Старшинова любили и читали, особенно в глубинке, где он бывал и часто выступал перед своими читателями. Сколько помню, он в числе прочих всегда читал любимое стихотворение, в котором попытался определить и своё место в поэзии давних лет. Стихотворение, написанное в 1957 году, называлось «Я был когда-то ротным запевалой»:
А у меня ни голоса, ни слуха
И нет и не бывало никогда.
Но я упрямо собираюсь с духом,
Пою... А голос слаб мой, вот беда!
Но тишина за мною раскололась
От хриплых баритонов и басов.
О, как могуч и как красив мой голос,
Помноженный на сотню голосов!
И пусть ещё не скоро до привала,
Но легче нам шагается в строю...
Я был когда-то ротным запевалой,
Да и теперь я изредка пою.
Вот это деликатное «изредка» очень хорошо характеризует Николая Константиновича как человека скромного и уважительного к другим. Очень дружелюбный и отзывчивый, он был в хороших отношениях почти со всеми своими коллегами по литературе, за исключением нескольких поэтов. К трём или четырём из них он был непримирим. И все попытки его оппонентов, если это можно так назвать, помириться ни к чему не привели. Но, повторюсь, это было именно исключение из правил.
Он умер 6 февраля 1998 года – после второго инсульта. Но его друзья и ученики не забывают Николая Константиновича. Только вот беда: умирают уже и те, кого он вводил в мир советской поэзии. Несколько лет назад ушёл из жизни самый любимый его ученик Николай Дмитриев. Но многие из тех, кого Старшинов дарил своей дружбой, ещё, слава богу, помнят об этом доброжелательном и талантливом человеке.
Теги: Николай Старшинов
Как известно, чтение - процесс интимный, но имеющий далеко идущие последствия. Не вполне понятно даже, откуда устремляется первоначальный импульс: то ли писатель формирует и воспитывает читающую публику, то ли читатели направляют творческую мысль писателя. Придя на шестнадцатую выставку-ярмарку non/fiction, которая состоялась в Москве в последние дни ноября, я решила начать с посещения круглого стола, который как раз и был посвящён этой теме, – хотя из названия уже явно глядела однобокость: "Как читатель создаёт писателя?"
Оказалось, всё просто. Вёл заседание директор Государственного литературного музея Дмитрий Бак, и от него я услышала интереснейшее: оказывается, Шекспира создал Вильгельм Шлегель. «Замшелый Шекспир» уже прозябал под спудом пришедшего ему на смену классицизма, но Шлегель откопал, перевёл – «и стал Шекспир». «Никакого заведомого флюида гениальности в тексте нет», – сообщил директор крупнейшего в России музея истории русской литературы, а также признался в своей нелюбви к «юбилейщине», которая «фиксирует то, что уже не отсылает ни к каким смыслам».
На этой знаменательной ноте я приступила к осмотру ярмарки, надеясь, что хотя бы кое-где она ещё отсылает к некоторым смыслам. Спору нет: non/fiction год от года становится комфортнее, и нынешний – не исключение. Глядишь, через несколько лет ярмарка усовершенствуется до того, что залы семинаров станут делать с закрывающимися дверьми, так что мощный гул толпы не будет заслонять выступающих. Быть может, даже программа мероприятий станет чуть разнообразнее. Но пока приходится довольствоваться тем, что есть.
Перечислим самое любопытное. После откровений об отсутствии смыслов в литературе (кроме тех, которые вчитывает сам читатель, творящий кумира и гения) я побывала на мастер-классе писательницы Линор Горалик, посвящённом животрепещущему вопросу «как не запугать ребёнка «великой литературой». Слова «великая литература» оказались взяты в кавычки вовсе неслучайно. Великая литература, сообщила писательница, называется великой лишь потому, что многие люди так думают. Но дети вовсе не обязаны под кого-то подстраиваться и что-то понимать. И вот тогда они не будут литературы бояться. Ведь бояться теперь нечего – нет никаких обязательств. Хочешь – понимай, хочешь – не понимай. Книга низводится до плюшевой игрушки. Хочешь – люби, хочешь – выброси. Для родителей тоже очень удобно: они тоже могут не знать и не понимать. Хочешь – разговаривай с ребёнком о книжках, а хочешь – нет. Даже, пожалуй, лучше, когда нет. Ведь взрослые склонны доминировать, навязывать себя. Вдруг воля ребёнка окажется подавленной?
