Я огорчена. Ведь мне хотелось как можно скорее быть «там» — у цели нашей поездки. Но мы терпеливо ждем, остановившись в селении племени таи Лан Кхан, и в течение нескольких часов наблюдаем повседневную жизнь крестьян.
Вспоминаю, что сквозь сон я слышала приглушенные голоса и осторожные шаги многих людей. Теперь же дом кажется опустевшим. Перед рассветом жители уходят на рисовые поля или охотиться. В деревне остаются старики и дети.
Осматриваю «место привала». Крышу хижины осмолило дымом. Огонь весь день горит в одном из двух очагов. Два выхода (дверей нет) с приставными лестницами. Несколько оконных проемов. Я спала возле одного из них, а над головой у меня, оказывается, висели кремневое ружье, пучок ярких перьев, два лука и полный колчан стрел.
На поперечной балке надпись по-вьетнамски: «Да здравствует президент Хо!» Бамбуковые полки, ящики, корзины для риса и для сушеных овощей. Посреди хижины стоит огромная — как мельничный жернов — плоская, словно тарелка, корзина: в ней сушатся мелко нарезанные ломтики бататов. К потолку подвешены сети с металлическими грузилами. Именно такими сетями и можно ловить рыбу в быстрых и бурных горных реках. Теплая куртка и несколько противомоскитных сеток, хорошая фляга для воды и шерстяные одеяла — все это свидетельствует о том, что мы попали в дом сравнительно зажиточного хозяина.
Зеленая противомоскитная сетка, за которой лежит больной, на день откидывается в сторону. Рядом с циновкой — водяная курительная трубка, которую время от времени потягивает этот немолодой человек. Его зовут Ха Ван Кса, он таи. Его имя я вижу на похвальных грамотах, прибитых возле алтаря предков. Всю ночь его душил кашель, не давая сомкнуть глаз. Но это не главное: Кса показывает мне ногу — она опухла, а посредине опухоли видно темное пятно. Заражение? Пожалуй, нет — боль небольшая.
— Предположительно бери-бери, — говорит Кхам Фой.
— Чем можно ему помочь?
— Надо везти в больницу.
Мы снабжаем больного пабиальгином, кодеином и поливитаминами, советуем поскорее добраться до больницы. Жена Ха Ван Кса, которой Кхам Фой передает наши таблетки, внимательно слушает его наставления.
— Хорошо, мы все сделаем! Больница недалеко отсюда, в горных пещерах, всего двадцать пять (!) километров… — объясняет нам Нгеун, знающий этот район. — Вернется с охоты сын Кса, придут соседи с поля, они приготовят носилки и доставят больного к врачам.
У нашего хозяина детей немного — «всего» пятеро. А вообще в семье девять человек. Двое младших пришли из лесной школы. Оба, мальчик и девочка, уже умеют читать и писать. Их старший брат, только что вернувшийся с охоты, ставит ружье в угол и присаживается возле отца.
Воздух, тяжелый и какой-то липкий от зноя, затрудняет дыхание. Доносятся отголоски грома, явно непохожие на бомбежку, — где-то стороной проходит гроза. Но живительное, прохладное дуновение ветра, к сожалению, не доходит сюда. Полулежа на бамбуковом полу, рядом с оконным проемом, слегка прикрытым циновкой, выглядываю наружу. Сверкает и переливается на солнце вода, текущая по трубам из полого бамбука. Две девушки в черных юбках и черных же блузах с серебряными пуговицами наполняют водой большую кадку. Невольно тянусь к термосу и жадно пью заваренный «по-польски» крепкий, почти черный чай.
Люди уже осведомлены о том, что в деревню прибыли европейцы. На дороге возле хижины я вижу группу людей — спокойных и не назойливых. Мимо проходит немолодая женщина, на шее которой вздулся огромный зоб. Мы находимся высоко в горах, где недостаток йода и соли дает знать о себе такими вот заболеваниями.
Заросли кактусов ощетинились острыми колючками. Богдан увековечивает на цветной фотопленке ярко-красные цветы, которые растут над подземным убежищем. Повсюду мы видим рвы и противовоздушные траншеи — деревня перепахана ими вдоль и поперек. Одни тянутся около тропинок, другие — возле хижин. Несмотря на самолеты, почти беспрерывно ревущие в небе, несмотря на частые отголоски бомбардировок, немногочисленные оставшиеся в деревне жители спокойно занимаются своими делами. Невысокий мальчишка подогнал буйвола к подземному хлеву: животные пасутся только по ночам. Молодая женщина толчет рис в ступе. Тяжелый пест мерно опускается в ступу, выдолбленную из толстого ствола какого-то крепкого дерева. Внезапно промелькнувшая мысль наполняет меня тревогой — увижу ли я все это, когда буду возвращаться во Вьетнам?..
