Тот спрашивает: ловко ли это в алтаре объясняться?
«Да уж где же, — отвечает, — еще ловче? Они всегда, если что-нибудь касающее сумнительного, только в алтаре и объясняют, потому что там их царство. Они у престола, в своей должности, от всякой неприятности закрыты. Знаете, у нас за престол как строго!..»
Тот так и учинил: пошел к обедне с пылом в сердце; за обеднею постоял, немножко поуморился и отмяк, а дождавшись времени, входит в алтарь и говорит:
«Так и так, до вас, батюшка, дело имею».
«Какое?»
«Свидетельство мне позвольте».
«В каком смысле?»
«Что я вами обвенчан с моею женою».
«А как ваша фамилия?»
«Так-то».
«Не помню. А когда я вас венчал?»
«Да вот месяца два тому назад».
«Месяца два назад… не помню. Но что же вы так долго не брали свидетельство?»
«Я, — говорит, — несколько раз приходил, да все дома вас не мог застать».
«Ничего не слыхал, а дома меня, точно, трудно застать, — у меня много уроков, закон Божий в двух училищах и в домах преподаю. Впрочем, я сейчас здесь справлюсь».
Оборачивается к дьячку и говорит:
«Покажи мне, как их обыск записан».
Тот посмотрел на них на обоих и из алтаря вышел.
Долго, долго он где-то с этою справкою возился и, наконец, идет с обыскною книгою в руках и кладет ее перед батюшкой.
«Что же? — спрашивает тот, — на которой странице?»
«Ни на которой нет», — отвечает дьячок.
«Как так нет?»
Дьячок молчит.
«Должно быть, если венчали?»
«Не знаю», — отвечает дьячок, а сам налево кругом за двери.
А батюшка вручает книгу супругу и говорит:
«Вот вам, милостивый государь, самому книги в руки, отыщите вашу запись, пока я кончу», — и с этими словами становится к жертвеннику.
Супруг ищет, ищет и, разумеется, ничего не находит.
«Нет, здесь, — говорит, — не записано».
«Вот тебе и раз», — отвечает батюшка и начал сам листки перекидывать.
«Что же это может значить?»
«Значит: нет».
«Но ведь, помилуйте, — говорит, — я сам расписывался в такой книге».
«Но где же эта ваша роспись?»
«Да нет ее здесь».
«А нет, так и суда нет».
Да с этим хлоп — книгу закрыл и в шкаф запер.
Супруг взвыл не своим голосом.
«Что же это такое? У вас, верно, другая похожая книга есть?»
А батюшка говорит:
«Тс, милостивый государь, потише. Здесь церковь, а не окружный суд, что вы кричите, да еще не забудьте, что вы в алтаре, где мирянину и не место находиться. Не угодно ли попросить вас о выходе, а то ведь вы помните, — здесь за всякое неуместное слово ответственность по закону усугубляется».
Господин и спекся — милосердия запросил.
«Батюшка, — говорит, — помилуйте, ведь это же не может быть; ведь вы же, конечно, помните, что я к вам приходил, и вы меня венчали, и я вам, что было условлено, вперед заплатил».
«Еще бы, — говорит, — это уже такое правило — вперед отдавать».
«Ну так что же, — говорит, — за что же вы меня так обижаете?»
«Чем-с?»
«Да как же, помилуйте, я ведь это все не для себя, а для жены да для детей только и делал, а теперь не могу даже разобрать: в каких мы все отношениях? Это хуже, чем было».
«Напрасно вы так говорите, — отвечает батюшка, — чем же хуже? Ничего вы хуже не наделали. Во всяком случае, если вы взяли благословение в церкви, это безвредно и для супруги вашей хорошо — женщина должна быть религиозна. А в рассуждении прислуги от этого в доме гораздо спокойнее — прислуги закон брачный уважают и венчанную барыню лучше слушают. Что же тут худо?»
«Но мне не это нужно… мне свидетельство нужно!»
«Свидетельство-о-о?»
«Да!»
«А я вам разве его обещал?»
«М… н… то есть… мы об этом не говорили».
«Надеюсь, что не говорили. Вы пришли ко мне и просили вас повенчать и представили документики какие-то ледащенькие, темные, и говорите, что других достать не можете, и к тому же вы человек небогатый и заплатить много не в состоянии. Так это или нет?»
«Так-с».
«Ну что же, разве я вас обидел или притеснил? Ничуть не бывало: я вам, напротив, во-первых, добрый совет дал, я вам сказал: если вы человек незначительный, так для чего вам обо всем этом хлопотать! Вы ни граф, ни князь, ни полковник, — и живите себе, как жили. Но вы на своем стояли, что вам это нужно, — что она „пристает“, что „надо от этого отвязаться“. Что же — я и тут вас не огорчил: вас никто бы не стал венчать, а я вас пожалел. Я знаю, что барыни охочи венчаться, и вам на ваше слово поверил и обвенчал вас для ее утешения, и всего тридцать рублей за это взял, ничего более с вас не вымогал. А если бы вы мне тогда сказали, что вам не только венчание, а и свидетельство нужно, так я бы понял, что это уже не для женской потехи, а для чего-то иного-прочего, и за это бы с вас трехсот рублей не взял. Да-с, не взял бы, и не возьму, потому что у меня и своя жена и свои дети есть. Прощайте».
