В этом наброске Сталин также кратко обобщил предшествующую историю партии, которая представлялась ему лишь историей кадров, их формирования, развития, защиты или «сохранения». Понятие партии-ордена было чем-то большим, нежели обобщением того опыта милитаризации и огосударствления, через который прошла в те годы организация большевиков; одним словом, то была скорее программа, взгляд в будущее, чем простая констатация. «Задачи военного искусства, – писал Сталин примерно в то же время, – состоят в том, чтобы обеспечить за собой все рода войск, довести их до совершенства и умело сочетать их действия. То же самое можно сказать о формах организации в политической области».
Разумеется, Сталин отдавал себе отчет в невозможности руководить партией и государством точно так же, как руководят армией. И не только отдавал себе в этом отчет, но и сказал об этом с трибуны XII съезда РКП(б), первого, на котором отсутствовал Ленин. Не лишены интереса доводы, приведенные им для разъяснения разницы и сводящиеся, по существу, к следующему двоякому утверждению. Армию, говорил он, создает и взращивает (в буквальном смысле слова) сам командный состав; «в политической области дело обстоит много сложнее». Когда в ходе дискуссии в конце 1923 г. его обвинили в том, что «наша партия, по сути дела, превратилась в армейскую организацию», он отверг упрек, прибегнув к тем же аргументам, попытавшись, правда, как того требовали обстоятельства, представить их не столь прямо, как прежде. Вполне очевидно, эта идея не была чужда ему. В самом деле, на том же XII съезде и в том же докладе по организационному вопросу, который слишком часто рассматривался как заурядный отчет, он добавил, окончательно разъясняя разницу между своей политической концепцией и чисто военным методом руководства: «Необходимо, чтобы партия облегалась широкой сетью беспартийных массовых аппаратов, являющихся щупальцами в руках партии, при помощи которых она передает свою волю рабочему классу, а рабочий класс из распыленной массы превращается в армию партии». Обратим внимание на то, что на протяжении всего этого доклада слова «аппарат» и «организация» употребляются Сталиным как совершенно взаимозаменимые. Партии, добавлял он, нужны разнообразные «приводные ремни».
Каковы были эти «ремни»? Сталин перечислил их в два приема: в уже упомянутом отчете на XII съезде, а затем в 1926 г. в одной из своих статей во время полемики с Зиновьевым. В первом случае он называл: профсоюзы, кооперативы, комсомол, женские организации, школа, печать («Печать, – говорил Сталин, – не является массовым аппаратом, но… по своей силе равняется любому передаточному аппарату массового характера»), армия («На армию, – добавлял он, – привыкли смотреть как на аппарат обороны или наступления. Я же рассматриваю армию как сборный пункт рабочих и крестьян») и, наконец, государственный аппарат. Во втором случае Сталин снова назвал профсоюзы, кооперативы и комсомол, но добавил еще Советы, которые воспринимались им уже не как органы власти, а как «массовая организация всех трудящихся города и деревни». На этот раз он добавил и партию, разумеется поставив ее надо всем в качестве «руководящей силы», но все же считая ее частью механизма, частью «системы» правления – одним словом, государства. Что же касается того, что должны передавать «приводные ремни», то в обоих случаях Сталин дал четкое определение – «руководящие указания»: «Диктатура пролетариата состоит из руководящих указаний партии, плюс проведение этих указаний массовыми организациями пролетариата, плюс их претворение в жизнь населением».
В свете подобных концепций следует рассматривать и его полемику тех же лет (1923 и 1926 гг.), когда он обвинял Зиновьева в отождествлении «диктатуры партии» с «диктатурой пролетариата». Сталин при этом вовсе не отрицал, что партия должна осуществлять свою диктатуру. Напротив, он открыто заявлял, что она «не делит и не может делить руководства с другими партиями». Позже он создал теорию однопартийной системы как единственно верной при любом опыте построения социализма. Но формула Зиновьева была для него одновременно и чрезмерной и недостаточной. Недостаточной, объяснял он, потому, что партия одна, без всех перечисленных инструментов рисковала оказаться неспособной осуществлять какую бы то ни было реальную власть, рисковала оказаться в полной изоляции, в среде глухого к ее указаниям общества; чрезмерной – потому, что Сталину вовсе не импонировала подразумеваемая в зиновьевской формуле идея коллективной диктатуры всего того организма, каким является партия. Ведь сама партия в его глазах была инструментом, пускай даже самым важным из всех, но инструментом. Уже на XII съезде он определил ее в качестве «аппарата, дающего лозунги и проверяющего их осуществление». Его «орден меченосцев» представлял собой наиглавнейший институт государственной системы: именно это, но не более этого.
Заняв пост генерального секретаря и оставаясь по-прежнему членом Политбюро и Оргбюро, Сталин оказался во главе партийного и государственного строительства. Он был, пожалуй, единственным человеком, понижавшим всю важность обладания этой командной позицией. Неудивительно, что, занимая ее, он с непоколебимой решительностью проводил в жизнь свои концепции. «После того как дана правильная политическая линия, – заявлял он, – необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь». Нетрудно понять, что это означало также: люди, на которых он, Сталин, может положиться. Еще на XII съезде он указал на губкомы как на «основную опору» системы и нашел положительные моменты даже в происходивших в них «склоках и трениях», свидетельствующих якобы о «стремлении губкомов создать внутри себя спаянное ядро, сплоченное ядро, могущее руководить без перебоев». Он сказал, что необходимо создать резерв хотя бы в 200 или 300 уездных секретарей, которых можно было бы потом отдать на помощь губкомам, чтобы облегчить им руководство работой в уездах. Он защищал «громадное значение» учраспреда (который в будущем станет «отделом кадров»), то есть того сектора аппарата Центрального Комитета, который под его контролем занимался назначением и перемещением наиболее ответственных работников на различные руководящие посты различных организаций и в котором не без оснований видели решающе важный инструмент его огромной власти.
Структура Советского государства рисовалась Сталину в виде многоэтажной пирамиды, опускающейся от верхушки к периферии и функционирующей практически только в одном направлении – сверху вниз. «Иерархия секретарей» составляла один из ее наиболее существенных компонентов. Дискуссия 1923 г. дала Сталину предлог не только для решительной защиты партийного аппарата, подвергавшегося нападкам оппозиции, но и для того, чтобы дополнить свою концепцию новыми существенными деталями. Самой важной из них была «монолитность». Иначе говоря, он тоже признавал, что, оставшись единственной политической силой в стране, партия не может не отражать различные тенденции общества, которое отнюдь не было монолитным. Однако трудность эту он разрешил, обвинив оппозицию в том, что она «выражает настроение и устремления непролетарских элементов в партии» – утверждение, сильное не аргументацией, а единственно тем, что исходило оно от того, кому принадлежала власть. Но что является пролетарским, а что не является – отныне предстояло решать верхушке.
Могут возразить, что вклад Сталина в такого рода систему представлений не был оригинален, ибо, например, идея «приводных ремней» принадлежала Ленину. Мы подходим, таким образом, к проблеме отношений Ленина – Сталина, которая, без сомнения, представляет собой одну из самых сложных проблем, ждущих своего решения. Она была предметом большой политической полемики, однако это не значит, что ее можно игнорировать.
О формировании политических идей Сталина мы знаем очень немного из-за почти полного отсутствия документов, которые бы позволяли проследить сам процесс формирования; отсюда, кстати, и столь большой интерес к «наброску», о котором говорилось выше. Серьезные советские исследователи сочли возможным утверждать, будто сильное влияние на него оказал Нечаев – самый экстремистски настроенный из русских народников XIX в., утверждавший, что любое, даже самое отвратительное средство может быть поставлено на службу революции и что сама организация революционеров должна управляться волей немногих индивидов, готовых на все. Тезис соблазнителен, но нет доказательств, которые подтверждали бы его. Исторически неоспоримым является то, что деятельность Сталина строилась на основе ленинизма, опыта большевиков, революции и ее кризиса. Здесь-то и начинаются двусмысленности.
