62
Э. В. Штеллинг при мне хлопотал об устройстве станции, и в этом ему сильно помогал военный врач З-й, корсаковский старожил и очень хороший человек. Но мне кажется, что станцию следует устроить не в Корсаковском посту, открытом для восточных ветров, а в каком-нибудь более центральном пункте округа, наприм<ер>, в селении Владимировке. Впрочем, на Южном Сахалине что ни место, то свой климат, и правильнее всего было бы учредить метеорологические наблюдательные пункты одновременно в нескольких местах: у залива Буссе, в Корсаковске, Крильоне, Мауке, Владимировке, Найбучи и Тарайке. Это, конечно, не легко, но и не так уже трудно. По-моему, для этого можно воспользоваться услугами грамотных ссыльных, которые, как показал уже опыт, скоро приучаются самостоятельно вести наблюдения, и нужен только человек, который взял бы на себя труд руководить ими.
И. И. Белому удалось организовать из них искусную команду для работ на море. Старшим среди них считается каторжный Голицын, маленького роста, с бакенами. Любит пофилософствовать. Когда он сидит у руля и командует: «Руби рангоут!» или – «Весла на воду!» – то делает это не без начальственной суровости. Несмотря на его почтенную наружность и старшинство, при мне его секли раза два-три за пьянство и, кажется, за грубости. После него искуснейшим моряком считается каторжный Медведев, человек умный и отважный. Как-то японский консул г. Кузе возвращался из Тарайки, у руля был Медведев; кроме них, в вельботе находился еще надзиратель. К вечеру засвежело, стало темно… Когда подплыли к Найбучи, то уже не было видно входа в реку Найбу, пристать же прямо к берегу было опасно, и Медведев решил ночевать в море, несмотря на сильный шторм. Надзиратель хватил его по уху, г. Кузе строго приказывал держаться берега, но Медведев не слушался и упрямо уходил в море всё дальше и дальше. Всю ночь штормовало; волны трепали лодку, и каждую минуту казалось, что они зальют или опрокинут ее. Консул потом рассказывал мне, что это была ночь самая страшная в его жизни. Когда на рассвете Медведев пошел к устью речки, то все-таки на баре вельбот захлебнул воды. С тех пор г. Белый, отпуская кого-нибудь с Медведевым, всякий раз говорит;
– Что бы он ни делал, пожалуйста, молчите и не протестуйте.
В тюрьме обращают на себя также внимание два родных брата, бывшие персидские принцы, которых и по сие время в письмах, приходящих сюда из Персии, титулуют высочествами. Присланы они за убийство, совершенное ими на Кавказе. Ходят они по-персидски, в высоких мерлушковых шапках, лбы наружу. Они еще в разряде испытуемых и поэтому не имеют права иметь при себе деньги, и один из них жаловался, что ему не на что купить табаку, а от курения, ему кажется, кашель у него становится легче. Он клеит для канцелярии конверты, довольно неуклюжие; поглядевши на его работу, я сказал: «Очень хорошо». И, по-видимому, эта похвала доставила бывшему принцу большое удовольствие.
Писарем при тюрьме состоит каторжный Гейман, полный, красивый брюнет, служивший когда-то околоточным в московской полиции и осужденный за растление. В тюрьме он следовал за мною по пятам и, когда я оглядывался, всякий раз почтительно снимал шапку.
Здешний палач носит фамилию Минаева; он из купеческих сынов, человек еще молодой. В тот день, когда я его видел, он, по его словам, наказал розгами 8 человек.
Тут когда-то были Муравьевские копи, в которых добыча угля производилась постовыми солдатами из разряда штрафованных, то есть была тут своя маленькая каторга; назначало их на работы местное начальство в наказание «за незначительные, впрочем, преступления» (Мицуль). В чью пользу, однако, поступила бы выручка, если бы добытый солдатами уголь был продан, сказать нельзя, так как весь он сгорел вместе с постройками.
До 1870 г. военными властями были основаны еще посты Чибисанский, Очехпокский, Мануйский, Малковский и многие другие. Все они уже брошены и забыты.
В сентябре и в начале октября, исключая те дни, когда дул норд-ост, погода стояла превосходная, летняя. Едучи со мной, г. Б. жаловался мне, что он сильно тоскует по Малороссии и что ничего ему так не хочется теперь, как посмотреть на вишню в то время, когда она висит на дереве. На ночлегах в надзирательских он просыпался очень рано; проснешься на рассвете, а он стоит у окна и читает вполголоса: «Белый свет занялся над столицей, крепко спит молодая жена…» И г. Я. тоже всё читал наизусть стихотворения. Бывало, как скучно станет в дороге, попросишь его прочесть что-нибудь, и он прочтет с чувством какое-нибудь длинное стихотворение, а то и два.
