До недавних пор место захоронения Айбулата считалось неустановленным, единственное, упоминалось, что он был похоронен на одном из кладбищ Санкт-Петербурга. Не желая мириться с таким положением вещей, я принялся изучать различные архивные источники. И мои старания в конце концов были вознаграждены: в дореволюционном справочнике Владимира Саитова «Некрополь» мне удалось найти запись о том, что на Митрофаниевском кладбище города Санкт-Петербурга похоронен «Амбулат Константин Михайлович, коллежский асессор». Всё дело в ошибке – в одной букве: вместо «Айбулат» было написано «Амбулат»… Потому-то и трудно было его найти как Айбулата. К сожалению, найти саму могилу теперь уже не представляется возможным: Митрофаниевское кладбище снесли в 30-х годах XX века.
Память об этом поэте до сих пор не увековечена ни в Санкт-Петербурге, ни в Грозном. Нет ни улицы, ни переулка, названных его именем, ни простой мемориальной доски, напоминающей нам, ныне живущим, о выдающемся чеченце, но при этом русском поэте Айбулате. Многие его стихотворения до сих пор не опубликованы и ждут своего часа. В настоящее время подготовлена к печати книга о жизни и творчестве Айбулата, в которую войдут все его опубликованные и ранее неизвестные стихи. В 2017 году исполнится 200 лет со дня рождения Айбулата. Думаю, было бы справедливо, если бы к этой дате мы отдали дань памяти вернувшемуся из забвения выдающемуся сыну чеченского народа.
Изображённый на портрете работы Петра Захарова
молодой человек с тростью с большой вероятностью является К. Айбулатом.
Во всяком случае, соответствует его облику по воспоминаниям современников. Точно известно, что художник Пётр Захаров написал несколько портретов
К. Айбулата.
Константин Айбулат
ОНА
И тихо преклоняясь, в таинственной печали,
Она молилася Творцу,
И кудри чёрные сбегали
По бледному её лицу.
И встретился я вновь с той девой незабвенной
В садах Алгамбры. Перед ней
Переливался вдохновенный
Фонтан певучею струей.
Она, спустив с себя мантилью,
Покоилась небрежно средь цветов,
И любовался я её летучей пылью
Как изваянная, недвижима… без слов…
Потом в Венеции во время карнавала,
Беспечному веселью предана,
Толпе восторженной она
Богиней праздника предстала,
И улыбалася она на громкий плеск,
И промелькнув, как звёздочка в эфире,
В гондолу бросилась: раздался всплеск.
И скрылася близ Ponte dei Sospiri.
Потом в горах Кавказа, на коне,
Кремнистою тропой, воздушной амазонкой
Неслась она, и в мёртвой тишине
Лихого скакуна был слышен топот звонкий.
Потом в стране возвышенных искусств
В отчизне тассовой… но что за нужды…
Бог с нею! Ныне чужды
Мне впечатленья юных чувств.
Равно пора зажить сердечным ранам;
Венеция, Алгамбра и Кавказ,
Уж благодетельным туманом
Подёрнуло забвенье вас.
Но для чего же мне в завет воспоминаний
Оставил бог единый прошлый сон?
В минуты радостей, в часы страданий
Передо мной летает он:
Как, тихо преклоняясь в таинственной печали,
Она молилася Творцу,
И кудри чёрные сбегали
По бледному её лицу.
«Литературная газета», 1840 г.
Смерть
Она придёт неслышно и незримо,
И станет, светлая, у моего одра,
И скажет мне с тоской неизъяснимой:
«Пора!»
И буду я молить таинственную гостью:
«Я жить хочу!.. оставь мне здешний свет»,
И буду я молить с слезами и со злостью,
И – нет.
Она дохнёт в лицо прохладной вечной ночи,
Прозрачною рукой мою придавит грудь,
Закроет навсегда мои тихонько очи
И – в путь.
И в жизни той она меня пробудит,
Где, может быть, неведома печаль;
Но дней земных, печальных жаль мне будет,
Да, жаль!
Литературное прибавление к «Русскому инвалиду», 1838 г.
И ещё жалоба
И боль души, и ропот сердца,
Мои беды, кто их поймет?
Мне в мире нет единоверца,
Единомученика нет.
Зову друзей – мольбы напрасны;
Зову чужих – но для чужих,
Мои рыдания ужасны,
А мне ужасны ласки их!
