На XIX съезде членом ЦК был избран писатель К. Симонов. Он один из трех, кто написал воспоминание о пленуме ЦК — о речи Сталина, о его просьбах, о реакции членов ЦК. (Два других мемуариста — Хрущев и Шепилов — уж явно извращают.) Симонов описывает пленум с позиции хрущевца, т. е. у Симонова Сталин является негодяем, который все время мечтает всех поубивать и т. д. Но как писатель Симонов очень точно передает свои впечатления, а они у него, похоже, гораздо более правильны, нежели его размышления.
После Сталина самыми старыми членами Политбюро (по членству) были Молотов, Ворошилов (с 1926 г.) и Микоян (с 1926 г. кандидат, с 1935 г. — член Политбюро). Микоян к тому же был и достаточно молод (57 лет). У номенклатуры могла прийти в голову мысль предложить членам ЦК рассматривать кого-либо из этих деятелей как вождя партии. Симонов пишет о том, что именно сказал членам ЦК Сталин, и думаю, что он это сказал, чтобы пресечь мысль вновь ввести в партии единоначалие посредством этих лиц.
«Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счел нужным говорить вообще о мужестве или страхе, решимости или капитулянтстве. Все, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам Политбюро, сидевшим здесь же, в этом зале, за его спиною, в двух метрах от него, к людям, о которых я, например, меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин. Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, подозрений в трусости, капитулянтстве, он обрушился на Молотова. Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял. Оказалось, что это именно так…
При всем гневе Сталина, иногда отдававшем даже невоздержанностью, в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной…
Не знаю, почему Сталин выбрал в своей последней речи на пленуме ЦК как два главных объекта недоверия именно Молотова и Микояна. То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно…
Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».
Симонов, во-первых, забыл, что речь шла не только о Молотове и Микояне, но и о Ворошилове. (О нем пишет в своих воспоминаниях Шепилов.) Симонов, не понимая, что происходит, считал, что Сталин злобствовал, но Сталину было не до злобы (все — Молотов, Ворошилов и Микоян — остались на своих партийных и государственных постах), Сталин предупреждал поползновения партноменклатуры к провозглашению нового вождя. И он предупредил своих старых соратников, что будет с ними, если они попробуют поиграть в эти игры. Предупредил на людях.
Но и это не все. Состав Президиума был определен в 25 членов и 11 кандидатов (имеющих совещательный голос). По сравнению с 9–11 членами Политбюро это получился очень многоголосый колхоз. Однако не надо думать, что Сталин не понимал, что делает. Большинство из этих 25 человек были не партийные, а государственные деятели, которые в миру подчинялись Председателю Совета Министров и, соответственно, Верховному Совету. Таким образом, власть в партии перешла от партийной номенклатуры к Советской власти (строго говоря — ее номенклатуре).
Сталин, подчинив партию Советской власти, восстановил действие Конституции СССР в полном объеме. Сделал, по сути, то, что и Петр I, который русскую православную церковь сделал структурой государственного аппарата управления.
Интересно и то, что, несмотря на трехмесячное обсуждение нового Устава и на то, что этот Устав на съезде докладывал Хрущев, партноменклатура, похоже, совершенно не догадывалась о том, что задумал Сталин. Свое намерение подчинить партию Советской власти он держал в тайне от аппарата ЦК, и, когда на пленуме он достал из кармана список и зачитал пленуму свои предложения по персональному составу Президиума, для партаппаратчиков это было шоком. Они увидели, что их в Президиуме меньшинство и что им теперь предстоит играть в государстве ту же роль, какую при царе играли священники русской православной церкви, а с учетом контроля МГБ за их жизнью и необходимостью завоевывать авторитет у рядовых членов партии, их перспективу можно было бы назвать монашеской. О шоке от предложенных Сталиным кандидатур Хрущев вспоминал:
«Когда пленум завершился, мы все в президиуме обменялись взглядами. Что случилось? Кто составил этот список? Сталин сам не мог знать всех этих людей, которых он только что назначил. Он не мог составить такой список самостоятельно. Я признаюсь, что подумал, что это Маленков приготовил список нового Президиума, но не сказал нам об этом. Позднее я спросил его об этом. Но он тоже был удивлен. «Клянусь, что я никакого отношения к этому не имею. Сталин даже не спрашивал моего совета или мнения о возможном составе Президиума». Это заявление Маленкова делало проблему более загадочной……Некоторые люди в списке были мало известны в партии, и Сталин, без сомнения, не имел представления о том, кто они такие»
А Сталину было наплевать на то, что предложенные им люди «были мало известны» партийной номенклатуре. Главное, что они были известны Советской власти, поскольку зарекомендовали себя работой именно в ее органах.
Уход Сталина — смерть партноменклатуры
Единственным спасением, единственной соломинкой для партноменклатуры было то, что сам Сталин оставался в управлении партии, не важно, что не генеральным секретарем, ему никакие должности и звания и раньше не были нужны: все и так знали, что он Сталин.
И Сталин попробовал эту соломинку сжечь.
Но прежде чем исследовать реакцию на эту попытку, обсудим то, зачем Сталин был нужен партноменклатуре.
Во-первых, Животные перли в номенклатуру не для того, чтобы работать, но работать-то кому-то надо было. Ведь чтобы Животные жирели, надо, чтобы Люди работали, а значит, надо, чтобы ими кто-то руководил из тех, кто понимает, как и что надо делать.
Сами Животные свою «работу» (то, что им приходится делать) ценят чрезвычайно высоко и уверены, что за этот труд они должны «получать» (именно так — получать, а не зарабатывать) очень много. Больше какого-нибудь Ваньки, горнового доменной печи, которого и горновым поставят только лет через 10 учебы тут же, у печи, и который за 8 часовую смену теряет 12 кг веса (компенсируя эту потерю 9–10 л выпитой за смену воды). Но разве можно эту работу сравнить с титаническим трудом партийного аппаратчика?! Вот упомянутый Шепилов скромно пишет, как он даже в обморок упал от бешеного перенапряжения:«Диагноз: динамическое нарушения кровообращения головного мозга на почве истощения нервной системы.
Интеллектуальный мотор, однако, продолжал свою бешеную работу. В голове проносились мысли о незавершенных работах по издательствам, изучении иностранных языков в школах, о выпуске новой серии агит-плакатов, о недостатках преподавания политической экономии в вузах, об отставании советского футбола, об увеличении производства газетной бумаги, о новом наборе слушателей в Академию общественных наук и сотни других.
По одним нужно было представить проекты постановлений ЦК, по другим — информационные записки, по третьим — ходатайства в Совет Министров. И все важно, все срочно».
Ну а как же — а то футбол без Шепилова совсем заглохнет, а страна останется без агитационных плакатов. Но и это не вся «бешеная работа», которую приходилось делать этому секретарю ЦК.
«За эти десятилетия я прослушал и просмотрел в Большом театре и его филиале оперы: «Демон», «Травиата», «Манон», «Кармен», «Лоэнгрин», «Вертер», «Паяцы», «Богема», «Фауст», «Сорочинская ярмарка», «Риголетто», «Валькирия», «Майская ночь», «Нюрнбергские мастера пения», «Тоска», «Царская невеста», «Русалка», «Золотой петушок», «Псковитянка», «Евгений Онегин», «Гугеноты», «Севильский цирюльник», «Дубровский», «Иоланта», «Черевички» и др.
В послевоенные годы Большой театр поставил заново «Бориса Годунова», «Садко», «Аиду», «Князя Игоря», «Пиковую даму», «Руслана и Людмилу», «Мазепу», «Хованщину», «Вражью силу», «Ромео и Джульетту», «Лакме», «ЧиоЧиосан», «Свадьбу Фигаро», «Фиделио», «Ивана Сусанина» и др. В последующее время я имел возможность ознакомиться с оперным мастерством Праги и Парижа, Будапешта и Милана, Белграда и НьюЙорка. Думаю, что не будет преувеличением сказать, что с точки зрения сценического мастерства в целом многие изперечисленных постановок представляют собой шедевры мирового оперного искусства»
