Мы спустились по крутой винтовой лестнице, прошли кривыми узенькими переулочками к Рю‑де — ла — Пэ, вошли в какой‑то тесный и темный каменный дворик и нырнули в черный ход высокого угрюмого дома. Старенький лифт, кряхтя и поскрипывая, дотащил нас до седьмого этажа; дальше мы поднялись по шаткой деревянной лестнице и наконец очутились перед сколоченной из некрашеных досок дверцей, к которой кнопками был прикреплен бумажный плакатик с лаконичной надписью: «Чердак». За дверцей действительно был самый тривиальный чердак под двускатной крышей, превращенный усилиями парижских писателей в некое подобие клубного помещения.
Здесь стоял небольшой письменный столик с делами Национального комитета писателей. Чуть подальше свежей перегородкой был отделен какой‑то закуток с надписью, сделанной мелом: «Бар. Рюмка коньяка — 20 франков, стакан фруктовой воды — 10 франков». Правее стояли грубо сколоченные, покрытые зеленой краской столы и такие же простые складные стулья. Такие, какие ставят на садовых дорожках где‑нибудь на даче. И только чудесные виды из слуховых окон скрашивали обстановку этого бедного пристанища парижских муз — за ними развертывалась бескрайняя романтическая панорама окутанных вечерней дымкой черепичных кровель с тысячами труб и флюгеров, столь памятная по фильму Рене Клера «Под крышами Парижа»…
На «Чердаке» уже собралось много гостей. Стоял нестройный гомон, звучал смех. Отчаянно ругали только что открывшийся Салон живописи, критиковали Сартра, с пылом костили «бессмертных» из Французской академии, решивших принять в свои ряды целую группу мюнхенцев, вишистов, в том числе Шюля Ромена, которого перед войной в гитлеровских кругах неспроста именовали «фюрером французской молодежи».
Иногда забредают сюда, под островерхую крышу «Чердака», и люди из совсем иного мира; кто знает, зачем они здесь — из любопытства, из ложного тщеславия, ради пристрастия к экзотике? Меня познакомили тут с бароном Н. Его имя не войдет в анналы французской литературы. Но каждую субботу этот высокий, щеголевато одетый господин с пустыми глазами поднимается в скрипучем лифте на «Чердак», заказывает рюмку вермута и садится в углу на весь вечер. Барон Н. — член правления большого универсального магазина. Но справедливость требует отметить, что подобных гостей здесь немного.
А таким людям, как Андре Жид, Жюль Ромен, Луи Селин, которые, продав свои перья реакции, продолжают затяжное путешествие на самый край черной ночи, сюда и вовсе дорога заказана. То, что пишут эти господа сейчас, остается за бортом литературы — настолько это убого и подло.
Пусть тесен и неудобен «Чердак», пусть бедна его обстановка — не она его красит. Много клубов в Париже, много модных нарядных салонов. Но не там, а вот в таких неуютных чердаках бьется пульс общественной жизни столицы Франции. Здесь работает Национальный комитет французских писателей, здесь регулярно собираются люди, имена которых чтит республика, здесь вынашиваются их творческие замыслы, планы, здесь в бурных спорах выкристаллизовываются идеи, которые честные литераторы несут своему народу…
…С тех пор как были написаны эти строки, прошло без малого четверть века. Много, очень много воды утекло под мостами Сены за эти годы. Пути писателей, встречавшихся на «Чердаке», разошлись. Иные из них вскоре оказались по другую сторону политических баррикад: началась «холодная война». Давно нет «Чердака», нет и Дома мысли на Елисейских полях, который был создан некоторое время спустя. Но комитет по — прежнему жив. И писатели, которых он объединяет, продолжают трудиться на литературной ниве, — об этом речь пойдет в следующих главах.
