- Такий млодый! Такий сличный! У меня первша группа! Возьмите мою.
Вот папа и очнулся на операционном столе рядом с ней.
Потом через много лет мы с папой ездили в Гданьск, все там облазили в его окрестностях и нашли и то поле, и ту полуразрушенную красную кирпичную стену, и ту прекрасную девушку Марту Обегла. Она стала очень респектабельной ухоженной дамой, владелицей косметического салона в лучшем районе Гданьска.
- А кто же был тем старичком, который тогда вышел тебе навстречу и вернул назад? - спросила я у отца.
- Я тоже поначалу думал, кто же это такой: вроде, очень знакомый, даже родной, а вспомнить никак не могу. А потом понял, где я видел его. На иконе, дома, в красном углу. Эта икона в детстве исцелила меня от слепоты.
- И кто же это был?
- Преподобный Серафим Саровский. Ему особенно молились бабушка и мать, он считался небесным покровителем нашего рода.
Добавлю еще: мой двоюродный дедушка со стороны отца - тоже Александр - считал, что преподобный Серафим спас во время Ленинградской блокады его семью.
Дедушка уже понимал, что все они - его жена и двое сыновей, и он сам - вот-вот умрут от голода, как умерли жена и дети его брата Жоржа, который был на фронте. И сидел ночью, пригорюнившись, на кухне. И вдруг - а дедушка мой был никакой не мистик, а самый что ни есть реалист, даже критический реалист, скептик - входит к нему преподобный Серафим Саровский и говорит:
- Не отчаивайся! Завтра я выведу вас отсюда.
Наутро пришло распоряжение срочно эвакуировать цех, где дедушка был инженером, и ему позволили взять с собой и семью.
Папа умер от диабетической комы 9 октября, в День памяти Апостола Любви - святого Иоанна Богослова, в больнице города Видное, куда его привезли на “скорой” из его переделкинского дома. Мы с мужем (он тогда уже стал священником) буквально за два часа до его кончины приехали, чтобы его пособоровать. Он лежал на больничной койке без сознания и тяжко дышал, перебирая пересохшими губами, словно что-то пытался еще сказать. После соборования мы вышли на больничное крыльцо. И вот тут, когда я еще стояла на крыльце, не решаясь уйти, я вдруг почувствовала… папину душу, и вся она была как любовь, и я вдруг стала ужасно плакать: все лицо в слезах, они льются потоком, капают.
Было так, словно вот он весь передо мной и со мной и словно он мне говорил - или действительно он мне это говорил: “Ну что ты плачешь? Мы же всегда теперь будем вместе. Мы даже будем ближе, чем были, и ничто не разлучит нас”, как-то так. Я поняла, что в эту минуту он умер.
Мне стало грустно, что я не могу посадить маму с отцом в машину, чтобы мы вместе поехали вдоль моря туда, на юг, за Керкиру, к маленькому монастырю Влахернской Божией Матери, который расположен на острове: мой муж, как всегда, разложит на коленях карту и будет руководить, я - рулить, а мои родители - просто радоваться и удивляться, глядя в окно. Ведь они так любили путешествовать! Еще в моем детстве мы на папиной машине объезжали всю Россию, Украину, Белоруссию, Прибалтику, Крым… Я своим детям не открыла и десятой части того, что подарили мои родители мне.
В Керкире мы завернули в ту иконную лавку, где я купила пустой диск якобы с записью литургии. У меня была надежда, что мне поменяют его. Но она была закрыта. Зато был открыт храм Святителя Спиридона. Службы не было, но можно было приложиться к раке с мощами святого. Я написала на греческом записки о здравии и об упокоении и попросила священника, чтобы он помолился. Видимо, у меня было такое просительное лицо, что он куда-то пошел и вскоре принес мне несколько кусочков ткани, в которую незадолго до этого были облачены священные мощи. Я очень обрадовалась - ведь раньше у меня был такой же кусочек от облаченья Святителя, и я, отправляясь в дорогу, всегда прикалывала его к изнанке своей одежды, пока он не истлел и не развалился. Моя подруга, считавшая, что это как есть язычество, даже стыдила меня за этот, как она выражалась, “талисман” или “оберег”, но я отговаривалась тем, что поскольку я святителя Спиридона люблю, мне дорога любая вещица, имевшая к нему отношение.
