддержку царской монархии против революции в России»[32]. И Ленина сложно осуждать за его характеристики этой войны, данные им в манифесте: говорившие накануне войны об общности интересов люди искусства и европейские социал-демократы с ее началом немедленно приняли сторону своих национальных правительств. Писатель Илья Эренбург сообщал об этом: «Я не мог оторваться от вороха газет; перечитывал все, хотя повсюду было одно и то же: политические оттенки исчезли. Жореса убили, но его товарищи писали, что нужно воевать против германского милитаризма. Жюль Гед требовал войны до победного конца. Эрве, который славился тем, что его газета “Ля герр сосиаль” призывала солдат не повиноваться генералам, писал: “Это справедливая война, и мы будем сражаться до последнего патрона”. Немецкие социал-демократы проголосовали за военные кредиты. Бетман-Гольвег назвал соглашение о соблюдении нейтралитета Бельгии “клочком бумаги”. Бельгийский король призвал защищать родину; у него было симпатичное лицо, и все газеты печатали его портреты. Льеж героически сопротивлялся. Анатоль Франс попросил, чтобы его отправили на фронт, — ему было семьдесят лет; его оставили, конечно, в тылу, но выдали солдатскую шинель. / Томас Манн, прославляя подвиги германской армии, вспоминал о Фридрихе Великом: “Это война всей Германии”. Газеты сообщали из Петербурга об общем подъеме. Группа эсдеков и эсеров призывала эмигрантов записаться добровольцами во французскую армию: “Мы повторим жест Гарибальди… Если падет Вильгельм, рухнет в России ненавистное нам самодержавие…”. Я разворачивал “Патри” и жадно искал ответа. А кругом кричали, плакали, пели “Вперед, отечества сыны!..”»[33].
