Между Директорией и Комитетом членов Учредительного собрания происходили постоянные трения, так как Директория была гораздо реакционнее. В ноябре Колчак устроил переворот. Комитет выпустил против него декларацию и призывал к его ниспровержению. Несколько членов Учредительного собрания были арестованы группой офицеров, некоторые из них, говорят, были убиты. Насколько мне известно, Колчак заявил о своей непричастности к этому делу; возможно, что он и не знал о намерениях реакционеров, находившихся под его командованием. Другие члены Учредительного собрания бежали в Уфу. 5 декабря за двадцать пять дней до занятия этого города большевиками, они объявили о своем решении не вести вооруженной борьбы против Советского правительства. После занятия Уфы советскими войсками начались переговоры между делегатами комитета членов Учредительного собрания и другими правыми с.-р., с одной стороны, и представителями Советского правительства, с другой, - с целью найти почву для соглашения. Результатом этих переговоров была резолюция, принятая исполнительным комитетом 26 февраля. Делегация членов Учредительного соб-рания прибыла в Москву и была размещена в большом зале отеля «Метрополь», в котором поставили по стенам кровати, а посредине комнаты поместили большие столы. В этой комнате я впервые увидел Вольского, позже мы виделись у меня в отеле.
Я спросил его, что побудило его и тех, чьим представителем он был, покинуть Колчака и перейти на сторону Советского правительства. Он поглядел мне прямо в глаза и проговорил: «Я скажу вам правду. Факты убедили нас, что политика представителей союзников в Сибири имела своей целью не поддержку Учредительного собрания против большевиков и немцев, а просто усиление реакционных сил за нашими спинами».
Его жалобы сводились к следующему: «В течение целого лета мы, вместе с чехословаками, охраняли фронт, так как нам говорили, что две немецкие дивизии в боевой готовности стоят против нас. Теперь мы узнали, что тогда в России вообще не было немецких войск».
Он критиковал большевиков за то, что они хорошие составители программ, но плохие организаторы. Например, они обещали бесплатное электрическое освещение, а кончилось тем, что вообще не будет электричества из-за недостатка топлива. Они ведут свою политику, не считаясь с действительностью. «Но для нас ясно, что они по-настоящему борются с диктатурой буржуазии, поэтому мы готовы всячески их поддерживать».
«Интервенция, - сказал он еще, - какова бы она ни была, будет способствовать продолжению большевистского режима, побуждая нас быть не в оппозиции к Советской власти (хотя бы мы ее и не любили), а поддерживать ее, так как она защищает революцию». По поводу помощи, которая оказывалась группам и правительствам, борющимся против Советской России, Вольский сказал что не видит разницы между такой формой интервенции и иной, которая состоит в том, что в Россию посылаются войска.
Я спросил его мнения о будущем. Он ответил почти в тех же выражениях, что и Мартов, а именно, что события сами заставят большевиков или изменить свою политику, или уйти. Рано или поздно крестьяне скажут свое слово. По существу они и против буржуазии, и против большевиков. Буржуазная реакция не могла бы одержать продолжительную победу над Советской властью, так как у нее нет ни одной идеи, за которую народ пожелал бы бороться. Если бы внезапно случилось так, что победили бы Колчак, Деникин и подобные им, то им необходимо было бы убивать тысячи людей (в то время как большевики убивали сотни), а результатом всего этого была бы окончательная гибель и ввержение России в анархию. «Пример Украины - не доказывал ли он союзникам, что оккупация в течение шести месяцев небольшевистской территории полумиллионной армией достигла одного результата - поворота населения к большевизму?»
3 марта
В конце февраля Бухарин, узнав, что я собираюсь скоро уехать, сказал мне с таинственным видом: «Останьтесь еще на несколько дней, так как должно произойти событие международного значения, которое, конечно, будет для вас чрезвычайно интересно».
Это было все, что я мог узнать о подготовке к созыву Третьего Интернационала.
Больше Бухарин ничего не хотел мне сказать.
3 марта в 9 часов утра ко мне явился Рейнштейн, чтобы сообщить, что у него есть для меня пригласительный билет на конференцию в Кремле. Он был удивлен, что я не присутствовал на открытии ее.