Так я берегу папины шахматы, хотя половины фигур уже не хватает, а доска истерта. Мне все равно они дороги, потому что он когда-то держал их в руках. А уж кусочек ткани святителя Спиридона еще и освящен на его мощах. Словом, я тотчас прицепила его булавкой к изнанке блузки. Так я чувствовала себя увереннее, возвращаясь уже в кромешной тьме по серпантину из Канони, где расположен монастырь Влахернской иконы Божией Матери, к себе, в Агиос Стефанос. Куда ни поедешь в Греции, везде отыщется какая-нибудь святыня. Или чудотворная икона, как в этом крошечном монастырьке на острове, или частицы святых мощей - и св. апостола Андрея, и Победоносца Георгия, и первомученика Стефана, и святого мученика и чудотворца Трифона, и святителя Николая Угодника, и святой Анастасии Узорешительницы, и святой мученицы Теклы… Все земля пронизана благодатными токами, живительными энергиями, благорастворенными воздухами. Дай Бог и нам наполниться ими здесь, надышаться, ощутить как норму жизни…
Да, святитель Спиридон охотно, когда у него были деньги, раздавал их неимущим, а тем, кто впоследствии мог разбогатеть, давал их в долг. Так, он дал их одному купцу, который обещал, закупив товар и выгодно продав его, эти деньги вернуть. И вернул - Святитель попросил его положить их в какой-то шкафчик. А потом они ему понадобились опять. И он опять попросил у святителя Спиридона. И тот сказал - возьми. И купец взял и снова вернул, положив в тот же шкафчик. А потом - опять попросил и снова пришел возвращать. Но на сей раз он решил слукавить - мол, зачем Святителю деньги - и в шкафчик их обратно не положил. Святитель это сразу понял, но вида не подал.
Далее с этим - уже очень и очень преуспевающим купцом произошло следующее: все его торговые корабли утонули вместе с товарами во время бури. И он совершенно обнищал. Приходит он в беде и печали к Святителю и опять просит у него денег. Святитель ему не отказывает.
- Возьми, говорит, их оттуда, где ты их оставил в прошлый раз.
Купец лезет в шкафчик, а там, естественно, пусто.
Тогда его охватил стыд, и смятение, и покаяние, ибо получилось, что, обманывая святого, он обманул и наказал самого себя.
Впрочем, если внимательно приглядеться, так всегда и бывает.
Мой духовник говорил мне, что это очень хорошо, когда человек сразу получает возмездие за свой грех: Господь особенно печется о нем.
Мне такое возмездие посылается тут же, самым невероятным образом, порой - даже смешным. Как-то раз я разбирала вещи в шкафу, и злые мысли клубились у меня в голове. И вдруг дверцы шкафа быстро задвигались туда-сюда, туда-сюда, а поскольку мое лицо оказалось аккурат между ними, то получилось, что они именно что надавали мне по мордасам и - до синяков! Больше всего меня поражало то, что, когда я пробовала продемонстрировать моему мужу, как это произошло, я поняла практическую невозможность такого своеобразного мордобития.
Или шли мы однажды зимой с моим сынком - еще подростком, у которого были скользкие ботинки, и он все время падал. Я сказала ему весьма строго:
- Что это ты все падаешь и падаешь? Почему это я, интересно, не падаю никогда?
Но не успела я договорить последнюю фразу, как ноги мои взметнулись чуть ли не выше головы и, смешно замахав в воздухе руками, я грохнулась всей массой об лед. Мое “никогда” прозвучало уже тогда, когда я сидела на тротуаре, а мой сын кинулся меня поднимать.
Но сребролюбие - такой липкий, такой уязвляющий душу грех! Как отделаться от него? Вот, казалось бы, я почти три недели блаженствую, живу на гостеприимной вилле, купаюсь в море и разъезжаю на прекрасной машине, а вдруг да и входит в мою голову мысль: а как было бы хорошо, если бы - ну, хорошо, пусть не эта вилла, не такая роскошная, с бассейном и садом, а был бы и у меня здесь хотя бы собственный небольшой домик над морем, чтобы можно было когда угодно сюда приезжать… Чтобы и мои дети, и мои внуки… Ну хотя бы вон тот - строящийся, по соседству. Или вот этот - уже построенный, готовый к продаже. На заборе висит доска, где большими буквами: продается… Сколько же это, интересно, стоит? Как бы разжиться такими деньгами? Хорошо бы привалило мне Бог знает откуда большое наследство… А что - отыскался бы, наконец, какой-нибудь одинокий богатый двоюродный дедушка - пусть не в Польше, где моей прабабке Леокадии Вишневской принадлежало имение Щипиорно под Варшавой и где мы с папой даже встретили старичка Филиппяка, который еще помнил юную госпожу, вышедшую замуж за русского полковника: в Польше все равно ничего не отдадут; пусть - где-нибудь в Германии - бабка моей матери была настоящая баронесса, и ее фамилия была фон Бишоп. И этот родственник бы сказал: “Внученька, дорогая! Давай я куплю тебе на Корфу прекраснейший дом!”
…О, как трудно прервать этот мутный и изнуряющий поток бреда!
