Весьма и весьма трудно бывает определить мотивы того или иного поступка конкретного индивидуума. Импульсы обыкновенно лежат в сфере подсознания. Они скрыты, закамуфлированы и, значит, трудно поддаются скоропалительному анализу. Последствия же ужасны, губительны. Не столько даже для современников, как для потомков.
Умные люди уже поняли, чуткие сердцем почувствовали: на Западе сложился отрицательный образ России. В каких только не обвиняют нас грехах. Отсчет им ведется отнюдь не с ночи с 24 на 25 октября (7 ноября) семнадцатого года. Если оглянуться назад, истоки неприязни лежат в глубинах средневековья. Еще в те времена внешние враги пытались под разными предлогами оккупировать Русь. Но всегда вроде бы из гуманных, так сказать, соображений. Для нас же, телепней, старались! Потому что очень хотели нам добра. От души желали приобщить несчастный, «дикий» народ к благам западной цивилизации. Мы же, дурни, корячились, огрызались, ощетинивались, кусались.
Наивные люди вправе спросить:
— Ну а при чем тут Шолохов?
Сошлюсь на авторитет. Известный норвежский славист, один из признанных знатоков творчества М. А. Шолохова Г. Хьесто в своей книге по поводу развязанной против автора «Тихого Дона» гнусной кампании на весь мир писал: «Обвинение, предъявляемое Шолохову, можно считать уникальным. Этот автор в такой степени является предметом национальной гордости, что бросить тень сомнения на его магнус опус (главное произведение) — по сути „Иллиады“ нашего времени, — значит, совершить деяние, близкое к святотатству».
Тут ничего ни прибавить, ни убавить. Действительно, идет великая война. На всех фронтах одновременно. Трудно и подсчитать, какая по счету. Соответственно с законами и правилами военного времени уничтожают не только живую силу, но и населению туманят мозги, смущают мирянам души соблазнами. Наконец, унижая великих наших соотечественников, подвергают сомнению величество России.
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война.
А там, во глубине России —
Там вековая тишина.
Н.А. Некрасов
В хутор Жилин добирались кружным путем. От непрестанных дождей черноземные проселки просели, раскисли. Последний рубеж, уже возле околицы вообще казался неодолимым. Но тут нас караулили. В сопровождении бывшего полкового разведчика форсировали пеше разгулявшийся ручей. Да так удачно. Едва ступили на крылечко, за спинами нашими хлынул ливень.
Как среди крестьян водится, разговор поначалу вертелся вокруг хозяйственных дел. Главная новость: травы повсеместно удались бесподобные. Уже и хлеба подходили. Греча вся в цвету, словно каша с молоком. Однако пчела к ней не летела: сыро больно.
— Нет погоды! — сокрушался Петр Яковлевич. — Мочит и мочит. Как тогда, в сорок третьем.
— Дед, может, не надо о том, — послышался из сенцев тревожный голос хозяйки. — У нашего от военных разговоров сердце болит, — адресовалась Мария Тимофеевна уже к нам. — Ему же завтра в Прохоровку, с товарищами в пешем строю идти. Вишь, мундир-то уж готов, выглаженный.
На спинке стула висел поношенный пиджачишко. Обе полы блестели от металла. Бросились в глаза ордена — аж два Красного Знамени, орден Красной Звезды, Славы. И чуть ли не дюжина медалей, в числе которых сияла «За отвагу», особо чтимая меж военными людьми.
Хозяйка поставила на стол решето с душистой малиной. Словно по заказу в тесную горенку заглянуло редкое в то лето солнышко, осветив скудное убранство деревенской избы. Похоже, спаситель Отечества и защитник Европы для себя лично от родного государства ничего существенного не отвоевал. Просить же не научился. Да и не он один таков. Пройдитесь по российским селам. Жилища ветеранов войны всяк определит и без провожатого, не только по жестяной звездочке на воротах. Как правило, это невзрачные хатенки. Похуже разве будут хибарки солдатских вдов.
Памятуя предостережение Тимофеевны, не решаюсь терзать собеседника нервными вопросами. Спутник же мой, редактор районной газеты Александр Шеховцов держался свободнее. Выбрав момент, спросил:
— Наверное, война вам снится?
Петр Яковлевич вздрогнул:
— Который год вижу один и тот же сон. Будто из всей нашей группы разведчиков я один остался. И ползу в сторону противника. А по мне из пушек палят и те, и наши.
Разговаривать с фронтовиками об их прошлом — занятие трудное. А с разведчиками еще трудней. С них ведь по сей день не снят приказ молчания. Большинство деликатно уклоняется от военных тем, предпочитают жанр бытовой, житейский. А меж тем в солдатских душах запечатлены эпизоды, кои не ведомы были ни маршалам, ни историкам, ни хранителям госархивов.