По той же причине, например, в Корсаковском посту поселенцы в возрасте от 20 до 45 лет составляют 70 % всего числа жителей. Прежде был скорее обычай, чем правило, при распределении вновь прибывающих арестантов по округам, назначать краткосрочных, как менее преступных и закоренелых, на юг, где теплее. Но при определении долго– и краткосрочных по статейным спискам не всегда соблюдалась необходимая осторожность. Так, бывший начальник острова ген. Гинце, как-то прочитывая на пароходе статейные списки, сам отобрал краткосрочных и назначил их к отправке на юг; потом же среди этих счастливцев оказалось 20 бродяг и непомнящих, то есть самых закоренелых и безнадежных. В настоящее время упомянутый обычай, по-видимому, уже оставлен, так как на юг присылаются долгосрочные и даже бессрочные, а в страшной Воеводской тюрьме и в руднике я встречал краткосрочных.
В экспедиции 1870 г., посланной из Петербурга под начальством Власова, принимал участие также агроном Михаил Семенович Мицуль, человек редкого нравственного закала, труженик, оптимист и идеалист, увлекавшийся и притом обладавший способностью сообщать свое увлечение и другим. Ему в ту пору было около 35 лет. К возложенному на него поручению он отнесся с замечательною добросовестностью. Исследуя почву, флору и фауну Сахалина, он исходил пешком нынешние Александровский и Тымовский округа, западное побережье, всю южную часть острова; тогда на острове совсем не было дорог, лишь кое-где попадались жалкие тропинки, исчезавшие в тайге и болотах, и всякое передвижение, конное или пешее, было истинным мучением. Идея ссыльнохозяйственной колонии поразила и увлекла Мицуля. Он отдался ей всею душой, полюбил Сахалин и, подобно тому, как мать не видит в своем любимом детище недостатков, так он на острове, который сделался его второю родиной, не замечал промерзлой почвы и туманов. Он находил его цветущим уголком земли, и этому не могли мешать ни метеорологические данные, которых, впрочем, тогда почти не было, ни горький опыт прошлых лет, к которому он относился, по-видимому, недоверчиво. А тут еще дикий виноград, бамбук, гигантский рост трав, японцы… Дальнейшая история острова застает его уже заведующим, статским советником, всё еще увлекающимся и неутомимо работающим. Умер он на Сахалине от тяжелого нервного расстройства, 41 года. И я видел его могилу. После него осталась книга «Очерк острова Сахалина в сельскохозяйственном отношении», 1873 г. Это длинная ода в честь сахалинского плодородия.
Один ссыльнокаторжный подал мне что-то вроде прошения с таким заглавием: «Конфиденциально. Кое-что из нашего захолустья. Великодушному и благосклонному литератору господину Ч., осчастливившему посещением недостойный о-в Сахалин. Пост Корсаковский». В этом прошении я нашел стихотворение под заглавием «Борец»:
Горделиво растет над рекой,
На болотистом месте, в лощине,
Листик тот синий – красивый такой,
Аконитом слывет в медицине.
Этот корень борца,
Посаженный рукою творца,
Часто народ соблазняет,
В могилу кладет,
К Аврааму на лоно ссылает.
Для тех, кто выбирает места под новые селения, лиственница служит признаком дурной, болотистой почвы. Так как подпочва-глина не пропускает воду, то образуется торф, появляются багульник, клюква, мох, сама лиственница портится, делается корявой, покрывается ягелем. Поэтому-то здесь лиственницы некрасивы, мелкоствольны и высыхают, не дожив до старости.
Тут растут: пробковое дерево и виноград, но они выродились и так же мало похожи на своих предков, как сахалинский бамбуковый тростник на цейлонский бамбук.
В одном из своих приказов ген. Кононович удостоверяет, «что отчасти по причине своего изолированного положения и затруднительности сообщений с ним, отчасти вследствие различных частных соображений и расчетов, которые на глазах моих предместников разъедали дело и портили его везде, куда только достигало их тлетворное дыхание, Корсаковский округ постоянно был обходим и обделяем, и что ни одна из самых вопиющих нужд его не была разобрана, удовлетворена или представлена на разрешение» (приказ № 318-й 1889 г.).