А пока что к этому рассказу о первом знакомстве с деятелями французской литературы мне хочется добавить еще одну сохранившуюся у меня с 1946 года, к сожалению беглую, запись, характеризующую думы, тревоги и настроения лучших представителей французской интеллигенции той поры. После краткого периода радости и торжества по поводу свержения фашистского ига уже повеяло ледяным ветром «холодной войны» (правда, тогда еще так не говорили, термин «холодная война» был изобретен несколько позже американским обозревателем Уолтером Липпманом) и прогрессивная интеллигенция Франции вновь бралась за свое идейное оружие, чтобы вступить в новый бой с силами реакции. В июле 1946 года в огромном парижском зале Плейель собрался конгресс французской интеллигенции, и вот что я тогда записал о нем в своем дневнике:
«Охваченные «атомным психозом», французские газеты в последние дни только и писали что об испытании атомной бомбы на Тихом океане, которое столь широко рекламировалось в ряде стран. Крупнейшие ученые Франции высказали свое возмущение по поводу того, что ценней шее научное открытие до сих пор используется только в разрушительных целях, что узкоэгоистические интересы определенных кругов мешают найти применение атомной энергии для мирных целей.
Интеллигенция Франции прошла большую и суровую школу в годы войны, в годы оккупации. Здесь заслужепно гордятся тем, что в самые черные дни немецкого господства виднейшие ученые, художники, писатели Франции не утратили веры в грядущее освобождение и активно боролись за него. Десятки самых видных деятелей науки и культуры отдали свою жизнь за освобождение родины, за демократию, за разгром фашизма. И сейчас, когда реакция снова начала поднимать голову, когда кое — где снова слышится бряцание оружием, французская интеллигенция гневно поднимает свой голос протеста и требует объединения всех прогрессивных и демократических сил па защиту дела мира.
На страницах парижских газет, почти сплошь занятых сенсациями об атомной бомбе, не нашлось места для подробных отчетов о только что закончившемся конгрессе французской интеллигенции, который пазывался «Мысль Франции на службе мира». Только тот, кому на протяжении этих четырех дней довелось бывать в огромнейшем зале Плейель, может ясно себе представить всю широту и значимость этого события.
Конгресс был созван Союзом французской интеллигенции, организовавшимся в антифашистском подполье и уже тогда выросшим в большую общественную силу: в его рядах объединились ученые, художники, актеры, киноработники, писатели, архитекторы, юристы, работники высших и средних школ независимо от их религиозных убеждений и принадлежности к той или иной политической организации. Цвет французской интеллигенции, лучшие ее люди составляют основу союза.
Целью конгресса было продемонстрировать единство французской интеллигенции, ее готовность поставить свою творческую мысль на службу делу мира, готовность активно бороться против фашизма, под какой бы маской он ни пытался укрыться. Это первый в истории Франции конгресс, на котором столь широко представлены все слои интеллигенции. Н хотя в зале Плейель собрались разные люди, подчас спорившие друг с другом по отдельпым вопросам внутренней политики, они проявили полное
2 К). Жуков
33 единодушие в основном вопросе, волнующем всех честных патриотов, — о своем месте в борьбе за мир, против попыток возрождения фашизма.
Ученые говорили о необходимости быстрее решить проблему использования атомной энергии в мирных целях.
— Опасность миру состоит в том, — говорил профессор Ланжевен, — что хотят сохранить преимущество в науке об атомной энергии. Американская федерация ученых справедливо требует, чтобы секрет получения атомной энергии был раскрыт и предоставлен всем странам для использования в мирных целях. Мы должны поддержать это требование.
Деятели театра, кино, радио, литературы указывали на необходимость поставить великую воспитательную силу искусства на службу демократии. Горячо говорили они о том, что репертуар французских театров заполнен произведениями, далекими от современности, что идейный уровень кинематографии невысок, что на деятельность радио оказывают сильнейшее давление финансовые концерны, что среди книг, выбрасываемых на рынок, немало произведений, разлагающе действующих на читателя. Они требовали оградить область идеологии от растлевающего влияния фашизма, выступающего под новой личиной.
— Германия разбита, но расизм не умер, — говорил профессор Ренан. — Расизм еще живет и в Гермапии, и в Англии, и в Америке. Мы являемся свидетеляхми отдельных вылазок расистов даже и у нас во Франции. Следует помнить, что расовая теория является оружием финансовых олигархий.
Писатель Клод Морган, один из основателей газеты «Леттр франсэз», резко выступил против попытки амнистировать литераторов, сотрудничавших с гитлеровцами, предать забвению их измену. «В литературе, как и в политике, люди Мюнхена были у нас скандально пощажены! — воскликнул он. — Нельзя потерять честь на время, ее теряют навсегда. Прощать предателей было бы преступно. Помните вдохновенные строки Элюара: «На земле не может быть спасения, когда могут прощать палачей»!».