«Литературная газета», 1840 г.
ПАРКЕТНЫМ ДРУЗЬЯМ
Разочарован, други, я
Смешною модой и пирами,
И вероломными очами,
И вами, добрые друзья.
Нет, прочь от вас, забавы света,
Где всё притворством лишь одето,
Где всё пленяет только глаз,
Где мир снаружи только молод,
В пылу страстей где вечный холод, –
Простите; еду на Кавказ,
Под небо диких наслаждений,
Под небо неги и тревоги,
Где нет по моде заблуждений,
Где есть любовь, природа, Бог!..
Туда свободой насладиться
И своевольной простотой,
В кругу друзей воспламениться
Шираза светлою струёй;
Или с ватагою избранной
На горском пламенном коне
Срывать венки в губительном огне;
Иль полуночною порою
Грузинку юную лобзать,
Обвившися рука с рукою
«Люблю» ей пламенно шептать,
Ея дыханием упиться
И на груди её забыться –
И наслаждений розы рвать…
Кавказ угрюмый, величавый,
Страна воинственных сынов,
Среди твоей ненастной славы
Под блеском царственных снегов
Родился я. Дитя природы,
На лоне бурной я свободы
Улыбку первую узнал;
Средь поэтических ущелий
О битвах мне так чудно пели –
И я под песни засыпал.
Не пробудил их голос громкий
Моих младенческих страстей; –
Казбек, увенчанный снегами,
Увижу я твоё чело,
Где небо светлое легло
С луной и с мирными звездами, –
И там, задумчивый певец,
Твоей пленённый красотою,
Помчуся отдохнуть мечтою
На твой блистательный венец.
Литературное прибавление к «Русскому инвалиду», 1838 г.
Русский штык
Стоит властительно трёхгранный часовой
На рубеже двух граней мира;
Он Божий ангел в годы мира,
Он Божий меч в године боевой.
Всегда, везде он царь! И на снегах Балканов,
У Сенских берегов и у Евфратских вод,
В игре за Тереком и в битве великанов
Ему достойнейший почёт.
Он любит нас, он наш! Не твёрдостью булата–
Славянским духом он могуч:
В нём русская душа; он русского солдата,
Бессмертья луч!
Но чу! Я слышу вас, завистливые дети,
Ораторы в боях, герои в кабинете.
Что? Плохо помнится вчера?
Что? Видно, зажили борьбы последней раны?
Так их напомнит троегранный
Под Бородинское «ура!».
Постыдный ваш побег осветит вновь пожаром;
Не сломится, небось – Сам Бог его сковал,
И русскому вручил, и, кажется, недаром
Судьбой земли его назвал.
«Современник», 1841 г.
Галей-Мирза
Галей-Мирза не знает страха;
Его рука верна, сильна:
Он рубит с одного размаха
От головы и до седла.
Всегда его стрела доходит,
Куда назначил верный глаз;
Кинжал раздора не заводит,
Но мстит всегда один лишь раз.
Галей отрёкся Магомета,
Хулит, смеётся над Аллой;
В стенах священных минарета
Не очищается мольбой.
Галей с гяуром дружбу водит,
Пьёт с жадностью вино и кровь –
И, презирая бурю, бродит
Угрюм и дик среди лесов.
Но в битве той, когда явился
Буонаберди* перед ним,
Галей дрожал, Галей склонился –
И был во прахе недвижим!
«Современник», 1841 г.
___________
*Наполеон.
Памяти М. Ю. Л.
Ещё столь полная и слёз и содроганья
Над урной славного поэта моего,
Россия тёплою улыбкою вниманья
Почтила юного преемника его.
Он поднял сладкие в народе песнопенья,
Наитием божественным горя,
И каждый стих его был гордою ступенью
Любимого бессмертьем алтаря.
А ты свершил подлейшего убийства
Свой святотатственный удар;
И жажды адской кровопийства,
Как демон злой, со смехом залил жар,
Не пощадив певца, ни струны золотые,
Ни русского ума надежды дорогие.
И что ж, доволен ли злодейством наконец?
Позорнейшим проклятием Отчизны?
Перед тобой блистательный мертвец
С рукою на груди, с улыбкой укоризны,
Облитый кровью, поверженный в пыли
И завещающий в наследье роковое
Тебе смертельных мук отчаянье немое,
С названьем каина, по всем концам земли.
Но вечный мир певцу, под снеговым Кавказом
