Сейчас мы находимся в последней, кризисной фазе кондратьевского цикла. Переход к новой эпохе сопровождается войнами и революциями. Для нашей страны, до сих пор пребывающей в состоянии общественного конфликта, подобная катастрофа может стать окончательной.
Однако с момента последнего обновления языка прошло почти сто лет – и если периодический закон верен, новая поэтическая волна вот-вот обрушится на пересохший берег. И это обязательно произойдёт, если мы будем верить, что аэроплан Владимира Маяковского всё-таки дотянул до аэродрома.
Родился ли Евгений Евтушенко в 1932-м или в 1933-м году, празднует ли он юбилей на следующий день после выхода этого номера "ЛГ" или отметил его в прошлом году, мы рады каждой новой строчке большого русского поэта. Мы поздравляем Евгения Александровича с днём рождения, желаем ему сибирского здоровья и стихов, стихов, стихов!
Евгений ЕВТУШЕНКО
НЕ УЗНАЮ НИКОГДА - КТО МОИ ДОНОРЫ
Ты ко мне пришёл на помощь,
всё-таки,
Господи,
через все болячки,
клиники,
госпитали,
и во мне все шприцы
и скальпели,
испытуя,
просветлённость болью скапливали,
и входила кровь,
в меня переливаемая,
тех, кто отдал её мне,
переменя меня,
и я всеми ими стал,
стал их надеждами
и напрасными порой,
но неудержными.
Не узнаю никогда –
кто мои доноры,
но от этого они мне больше дороги.
И Господь спасает нас не из приятельства,
а лишь тех, кто не способен на предательство
наших доноров,
как души, с нами слившихся,
своей кровью,
нас не зная,
поделившихся.
* * *
Я выживу!
Я выживу –
будь хоть вокруг чума,
чему-то нужный высшему
и большему, чем я.
И хорошо мне с ним вести
бессмертный разговор,
с тем,
чьей необъяснимости
не понял до сих пор.
ВЛАДИМИРУ СОКОЛОВУ
Дай мне руку,
Володя Соколов.
Я на муку
Не был раньше готов.
Но когда пришла в плюрале
не одна,
я подумал – не пора ли...
Мне хана.
Но явился ты – не в раме,
а живой,
с ещё пахнущей дровами
Москвой.
И сказал: «Ты знаешь, как-то
столько лет
не могу представить факта,
что нас нет».
Было так тобою в мире
произнесено
в баре с номером 4
и давным-давно.
Я подумал: «Неудобно...
Что за стыдь –
если факт смогу подобный
допустить».
И голов мы не опустим –
не простит Господь –
и такого не допустим –
а, Володь?!
ВАЛЕНТИНУ РАСПУТИНУ
Валентин Григорьич, Валя,
ты – другой? А я – другой?
Оба мы затосковали,
что раскиданы пургой?
За отеческие холмы
меня ветер увертел
так, что я до Оклахомы,
кувыркаясь, улетел.
Может, от самоупрёка
изменился ты в лице
и остался одиноко
на отеческом крыльце?
Но пригрело нас по-бомжьи
то крыльцо в сосульках слёз.
Ведь и я стою на нём же.
Больше не на чем. Прирос.
Никакого улетанья
быть не может никуда.
И для нас Россия – втайне
к нам примёрзшая звезда.
Совесть разве – наказанье?
Всеспасительнейший свет.
И бывает примерзанье
то, теплей какого нет.
Валентин Григорьич, Валя,
во спасенье красоты,
помнишь, бабки вышивали
и на катанках цветы?
Пусть не будет ни ледочка,
ни следочка чьих-то злоб,
пусть играет твоя дочка
Божью музыку без слов.
Апрель, 2013
ОЛЕГУ ЦЕЛКОВУ
К картине
«День рождения с Рембрандтом»
Пятнадцатого июля
Целков и Рембр[?]ндт родились.
Всех искусствоведов надули
и вместе на пир собрались.
Меж ними лежало лет триста,
но было им всё равно.
Их соединило игристо
побулькивающее вино.
«Олег, ты зови меня Р[?]мбрандт –
ведь я никакой не Рембрáндт», –
старик ворчанул, чуя ревность,
но всё-таки не был педант.
Потом из чистилища вылез
сибирский всемирский поэт,
и все «на троих» сговорились
ещё через триста лет.
К РИСУНКУ МАРКА ШАГАЛА
Марк Шагал мне сказал:
«Я хотел бы вернуться в мой Витебск!»
(Это после скандала Хрущёва в Манеже!)
Но Шагал так был к Витебску нежен...
И вздохнул я: «Вы не торопитесь».
Но я честно привёз его книгу
с автографом для Хрущёва.
Волновался. Надеялся: «А хорошо бы...»
Но в ЦК был ответ:
«У вас что, головы не хватает?
Там сплошные евреи.
А парочка,
даже целуясь,
летает!!!»
...Где сейчас эта книга?
В руках у кого обитает?*
*
Скандал устроил секретарь ЦК Л. Ильичёв, спровоцировав Хрущёва, и тот напал на молодых художников на выставке в Манеже. Среди них был скульптор Эрнст Неизвестный, которого осмелился защитить только Евтушенко. По просьбе семьи Хрущёва памятник ему сделал Эрнст Неизвестный из чёрно-белого мрамора.
РОМАН
В ДВАДЦАТИ СТРОКАХ
Чьи руки меня нежно поднимали,
заснувшего в автобусе гаванском,
когда проснулся утром в терминале,
где были сплошь цветастые «мурали»*,
как будто бы в музее марсианском?
«Что за художник расписал все залы?»**
«Да и не лезет вовсе он в Сезанны.
Он скромник. Он автобусный кондуктор,
принёс он вас, как бэбика закутав,
в своё довольно старенькое пончо...»
Нашёл его. Мы подружились прочно.
Фидель по моей просьбе грант в Сорбонну
ему устроил... Дальше всё так больно!
Хоть был успех в Париже и Брюсселе,
он тосковал, как никогда доселе,
по кофе, так особому на Кубе,
по бедности со странным счастьем вкупе.
Он изнывал, карибский африканец,
в своём успехе мучающем каясь.
Джеклондоновская случилась драма –
на первом грузовом из Амстердама
приплыл он в порт Гаваны – в альму матер,
и выбросился в смерть – в иллюминатор.
*
мурали – настенные росписи.
**
Акоста Леон Хосе Анхель. (1932–1964). Ноктюрн. Куба.1960. Оргалит, темпера. 61,5 [?] 159.
«Я Лохвицкую ставлю выше всех»
Минуло 108 лет, как ушла из жизни русская поэтесса Мирра Александровна Лохвицкая. Почти 80 лет её имя и её стихи были известны немногим любителям поэзии, хотя на стыке конца XIX - начала ХХ века она была в фаворе у пишущей интеллигенции.
За свою короткую жизнь она трижды была удостоена высшей в то время Пушкинской премии, учреждённой Российской императорской академией наук. Её талант высоко ценили И. Бунин, К. Бальмонт, В. Соловьёв, В. Немирович-Данченко и многие другие писатели и деятели искусств. Спустя несколько лет после безвременной кончины поэтессы (в 1905 г.) "король поэтов" И. Северянин посвятил ей такие стоки:
Я Лохвицкую ставлю
