Бургдорф ждал Хольтица на затененной поляне у входа в бункер Гитлера. Даже в этот солнечный день лишь несколько слабых лучиков света проникали через толщу елового леса, окутывавшего «Волчье логово». Со сцепленными за спиной руками оба прохаживались по маленькой лужайке у бункера в ожидании сигнала о том, что им пора предстать перед Гитлером. На ходу Бургдорф кивнул на обугленные руины, все еще остававшиеся после взрыва бомбы заговорщиков.
Хольтиц хорошо понимал, что ему не следует расспрашивать Бургдорфа о цели визита. Но один вопрос он все же задал. Почему, поинтересовался он, именно его выбрали для назначения в Большой Париж?
— Потому, — ответил Бургдорф, — что мы знаем: вы способны выполнить ту работу, которую необходимо там сделать.
Через несколько мгновений часовые СС подали знак, и Хольтиц вошел в бункер, чтобы получить из рук властителя «третьего рейха» полномочия командовать самым прекрасным городом в мире.
Нервно сжимая фуражку, Хольтиц пересек освещенный неоновым светом зал без окон и подошел к человеку, склонившемуся над огромным деревянным столом. В знак приветствия он вскинул правую руку — жест, ставший обязательным для вермахта после 20 июля.
Хольтиц посмотрел в тусклые глаза стоявшего напротив человека. В этот ужасный миг он осознал, что это был не тот человек, с которым он год назад сидел за обеденным столом. Гитлер превратился в старика: помятое и осунувшееся лицо, опущенные плечи. Правой рукой он придерживал левую, чтобы скрыть легкую дрожь[15].
Но больше всего Хольтица поразил голос Гитлера. Тот громкий резкий голос, от которого у генерала часто перехватывало дух, когда он слышал его по радио, тот голос, лишь год назад наполнивший его новой верой, теперь стал слабым старческим шепотом.
Хольтиц едва расслышал первые слова Гитлера, когда тот повернулся к Бургдорфу и спросил: «Ему уже сказали о новом назначении?»
«В общих чертах», — ответил Бургдорф.
Затем Гитлер начал говорить.
Вначале он ударился в воспоминания. Он описывал, как основал нацистскую партию, превратил ее в совершенное орудие, с помощью которого можно было контролировать немецкий народ. Эта партия, утверждал он, дала Германии тот механизм, который был ей необходим, чтобы направить в нужное русло свой боевой дух.
Он говорил все громче. Теперь Хольтиц узнавал подобие того человека, которого видел год назад. Гитлер говорил о победах. Нормандия, сказал он, была лишь временной неудачей. Вскоре с помощью нового оружия он добьется перелома.
Резко, без предупреждения, Гитлер переключился на другую тему. Его пальцы впились в край стола, над которым он склонялся. Он подался вперед; его лицо оказалось так близко, что Хольтиц заморгал от неожиданности. Гитлер перешел на визг.
— После 20 июля, господин генерал, — кричал он, — десятки генералов — да, десятки — уже болтались на виселице, потому что пытались помешать мне, Адольфу Гитлеру, продолжать мое дело, осуществить предназначенную мне судьбой роль вождя германского народа.
В уголках его рта появились пузырьки пены. На лбу выступила испарина. Хольтиц видел, — что его трясло от нервного возбуждения.
Но ничто, кричал он Хольтицу, не остановит его. Он будет продолжать свое дело, пока не приведет немецкий народ к «окончательной победе».
Гитлер продолжал бушевать по поводу «клики прусских генералов», пытавшихся его убить, и пыток, которым он их подвергнет, прежде чем отправить в могилу.
Наконец, задергавшись в судорогах, он опустился в кресло.
После долгой паузы Гитлер снова заговорил. Теперь он был спокоен. С крика он опять перешел на шепот, как в начале аудиенции. Все выглядело так, будто сцены, свидетелем которой стал Хольтиц, вовсе не было.
«Теперь, — сказал он генералу, который пересек пол-Европы, чтобы увидеть его, — вы направляетесь в Париж». В этом городе, продолжал он, борьба, по-видимому, ведется только за места в офицерской столовой. Это позор. Задача Хольтица — покончить с этим. Он должен будет превратить Париж в прифронтовой город. Париж должен стать «грозой» для «вероотступников» в тыловых эшелонах.
Гитлер подчеркнул, что это лишь первый шаг к более крупной задаче, которую ему предстоит решить.
Он назначает Хольтица бефельсхабером, то есть комендантом крепости Париж и исполнителем своих личных распоряжений. Это звание означало, что у Хольтица будут самые широкие полномочия, которые только мог иметь командир гарнизона в немецком городе. Он будет командовать Парижем так, как если бы это была осажденная крепость.
