Однажды Н. Н. снова пожелал со мной встретиться. Написал он книгу. Дал ее мне прочитать в рукописи, чтобы услышать мое мнение. Все, что о профессии, о пациентах, об их близких, — важно, дельно, умно, широко, интересно. Об общечеловеческих проблемах бледнее. О литературе совсем слабо. Да, бог с ними, с его суждениями о литературе. Об этом и без него есть кому сказать. Книга мне в целом понравилась. Я высказал частные замечания. Он принял их с благодарностью. Странным показалось мне предисловие. Написал его некто, занимающий в медицинской иерархии высокое положение. В предисловии в самых превосходных степенях говорилось о заслугах Н. Н. По сути, справедливо, но стиль был преждевременного некролога.
Говорю:
— Поскольку с тем, кто писал предисловие, я не знаком, и он моего мнения не спрашивал, от суждения о предисловии воздержусь.
— То есть как незнакомы? — весело рассмеялся Н. Н. — Предисловие писал я. Коллега его только любезно подписал.
— Мне стало противно, — продолжал журналист. — Я своего возмущения не показал — он был гостем в моем доме, но подумал: все! Больше я с ним не знаюсь: что ему дает право настолько не уважать меня, так бесстыдно передо мной заголяться?
Н. Н. почувствовал, что дал маху, и сказал умиротворяюще:
— Так принято!
А я, слушая рассказ своего друга журналиста, подумал: в начале века немецкий историк культуры и нравов Макс Кеммерих издал замечательную книгу «Вещи, о которых не говорят вслух». Он писал в ней о кумовстве и беспринципности, о кастовой нетерпимости в науке и о многом другом, что существовало, но в чем вслух не признавались. Оказывается, теперь не только в превосходных выражениях пишут о собственных заслугах и талантах, но и не стыдясь говорят об этом вслух! Вот куда заводит человека талантливого, но слабого, желание не только быть, но и казаться.
Мой друг продолжал: — Вы знаете, что такое «имэдж»?
— Английское слово. Образ, изображение, отражение в зеркале. Насколько помню, еще «икона».
— А в наше время у слова «имэдж» появилось еще одно значение. Это уже не просто образ, и уж вовсе не честное отражение в зеркале. «Имэдж» — это образ, какой человеку, занимающему определенное положение, следует иметь, дабы производить благоприятное впечатление на окружающих. «Имэдж» обеспечивает престиж и успех. Понятие это возникло на Западе, вместе со специалистами по «имэджу», чье дело создать представителям «истеблишмента» красочную биографию, легенду об их характере, подсказать манеру речи, прическу, костюм, милые чудачества, хобби, ответы интервьюерам и т. д. Мой знакомый сам старательно создает свой «имэдж». Он помнит об «имэдже», когда читает лекции, пишет статьи по общим вопросам, дает интервью.
Вот почему мой друг-журналист не написал портрета Н. Н.
Тот пишет свой портрет сам. Горько, что в этом портрете все сильнее проступают суетность и тщеславие. Желание казаться — отрава. Поддаваясь ему, человек утрачивает то, чем он был. И чем мог бы еще стать.
Человек совершил проступок или даже преступление. Или просто не оправдал надежд, которые на него возлагали. Или тех, которые он возлагал на себя сам. Не состоялся. Казался чем‑то, оказался ничем. Ищут объяснении. Ищет их и он сам. Чаще не столько объяснения, сколько оправдания. Окружающие винят семью, школу, коллектив, обстоятельства. И он сам винит семью, школу, коллектив, обстоятельства.
В прошлом веке для таких объяснений и оправданий была найдена формула «Среда заела».
Когда‑то это звучало убедительно, потом обесценилось, приобрело пародийное звучание.
«Почему вы пьянствуете?» — «Среда заела!», «Почему бездельничаете?» — «Среда заела!», «Почему берете взятки?» — «Среда заела!» Над этим ответом стали подтрунивать, потом смеяться, потом издеваться.
Однако и до сих пор мы нередко прибегаем к этой классической формуле, облекая ее в иные слова, если хотим объяснить разочаровывающее, а иногда и пугающее поведение человека. Но не следует забывать, какую роль в своей собственной судьбе играет сам человек, забывать о важной, а может быть важнейшей, части воспитания — самовоспитании.
Да, родители, семья, школа, все и всяческие коллективы дают человеку или недодают ему очень многое. Но из всех обстоятельств, формирующих человека, важнейшее — собственное сознательное отношение к собственной жизни, к собственным мыслям и планам, и прежде всего — к собственным действиям.