Я сказал, что никто не уведомил меня о ней и что Литвинов и Карахан, которых я накануне видел, тоже ничего мне не сказали. Предполагая, что это то событие, о котором говорил мне Бухарин, я подумал, что они молчали нарочно. Я протелефонировал Литвинову и спросил, нет ли у него оснований быть против моего присутствия на конференции. Он ответил, что думал, что меня это не интересует.
Я, конечно, отправился. Конференция происходила тайно, и в утренних газетах о ней ничего не сообщалось. Собрание происходило в маленьком зале в здании Судебных установлений, возведенном еще Екатериною II (она бы, наверное, перевернулась в гробу, если бы знала, что происходило теперь в этом дворце). Два красноармейца, парадно одетые, охраняли вход. Весь зал, даже паркет были затянуты и убраны красной материей, повсюду развевались знамена с надписью на всевозможных языках: «Да здравствует Третий Интернационал!»
Президиум помещался на тронном возвышении в конце зала. Место посередине, за столом, покрытым красной материей, занимал Ленин, направо от него находился Альберт, молодой немецкий спартаковец, налево - швейцарец Платтен. Стулья для присутствующих были поставлены так, что посредине оставался широкий проход. Перед первыми рядами стульев стояли маленькие столики с письменными принадлежностями.
Все наиболее значительные и известные лица были в зале: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Чичерин, Бухарин, Карахан, Литвинов, Воровский, Стеклов, Раковский, представитель балканских социалистических партий, и Скрипник, представитель Украины. Здесь же находились: Штанг (левый норвежский социалист), Гримлунд (левый социалист Швеции), Садуль (француз), Фейнберг (представитель Британской социалистической партии), Рейнштейн (Американской Социалистической Рабочей партии), турок, австриец, китаец и др.
Речи произносились на всех языках, но преимущественно на немецком, так как большинство иностранцев лучше знало немецкий язык, чем французский. Это было очень неудобно для меня.
Когда я вошел, делегаты давали отчеты о положении дел в разных странах. Фейнберг говорил по-английски. Раковский и Садуль - по-французски. Скрипник отказался говорить по-немецки, о чем его просили, и объявил что будет говорит по-русски или по-украински. Говорил он, к удовольствию большинства слушателей, по-русски и рассказал много интересного о только что происшедшей на Украине революции.
Убийство революционных вождей правительством Скоропадского не задержало хода событий, и города сдавались один за другим, после ряда местных восстаний (все это происходило до взятия Киева и задолго до взятия Одессы, но и то и другое он предсказывал с уверенностью). Суровый урок, подобный испытанию, которому подверглись русские с.-р., получили украинские социалисты-революционеры во время немецкой оккупации, длившейся пятнадцать месяцев, и теперь все партии работали вместе.
Центральным пунктом конференции было: какую позицию займет она по отношению к Бернскому конгрессу. Было получено несколько писем от членов этого конгресса, в том числе и от Лонге, который хотел, чтобы коммунисты приняли в нем участие. В Москве хорошо понимали, что левые в Берне чувствуют себя плохо, заседая с Шейдеманом и Ко, и что им остается только покончить со Вторым Интернационалом, уйдя с конгресса, и затем примкнуть к Третьему.
Было ясно, что на конференцию в Кремле смотрели как на колыбель нового Интернационала, противника того Интернационала, который разбился во время войны на национальные группы, поддерживавшие каждая свое правительство. Это было лейтмотивом собрания.
У Троцкого был превосходный вид, но его внешний облик показался бы странным тем, кто знал его как одного из самых ярых противников войны, так как на нем была кожаная куртка, военного покроя брюки, гетры и меховая шапка со значком Красной армии.
Ленин спокойно слушал и говорил, когда это было необходимо, на всех почти европейских языках с удивительной легкостью.
Балабанова выступала от Италии и, казалось, была счастлива, что присутствует даже в Советской России на «тайном заседании».
Происходило, действительно, исключительное событие, и я не мог, немного ребячливо, не подумать, что я присутствую на собрании, которое будет вписано в историю социализма как событие величайшего значения, так же ярко, как знаменитая конференция, которая происходила в 1848 г. в Лондоне.