«Но… позвольте… как же… где же я и жена, в какую книгу мы себя записали?»
«А это, я вам скажу, не ваше дело».
«Нет, это мое дело: верно, у вас другая книга есть».
«Да, для таких супругов, как вы, есть другая книга».
«Но это не может быть».
«Вот тебе раз, почему это не может?»
«Консистория не выдает двух книг».
«А вы посмотрели в ту книгу: откуда она была выдана!»
«М… н… нет».
«А то-то и есть, что нет. Плохо, видно, вас на ваших лекциях учили, если пишете, не взглянув, на чем пишете».
«Так ведь это все подлог, фальшь…»
«Нимало не фальшь, а просто предварительная чернетка, которая по миновании надобности посекается и в огонь вметается».
«Так я же найду, кто были свидетели…»
«Поищите, так они вам и объявятся».
«Ага! так вот зачем вы и сказали, что вам не надо моих свидетелей, а какую-то свою сволочь поставили».
«Да уже, конечно, так; только все же моя сволочь лучше вашей: они хоть сволочь, да я-то их знаю, а вы бы мне таких своих энгелистов привели, что каждый вместо крестного имени чужою чертовой кличкой назовется, а потом ни знать, где его и искать — в каком болоте. Нет, государь мой, мы, в наше умное время, от вашего брата тоже учены».
«Тьфу!»
«Здесь не плюйте, а то подтереть заставлю».
«Но что же мне делать: вы меня сгубили, так дайте хоть мне совет».
«Совет извольте: достаньте себе с супругою хорошие документы и ступайте, ничего не говоря, к приходскому священнику, — он вас обвенчает и даст вам свидетельство. А со мною все ваши объяснения кончены».
«И ничего более?»
«Да, ни одного слова более».
Как мне рассказал все это мой сторож, — продолжал собеседник, — я и руки растопырил.
Вот это, думаю, артист, так артист. Что за работа, что за милая работа! И просто все, и верно, и безопасно, и даже по-своему юридически честно: за что взялся — то и сделал, а неуговорного с него и не спрашивай. За что человек не брался, за то и не отвечает.
— Чудесно, — говорю, — спасибо тебе, брат, безголосый певец, что ты мне, глупому человеку, такие умные дела открыл. Хотя я сам их делать и не стану, но все-таки просвещеннее буду. — И отпустил его от себя к тому батюшке с миром, даже с наградою, на тот конец, чтобы не забывал ко мне заходить порою просвещать мое робкое невежество тем, что они, совокупив свою опытность, делать будут.
— И что же, — спросил я, — он к вам заходил?
— И сейчас иногда заходит.
— И интересные дела сказывает?
— Ох, сказывает, разбойник, сказывает.
— Удивляюсь, как теперь это стало откровенно.
— Действительно, откровенно; да ведь что еще и сокровенничать-то, когда — как мои дети на фортепиано куплет поют:
Расплясалась вся Россия
В ахенбаховщине мерзкой,
Лишь один Иеремия
Нам остался, — князь Мещерский!
А главное, заметьте, любо-дорого то, что все это хорошо практикуется. Откровенно, а комар носу ни подо что не подточит.
— Батюшка! — говорю, — будьте благодетель, познакомьте меня с этим интересным человеком.
— С певцом-то с безголосым?
— Да.
— Извольте. Давайте вашу карточку.
Я подал, а батюшка начертал на ней рекомендацию и наименовал меня «действительным статским советником», что мне показалось неудобным.
— Извините, — говорю, — это не годится, — у меня такого чина нет.
— Ну вот важность! нынче никого меньше не называют, а к тому же он стал гонорист и если узнает, что вы писатель, а не генерал, так, пожалуй, знакомиться не захочет.
— Да, а я, — говорю, — все-таки стесняюсь…
— Есть чем стесняться? суньте два пальца вместо руки — вот и сановник. Неужели у вас на это образования недостанет?..
Однако я не был у безголосого певца, потому что это представляло слишком большие трудности: выходило, что для собеседования с этим интересным лицом мне не только надлежало выдать себя за действительного статского советника и тыкать два пальца человеку, который подает мне целую руку, но надлежало еще изобразить собою пред певцом жениха или по крайней мере тайнобрачного переговорщика. Я опасался, что не выдержу этих замысловатых ролей перед таким проницательным человеком, а к тому же думалось мне, что сам отец протоиерей открыл мне довольно, чтобы не гнаться за бόльшим. Кроме того, певец мог сообщить мне только факты, разнообразие которых зависит от случайностей, а их природа почти неисследима, между тем как настоящий мой собеседник мог ввести меня в самую философию вопроса, в самую суть нравственных побуждений, руководящих духовенством в делах тайнобрачия. Это мне казалось интереснее, потому что некоторое знание нравов нашего духовенства внушало мне твердую надежду, что и здесь, в этом путаном деле, должен дышать тот дух простоты и практического добротолюбия, который присущ русскому человеку на всех ступенях его развития и деятельности.
