Газета День Литературы - Газета День Литературы # 182 (2011 10)

За сорок лет бытования "Атомной сказки" она сама превратилась в легенду, сделалась чем-то вроде анекдота в котором загадочная русская дурь пытается сама себя излечить. И уж точно ложится эта сказочка первым парадоксом в биографию Юрия Кузнецова, чья жизнь, внешне такая академически благополучная (непременный профессор Литературного института) на самом деле воспринимается как непрерывная провокация окружающей дури.

Однако перечитывая сегодня четыре четверостишия этой первой кузнецовской сенсации, видишь в ней не просто элементарную подначку, а глубокий и мастерский вызов всей русской мифологии.

Эту сказку счастливую слышал

Я уже на теперешний лад,

Как Иванушка во поле вышел

И стрелу запустил наугад.

"Наугад" – это акция разумная или безумная? И сказочка на самом деле – счастливая или прячущая в себе несчастье? А "поле", в которое вышел Иванушка, – это место для жизни или для издёвки над жизнью?

Так и видишь изначальный русской пейзаж: чистое поле (ни кола, ни двора, ни жизни, ни границ для жизни – пустое место, гулкое от бессмыслицы); надо витязю гулять по пустому месту, где нет ни души, а встретить эту душу – так не для диалога или сотрудничества, а чтобы убить! И другой рыцарь рыщет по чисту полю с тою же зверской целью – встреченного покалечить!).

Хорошее поле для героического самоосуществления! Уникальный вариант освоения жизненного пространства! Замечательное место для вложения ума. Или глупости?

Так надо же иметь кузнецовское отчаянное сердце, чтобы соединить эти уровни во взрывном единстве: традиционный европейский Разум, вложенный в экспериментальную науку, и традиционную же, растущую из природы русскую… глупость, что ли? Нет, извините, глупость это другое. А тут – божественная дурь.

Это не дурак, а дурачок:

Он пошёл в направленье полёта

По сребристому следу судьбы.

И попал он к лягушке в болото,

За три моря от отчей избы.

Что так посверкивает под пером мастера? Сребристость, иронически обрамляющая добрую сказочку? Болото, в котором тонет предполагавшаяся героика? Или исчезновение отчего дома, в чём уже проступает неотвратимая беда?

– Пригодится на правое дело! –

Положил он лягушку в платок.

Вскрыл ей белое царское тело

И пустил электрический ток.

Опять-таки, три эпитета вызывающе дерзких, не дают сказочке воспарить в благую невесомость.

"Правое дело", налипшее чуть не на каждую российскую программу жизнеулучшения. "Царское тело", располосованное в пику традиционному русскому упованию на добрую власть.

И, наконец, "электрический ток", убивающий насмерть новейшие упования на жизнеустроение, от ГОЭЛРО до ДнепроГЭСа. Ничего не будет, и ничего не стронется.

Апофеоз финала:

В долгих муках она умирала,

В каждой жилке стучали века.

И улыбка познанья играла

На счастливом лице дурака.

Века истории умирают в сказочке. Торжествует вечный идиотизм, примеривший дурацкое обличье.

Хорошее начало для русского опамятования!

Опамятование идёт (и Юрий Кузнецов взвешивает варианты его на протяжении своей работы) между двумя "крайностями": языческой наивностью и христианской умственностью.

Почему "крайностями"?

По причине поэтического темперамента автора и его героев (беру в пример диалог Монаха и Поэта, написанного в том же прощальном 2003 году).

Монах: "Искусство – смрадный грех, вы все мертвы, как преисподня, и ты мертвец – на вас на всех нет благовестия Господня".

Поэт: "Какой же ты христианин без чувственного постоянства? Куда ты денешь, сукин сын, живые мощи христианства?"

В другом случае (в другом стихотворении того же предсмертного цикла) два слепых мудреца, топча друг друга по ногам, глубокомысленно замечают, что в мире "что-то есть", – а они-то думали, что только пустота.

Лучшее выявление этого двуединого бытия-небытия – "Деревянные боги", чудом удержавшиеся в протезе искалеченного солдата:

"Он слушает скрипы пространства, он слушает скрипы веков. Голодный огонь христианства пожрал деревянных богов".

Разумеется, Кузнецов не был противником христианства. Напротив! В 1998 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II перевёл на современный русский язык и изложил в стихотворной форме "Слово о законе и благодати" митрополита Илариона, за что получил премию. И даже чудесным образом собирал вокруг своих книг читателей, чаявших возрождения русского народа через православную церковность…

Но слушал поэтическим сердцем – скрип деревянного протеза, внимал голосам древних богов, гибнущих под напором победоносной цивилизации.

Три горячих точки язвят его душу на этом пути.

Осознание пустоты, таящейся под кипением умственной жизни.

Осознание нависающей над нами катастрофы.

Осознание обмана во всём том, что мы наследуем в мире.

Естественно, высказано это с вызовом:

Звать меня Кузнецов.

Я один.

Остальные – обман и подделка.

Естественно, осознание этой подделки не мешает лирическому герою действовать с должным упоением в нормальных жизненных ситуациях (например, в любовных встречах). И не мешает играть роль центральной фигуры в зреющих объединениях русских патриотов.

Но это уже другой сюжет.

Светлана Сырнева. Белая дудка. Стихи. – Киров: О-Краткое, 2010 (Антология вятской литературы, т. 13).

Здесь, понять всё сущее торопясь,

в ковылях бродя, застудясь в метели,

безотчётным слепком душа снялась

с неуютной русской своей колыбели…

Светлана СЫРНЕВА

Поводом к написанию этих заметок явилась новая книга Светланы Сырневой "Белая дудка", вышедшая в конце прошлого года в серии "Антология вятской литературы".

Начало творческой зрелости Светланы Сырневой пришлось на вторую половину восьмидесятых годов прошлого века. Это было время похожей на чуму горбачёвщины. И молодая вятская поэтесса с редкой художественной силой обозначила свою гражданскую позицию в смутное время:

Из чего я росла-прозревала,

что сквозь сон розовело?

Скажут: обворовала

безрассудная вера!

Ты горька, как осина,

но превыше и лести, и срама –

моя Родина, самая сильная

и богатая самая.

Да, это те самые сырневские "Прописи" – ныне знаменитые. А тогда – просто вырвавшиеся из сердца горькие строки.

В пеших далях деревья корявые,

дождь то в щёку, то в спину.

И в мои сапожонки дырявые

заливается глина.

…Нас возьмёт грузовик попутный,

по дороге ползущий юзом,

и опустится небо мутное

к нам в дощатый гремучий кузов.

"Прописи" явили отечественной словесности большого русского поэта, до конца определив творческую судьбу автора: быть поэтической плотью и кровью своего народа, его голосом и плачем, его волей и надеждой. Они же сделали Светлану Сырневу чужой для отступников и разрушителей, для либеральных изданий и издательств.

Первая московская книга – в два печатных листа, тетрадочного формата – вышла у Сырневой только в 2006 году в серии "Новые стихи". А выходившие до того в Кирове-Вятке поэтические сборники – тоже скромные по объёму, небольшими тиражами – стали радостью для немногих: большая читательская Россия их не увидела.