— Вы будете безжалостно подавлять, — сказал ему Гитлер, — любое восстание со стороны гражданского населения, любой акт терроризма, любой акт саботажа против германских вооруженных сил. И в этом, — скрежетал Гитлер, — будьте уверены, господин генерал, вы получите от меня всяческую поддержку.
Было ясно, что аудиенция закончена. Хольтиц отсалютовал, повернулся и направился к выходу. И, пока он шел, ему казалось, что Гитлер не спускает с него глаз.
Выйдя из бункера, Хольтиц посмотрел на Бургдорфа, ища поддержки. Ее не последовало.
Для этого прусского офицера несколько только что пережитых им минут были, может быть, самыми тяжелыми в его жизни. Он пересек половину континента, чтобы встретиться в этом бункере с вождем, укрепить в себе веру в силу германского оружия. Вместо вождя Дитрих фон Хольтиц увидел больного человека, вместо веры — закралось сомнение. Многое в предстоящие дни будет вытекать из разочарований этого утра.
Он покинул Растенбург в 8 часов вечера того же дня, 7 августа, в том же желто-голубом спальном вагоне, который доставил его в ставку фюрера. Тот же черный штабной «мерседес», что забрал его утром с безымянного полустанка, доставил его к поезду. На этот раз Хольтица сопровождал штурмфюрер дивизии СС «Великая Германия». Хольтиц уже занес ногу на ступеньку вагона, когда молодой офицер схватил его за руку.
— Господин генерал, — пробормотал он, — желаю удачи. Как я завидую вам: вы едете в Париж!
Теперь, оставшись один в купе, Хольтиц думал об этом молодом офицере. Его искренние слова приносили даже какое-то облегчение. После этого дня, проведенного в Растенбурге, казалось невероятным что кто-то вообще может завидовать ему, его назначению в Париж. Во второй половине дня его вызвали в кабинет начальника генерального штаба генерал-оберста Альфреда Йодля. Йодль вручил ему состоящий из пяти пунктов приказ о назначении в Париж. В приказе подтверждалось то, что уже сказал ему Гитлер. Он отправлялся в Париж с полномочиями, которые еще никогда не давались ни одному из нацистских генералов, будь то в Париже или любом другом городе рейха. Он отправлялся туда как командующий осажденной крепостью. По словам Йодля, это был всего лишь первый из тех приказов, которые намеревался издать ОКВ. Наступали решающие дни, и в Париже от него потребуется многое.
Сидя в сгущающейся темноте купе, Хольтиц начал смутно догадываться, чего ОКВ мог потребовать от него после приезда в Париж. Закралось подозрение, что его попросят обессмертить свое имя, стерев с лица земли город, насчитывающий три с половиной миллиона жителей. Хольтиц в задумчивости смотрел на растенбургский лес, медленно проплывавший за окнами поезда. Вскоре опустится ночь и поезд повернет на юго-запад, преодолевая долгий путь до Берлина через плоские и унылые поля Пруссии.
В меланхоличной тишине наблюдая за проплывающими мимо призрачными елями Растенбурга, Хольтиц почувствовал, что над его головой сгущаются черные тучи. Он прибыл сюда в поисках надежды. Уезжал — потрясенный, с дурными предчувствиями в отношении полученного задания. Он дотянулся до кителя и достал сигару. Генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель дал ему ее за обедом. Не спеша откусил кончик сигары и порылся в карманах в поисках спичек. Их не оказалось. Тогда он встал, открыл дверь купе и выглянул в коридор. Через два купе он увидел человека, курившего сигару, прислонившись к открытому окну. Хольтиц подошел к нему. Он узнал седеющие виски и красно-черно-белую эмблему рейхслейтера СС на лацкане кителя. Он сидел рядом с этим человеком за обедом. Его звали Роберт Лей.
Лей любезно дал Хольтицу прикурить. Завязался разговор. Между короткими затяжками Хольтиц поведал Лею о том, что утром у него состоялась первая в жизни встреча с фюрером, и о своем назначении в Париж. Лей поздравил его. Он был в хорошем настроении. Вспомнил свои поездки в Париж во время войны. Увы, сказал он Хольтицу, это уже будет совсем не тот город. Париж сейчас, по его словам, нуждался в сильной руке боевого офицера.
Заметив, что Хольтиц не в настроении, Лей предложил выпить. Официант ОКВ, пояснил он, дал ему бутылку довоенного «бордо». Лей полагал, что самой большой удачей было бы разделить ее с новым командующим Большого Парижа.