Современники и потомки издавна помнили и чтили тех, кто упорным трудом самовоспитания определил свою судьбу, преодолев неблагоприятные условия.
В Древней Греции было немало замечательных ораторов. Но больше всех запомнили Демосфена. Демосфен родился в 384 г. до н. э. Рано потерял отца, опекуны жестоко обманули его, присвоив отцовское наследство. Демосфен решил добиться справедливости. Он стал судебным оратором и добился приговора суда в свою пользу, но состояние его отца было к тому времени уже растрачено. Тогда Демосфен надумал стать оратором политическим и потерпел жестокую неудачу. В Древней Греции от оратора требовались звучный голос, безукоризненная дикция, выразительные жесты и мимика. А Демосфен говорил тихо, картавил, был неуклюж, нервно подергивал плечом. Но он превозмог эти недостатки. Предания рассказывают, как он развил силу голоса: заставлял себя говорить громко и звучно на берегу моря, стараясь заглушить прибой, брал в рот камешки, чтобы научиться чисто произносить звук «р». Он упражнялся в жестах и мимике перед высоким зеркалом. Подвешивал над плечом меч, чтобы уколы отучили его от нервного подергивания. И наконец, покорил слушателей содержанием и красотой своих речей. Первую политическую речь Демосфен произнес, ратуя за сохранение независимости Афин против попыток македонского царя Филиппа И подчинить Афины своей власти. Потом он еще не раз произносил речи против царя Филиппа II — «филиппики», они сохранились в истории как образцы непревзойденного красноречия, благородного по содержанию и прекрасного по форме, и на долгие века стали примером для ораторов. Само имя «Демосфен» обрело значение нарицательное. История жизни Демосфена, упорство, с которым он победил обстоятельства, преодолел препятствия, казалось бы неодолимые, и сумел стать тем, кем стремился, поучительна и для нашего времени.
Во все века писатели, педагоги, ученые обращали внимание на такие примеры, собирали их, записывали, толковали. Их полезно знать самим и рассказывать о них нашим детям, ученикам, друзьям. Но не будем и пытаться даже коротко напомнить о самых важных из них. Тогда глава эта станет бесконечной. Обратимся здесь лишь к некоторым.
Французский философ Пьер де Ла-Раме, иначе называемый Петром Рамусом (1515–1572), впервые поразил мое воображение, когда я прочитал о нем в послесловии к «Опытам» Мишеля Монтеня. Там было написано:
«Выходец из народа — сын бедного пикардийского крестьянина, — Рамус, проявив большую силу характера и обнаружив замечательные способности, стал одним из самых замечательных профессоров основанного Франциском I светского университета Коллеж де Франс, исключительный дар речи которого привлекал в его аудиторию несметные толпы слушателей… Решительный противник схоластизированного Аристотеля… Рамус еще в 1536 г. на диспуте с целью соискания им степени магистра наук выставил неслыханный для тех времен тезис: „Все, сказанное Аристотелем, ложно“… Во время Варфоломеевской ночи этот „воин науки“… этот ученый, являвшийся украшением Франции, имя которого гремело по всей Европе… был убит наемными убийцами, которых привел к нему его враг схоласт-обскурант Шариантье».
Эта краткая характеристика поражает. Молодой ученый отваживается в Париже — в ту пору средоточии схоластики — выступить против Аристотеля, провозглашенного католической церковью непогрешимым авторитетом, и, непобежденный в научном споре, гибнет от руки своих «ученых» противников. Поистине конспект для исторической трагедии!
Жизнь Рамуса — подвиг постоянного самовоспитания. Мальчиком убежал он в Париж из родной деревни. Хотел поступить в настоящую школу. Ему шел тринадцатый год, когда он был внесен в список одного из колледжей Парижского университета. Такой колледж был чем‑то вроде школы-интерната, а его ученики были наполовину школьниками, наполовину студентами. Пьера взяли в колледж как слугу богатого школяра. Днем он прислуживал господину и сопровождал его на лекции. По ночам сидел над книгами. Чтобы просыпаться среди ночи, Рамус подвешивал над медным тазом камень на веревке, а к веревке привязывал фитиль и, когда ложился спать, поджигал его. Медленно тлея, фитиль добирался до веревки, веревка перегорала, камень с грохотом обрушивался в таз, Пьер вскакивал с жесткого ложа и садился за книги. К двадцати годам Рамус стал одним из самых начитанных и образованных молодых ученых в Парижском университете. В двадцать один год он защитил диссертацию, которая навлекла на него ярость всех, кто боялся новшеств в науке.