На презентации серии книг с многообещающим названием «Новая классика» писатель Иван Зорин, в пику названию, предрекал скорое исчезновение литературы и схождение её в ничтожество; писательница же Лена Элтанг, напротив, бодрилась и говорила, что за границей, где она в основном и проживает, всё выглядит не так пессимистично.
Для публики, однако, более интересной была презентация новых книжных магазинов российской провинции, таких как «Петровский» в Воронеже, «Бакен» в Красноярске, «Корней Иванович» в Туле, «Собачье сердце» в Новосибирске, «42» в Ростове-на-Дону, «Смена» в Казани, «Буксир» в Калуге. Некоторые из них взяли за образец «Фаланстер» – в самом деле примечательный московский книжный, торгующий гуманитарной литературой.
Семинар «Организация переводов на иностранные языки произведений, созданных на языках народов Российской Федерации» оказался посвящён переводу ровно с одного языка: русского, потому что именно он является проводником «в большой мир» для литератур всех иных народов Российской Федерации. Казалось бы, это положение вещей не только нормально, но даже и предпочтительно – ведь это повышает значимость русского языка для всех прочих народов государства, которое не зря зовётся Россией. Однако почему-то входит в моду преподносить доминирование русского языка как проблему. Возможно, это происходит в рамках той же борьбы со смыслами, которую мы уже наблюдали в других интеллектуальных собраниях главной ярмарки документальной литературы России.
Кстати, и о литературе. Несмотря на то что на non/fiction заявила о себе самая обыкновенная, будничная цензура, – так, было запрещено участие издательства «Книжный мир», выпустившего книги Егора Холмогорова, Сергея Глазьева, Валентина Катасонова, – книги здесь были представлены довольно разнообразные. Как всегда, интересны были репринты издательства «Мамонт» – от «Истории русской оперы» Всеволода Чешихина до книги «Георгий XII, последний царь Грузии, присоединивший ея к России» Николая Дубровина; двухтомник «Газетный мир России XIX–XX вв.», вышедший в издательстве «Пашков дом»; «Очерки по русской геральдике» Олега Наумова, представленные издательством «Минувшее»; выпущенный «Центрполиграфом» «Русский хронограф»; «Повести Тверского бульвара» москвоведа Владимира Муравьёва и книга «Проблема символа и реалистическое искусство» Алексея Лосева, которую «Русский мир» впервые опубликовал с фундаментальной библиографией «История и теория символа». «Издательство Сабашниковых» специализировалось на мемуарах, «Наука» – на академических словарях, огромных корпусах исторической и диалектной русской лексики, которые медленно, но верно издаются-таки в России. С сожалением приходится отметить, что книги издательств российской провинции на ярмарке почти не были представлены. Из переводной литературы можно выделить записки девушки из Пакистана: «Я – Малала», выпущенные «Азбукой-Аттикус». Эта книга позиционируется как «история девочки, боровшейся с международным терроризмом», но и одно то, как Малала боролась за право исламских женщин на образование, заслуживает внимания.
Три же главные темы non/fiction были: юбилей М.Ю. Лермонтова и столетие Первой мировой войны (можно сказать – «юбилейщина»), а также возвращённый Крым (можно сказать – «навязанные смыслы»). К счастью, можно констатировать, что если не в дискуссиях, то по крайней мере в книгах смыслы ещё сохранились.
Пожалуй, самым интересным событием ярмарки, на котором мне довелось побывать, был круглый стол «Традиционный фольклор в детской литературе», который проводили сотрудники ИМЛИ РАН, а вела детская писательница Тамара Крюкова. Народу он собрал не так много, как раскрученные медийные персоны, – да и о чём, казалось бы, здесь можно говорить, много ли мы помним из устного народного творчества? Оказалось, что ответвлений для разговора множество. От того, как традиционный образ Петрушки повлиял на создание знаменитой сказки про Буратино, до темы кладов и кладоискателей в детской литературе. От влияния фольклора на популярное подростковое фэнтези до сохранившихся чёрточек традиционного уклада на Рязанщине. Удивительно, но всякий раз эти скромные наблюдения оказывались осмысленными и что-то объясняли, пусть даже иногда в уже ушедшей эпохе.