…Еще днем мы покинули деревню гостеприимных таи. Вокруг — горы и джунгли. Красиво, словно в сказке. Деревья, кусты, обомшелые стволы. Все это опутано лианами и какими-то вьющимися растениями. Глубокие ущелья, по дну которых стремительно бегут серебристые ручьи. Тут и там, на узких террасках взгорий, в котловинах и на крутых склонах гор, зеленеют небольшие рисовые поля — результат упорного труда мирных людей. Почерневшие от времени водяные колеса, медленно вращаясь, низвергают каскады воды на жаждущую влаги землю. Из плотной, кудлатой, похожей на вывороченный тулуп зелени нет-нет да и выглянет дерево с гроздьями белых цветов, напоминающих черемуху. Жаль, что поблизости нет лесников с той базы, где мы недавно ночевали, — они безошибочно назвали бы нам эти цветущие деревья, рассказали бы об их свойствах. Сейчас же Кхам Фой, смущенно улыбаясь, беспомощно разводит руками: он этого не знает.
С высоких перевалов нам видны небольшие каменистые пляжи на берегах рек. Связанные из зеленоватых стволов бамбука плоты медленно плывут по реке. На них можно различить фигурки людей: это сплавщики. Изредка навстречу нам попадаются женщины в национальной одежде муонг или мео, несущие на плече или на голове полную корзину зелени. За поясом у них серп и длинный нож, которым пробивают путь в джунглях. Смотрю до боли в глазах, смотрю, пока еще можно смотреть: скоро я уже не увижу этой мирной картины…
Зубчатая линия высоких гор, выделяющаяся на розовом фоне закатного неба, похожа на рисунок китайской тушью или на силуэт из черной бумаги. Все окружающее быстро стирается в наступающих сумерках, становится голубым, потом серым и, наконец, темно-синим. Большие светлячки пролетают мимо газика, чертя в воздухе искристые зигзаги.
Лес остался позади. Занятые разговором, мы даже не заметили очередной смены пейзажа. Громоздящиеся вокруг горы стали еще более дикими, грозными и лишенными всякой растительности. Временами свет фар на мгновение вспарывает темноту и открывает нашему взору каменистую поверхность перекрещивающихся дорог. Затем шофер снова выключает свет: им можно пользоваться лишь несколько секунд, чтобы разобраться в обстановке и выбрать нужное направление. Переправляемся через горные потоки, газик буксует на скользком грунте, брызги и пена залетают внутрь машины. Наученный опытом поездки в Дьенбьенфу в прошлом году, Богдан старательно закрывает кинокамеру. Проезжаем по бамбуковым мостикам, таким хрупким и слабым, что страшно смотреть: не провалимся ли мы вместе с машиной? Бревнышки так и скачут иод тяжестью газика, колеса едва умещаются на настиле, не имеющем ограждения. Иногда навстречу идут грузовики, сплошь оплетенные ветками маскировочной зелени. Эти тяжелые машины переезжают речки и потоки прямо по дну.
Ночь еще только наступила, а вокруг темно, хоть глаз выколи. Дважды на паромах «форсируем» более широкие реки. Но и тут лишь изредка вспыхивают огоньки фонариков да пролетают светлячки. Едва паром пристает к берегу, как сопровождающая нас охрана торопит с выгрузкой: издалека доносится нарастающий гул самолетов. Известно, что переправы, броды и места, где курсируют паромы, находятся под неослабным наблюдением врага и чаще других объектов подвергаются ожесточенным бомбежкам.
Крутые повороты дороги. Пересекаем открытый, пустынный участок. Вокруг — горы, скалы, нависшие над головой глыбы камня. Газик подскакивает на дороге, словно футбольный мяч: чуть ли не на каждом шагу выбоины, ухабы, ямы, воронки — следы недавней бомбежки. Нас то и дело бросает то вправо, то влево, то вперед, то назад. Несколько раз я с досадой потираю ушибленную голову: ну и дорожка, черт бы ее побрал!
— Надо крепче держаться! — стоически произносит Кхам Фой, разбуженный очередным подскоком газика.
Лучше не дремать — граница совсем близко. Еще один вираж горной дороги. Газик тормозит. В темноте возникают тусклые, расплывчатые огоньки. Вот они становятся более четкими. Нет, это не светлячки — это фонарики, прикрытые ладонями. Слышатся тихие голоса.
Мы выскакиваем из машины. Полной грудью вдыхаю чистый горный воздух. Вокруг пахнет мокрой листвой. В наступившей тишине я слышу знакомый мне еще по джунглям Южного Вьетнама отчетливый шелест. Это шумит в ночи раскачиваемый легким ночным ветерком бамбук…
Голоса все ближе. И вот оно слово, которое я выучила еще на прежних ночлегах:
