право осуждать людей за уменьшительно-ласкательные прозвища, которыми они наделяют своих близких? Неужели так страшно, что кто-то использует выражение «тот неловкий момент»? Что анонсирует спортивные успехи своих чад словом «умничка», а под фото «райского уголка» пишет «завидки берут»? Действительно ли фразы «садимся с семьей за вечернюю трапезу» достаточно, чтобы навсегда вычеркнуть кого-то из друзей?
Роман Джейн Остин – регистрация языковой аллергии. Нервного зуда, вызванного некоторыми фразами, формулировками и манерами.
Глава девятнадцатая. Эмма в гостях у мисс Бейтс и ее матери – в небольшом домике, где обе женщины занимают «очень скромную по размеру квартирку» на «гостином этаже». О старушке мы узнаем, что она «опрятна». Дочь – деятельная и разговорчивая, взрывается монологом на четыре страницы. Скучный, хаотичный, густой от повторов, нашпигованный нарочито вежливыми оборотами, подобострастный и чванливый, пестрящий многоточиями, режущий глаз скобками, полный разнообразных
– «частенько говаривает»,
– «должна поведать»,
– «я не видела, чтобы кто-то так удивлялся».
Основное содержание этого словесного потока составляли похвалы в адрес племянницы, некой Джейн Ферфакс, а также подробнейший отчет о ее занятиях и планах. Уже на второй странице нас начинает тошнить от этой героини, и мы пылаем к ней искренней ненавистью. Замученная Эмма слушает внимательно («собрав в кулак всю свою волю»), как вдруг «в мозгу ее зарождается остроумное и занимательное предположение», касающееся «мисс Ферфакс и обаятельного мистера Диксона».
Похоже, Эмма считает, что Джейн завела роман со своим женатым покровителем. Надежда, что скромная молодая девушка сошла с пути добродетели, не покинет Эмму все следующие двести страниц. «Эта вежливая, чинная, совершенная Джейн Ферфакс так очевидно лелеет в душе вполне предосудительное чувство!» – обрадуется она в двадцать восьмой главе.
Главную героиню могли обуревать честолюбие, эгоизм, зависть, но почему же читатель разделяет эти чувства? Почему?!
Тем временем сюжет совершает неожиданный поворот. Начало двадцатой главы посвящено Джейн Ферфакс, которая по-прежнему остается внесценическим персонажем. Рассказчик сообщает, что она «была сиротой», а затем преподносит печальную и достойную сочувствия историю этого – трудно не согласиться – «милого, интересного создания».
Это игра. Ты все еще солидарен с Эммой, читатель? Разделяешь ее неприязнь к «тихой опрятной старушке» – миссис Бейтс? Тебе все еще хочется запустить чем-нибудь в ее добродетельную головку? А порядочная, настрадавшаяся в жизни сирота, свет очей своей тетушки, она-то чем провинилась?
Так как? Ты можешь спасти Эмму от порицания. Можешь разделить ее неприязнь или равнодушно пожать плечами. Спросить: «В чем дело? Ведь это такие милые существа».
Браво! Вперед! Ткни Эмму багром и утопи в смоле. Так писательница совершила классический материнский гамбит и сама нас спровоцировала – дословно воспроизвела речь мисс Бейтс, причем сделала это с таким ехидством, на которое, пожалуй, способны только журналисты, расшифровывающие записи политического междусобойчика.
Она не пропустила ни одной глупости и ни одной банальности, подсунула нам под нос каждое из слов, составляющих эту болтовню. А теперь смотрит невинными глазами и упрекает нас в мелочности. Ну, прямо слышу твой голос, мамочка:
– Я действительно не понимаю, о чем ты: ведь это такой приятный человек!
– Постыдился бы такое говорить.
– Ничто человеческое…
– Ах ты, зараза!
Мама бывала злопамятной. Снисходительность цедила по каплям. Но умела продемонстрировать огромные запасы понимания и мягкости, если хотела кому-то досадить.
В книге Эмму-таки призывают к порядку. С этой целью Остин посылает ханжеватого мистера Найтли, напыщенного зануду, раз в несколько глав выступающего с очередной порцией нравоучений. «Как тебе не стыдно, Эмма!» И действительно, совесть ее мучает, грызет, кусает и рвет в клочья. Нехорошо шутить над старушками. Плохо насмехаться над сиротами. Стыдоба!
В конце книги Эмму укрощают, подобно Тигре из «Винни-Пуха», и она становится – по крайней мере, на время – смирной, раскаявшейся, полной благодарности Эммой («Милый Пух, как же я рад тебя видеть!»).
К счастью, есть еще миссис Элтон, фигура – как мне когда-то объяснила мама, – созданная для того, чтобы ее не любить. Ограниченная, наглая миссис Элтон лезет на страницы романа только затем, чтобы раздражать. Отталкивающая выскочка, которую не спасет даже эмоциональный шантаж. Аллерген. Пыльца лещины, красные глаза, опухшее горло.
Благодаря миссис Элтон, упорно топчущейся на первом плане, – огромной, как опухший палец, как ноющий зуб, когда мы его трогаем языком, – благодаря этой бабище, в которой мы узнаем черты стольких по большому счету совершенно безобидных людей… Благодаря ей проявляется настоящая, железная, монументальная стервозность Джейн Остин.
Миссис Элтон. Ее речь пестрит самыми раздражающими фразочками, полна манерности и бахвальства. Все эти рассказы о ландо и фаэтонах ее зятя, эпитет «господин и повелитель», которым она одаривает своего супруга. Эти ее «caro sposo» [4], банальности, повторяемые по многу раз для вящего эффекта, «Суррей – сад Англии». А-а-а!
Даже повествователь готов лопнуть от неприязни к миссис Элтон. Он ограничивается лаконичными замечаниями, но мы в своей стервозности мгновенно считываем сигналы. Миссис Элтон «очень мила и одевается вполне изысканно, как только могут быть изысканными жемчуга и кружево». В другой раз она входит, «сияя, торжествуя». В конце концов, достаточно упоминания, что та явилась в «широкополой шляпе». Чаша отвращения переполнена.
Да, в шуточках Эммы проскальзывает классовое превосходство. Презрение к выскочке, слишком рьяно демонстрирующей свою позицию. Напоминание: тебе никогда не стать одной из нас. Твои усилия слишком лихорадочны, слишком нарочиты. В твоей самонадеянности видится отчаяние. Взбалмошность.
Нет, все это зря. Миссис Элтон невозможно жалеть.
– Разве она не прелесть?
– О да… вполне… очень милая молодая женщина.
В издании 1961 года после каждой главы были рисунки. Человечки величиной с жучков. Из-под платьиц торчат остренькие носики туфелек. Ножки в форме стрелок показывают время (двадцать пять минут шестого).
«Эмма» поверхностна, но по этой поверхности бегают водные насекомые. Напряжение разговоров не дает им утонуть. Всегда в движении, они скользят по тонкой пленке. Перебирают нитеобразными лапками. Они осторожны, ловки и жестоки, как жуки-плавунцы. Даже ханжеватый мистер Найтли отмечает, что «неискренность и лицемерие обступали его со всех сторон».
Среди всей этой болтовни лучшим знаком того, что кто-то попался, служит молчание. Наигранное отсутствие интереса. Театральное безразличие.
Эмма преследует свою соперницу взглядом. Тщетно – когда бы она ни обратила свой взор на мисс Ферфакс, та или погружена в беседу, или «всецело поглощена своей шалью».
Что-то из этого должно было следовать. Из зубовного скрежета, который вызывала миссис Элтон. Из фырканья при появлении рохли и ипохондрика мистера Вудхауса. Из очевидно несправедливой антипатии к Джейн Ферфакс. Из килограммов съеденных яблок и сотен эммочасов, которые оттрубила моя мать.
Во-первых, умение излагать свои мысли помогает в трудных ситуациях. Нужно быть