Петр Яковлевич Булгаков рос невзрачным хуторским пареньком. Отличился в 1940-м году на районных соревнованиях по пулевой стрельбе: выбил из пятидесяти очков сорок восемь. Военный комиссар собственноручно навесил на грудь счастливчика значок «Ворошиловский стрелок». А вскоре и война началась.
Не терпелось на передовую. Его же, словно в насмешку, отправили в тыл, в Пензу, учиться на танкиста. Выпуск их как раз подоспел к боям под Москвой. С железнодорожных платформ танки прямиком шли в бой. Удивляла дерзость необстрелянных еще курсантов. Командиры и политработники терялись в догадках, не могли понять, где кончался патриотизм и начиналось безрассудство. Позже фельдмаршал Манштейн на прямой вопрос, что на Курском направлении его поразило больше всего, ответил: «Страшен был русский танк с необученным экипажем».
Конечно, жизнь полна парадоксов. Вот и я, дожив до седых волос, не могу взять в толк: почему в боевой обстановке мы хорошие воины, а в мирное время никудышные хозяева? Рискнул спросить об этом мнение старого гвардейца и опять же хлебороба с огромным стажем. Как позже выяснилось, этакого доморощенного философа. И как философ, начал он издалека:
— Мужик русский никогда своей воли не имел. Им помыкали баре, дьяки разные, прихвостни их и начальники. Когда случалась трудная година, особенно если супостат на Русь-матушку наваливался, власть преображалась, к народу, значит, подлащивалась: «Да мы же, братцы, одного поля ягоды. Мы же соотечественники, православные. Подымайтесь все, как один! Спасайте Расею!»
Булгаков пристально глянул в наши лица. Видимо, желал убедиться, правильно ль его поняли.
— Точно также, — продолжал он, — поступают ездоки, застигнутые бураном в степи. В критический момент кучер не нудит лошадей. Просто опускает вожжи, доверяет свою жизнь находчивым животным. Лошадки не подведут.
Словно весенний ручей текла беседа. На равных участвовал в ней и внучок, шустрый Женька.
— Дедушка, а про Жукова-то не забыл? — вставил он свой вопросец. Да так кстати.
Был случай. На четвертый день после сражения у Прохоровки сюда прибыл сам главнокомандующий. Судя по всему, Жуков очень торопился. Хотел уж было садиться в свою легковушку-танкетку, как вдруг заинтересовала его груда искореженного металла на обочине опаленного огнем поля. Подошел ближе. Оказалось, что в боковину немецкой «пантеры» врезалась наша «тридцатьчетверка» и застряла в образовавшейся бреши. Взрыв был страшенной силы: с той и другой стороны броня расплавилась. И оба танка намертво сварились. И уже никакая сила не могла их вырвать из смертельных объятий.
— Апофеоз войны, — сказал маршал командарму Ротмистрову. — Готовый памятник. Хоть на постамент ставь.
Разговор долетел до ушей стоявших в сторонке танкистов. Среди них был и Булгаков. Жуков приказал узнать имена воинов геройского экипажа. Ротмистров тут же дал поручение своему генерал-адъютанту.
И малый бой, и великие сражения начинаются с разведки. Успешное развитие событий на Курской дуге стало возможно благодаря ценнейшим сведениям, полученным от пленного сапера 158-й немецкой пехотной дивизии. В поисках «языка» одновременно участвовало несколько спецгрупп. Одну из них возглавлял сержант Булгаков.
Внучок окаменел на низенькой скамеечке. В горницу неслышно вошла его двоюродная сестренка, тоже Женя, примостилась у бабушкиных колен.
— Вылазка была удачной, — продолжал Петр Яковлевич, поудобней усаживаясь на стуле. — Возвращались в часть не пустые. Но в пути ждало нас серьезное искушение. Куролесили-то ведь мы по родным местам. Стало развидняться. Чую, сердце заколотилось. Приложился к оптическому прицелу — точно, хутор Жилин! И вся округа видна как на ладони. Домишко наш вижу. Из печной трубы дым валит. Гостя ждут, что ли? Говорю наводчику Саше: «Видишь, хата моя, которая с краю?» А он парень был юморной: «Давай, — говорит, — вашим привет пошлем». Спрашиваю: «А как это?» «Саданем, — отвечает, — из пушечки по трубе, вот и привет». Шутник чертов Конечно, поехали мы безостановочно своей дорогой. И довела она нас до Берлина.
