— А пиво в мотеле найдется?
— Что угодно.
Роджерс притормозил, свернул вправо и остановился на круглой площадке перед двухэтажным зданием из пластика и стекла. Они вышли. К машине тут же подбежал служитель в униформе, поклонился Роджерсу, сел за руль и уехал куда-то за угол.
В баре мотеля Роджерса знали. Официантка с белыми волосами, змейками падавшими на плечи, пропела ему что-то и показала на столик.
От еды и виски Станислав Михайлович отказался. Ему принесли несколько маленьких бутылок пива, на этикетках которых стояли три буквы М. Роджерс пил виски и съел множество закусок. Официантка время от времени лениво прохаживалась мимо столика, и Роджерс перебрасывался с ней словечком. Она отвечала поющим голосом и искоса взглядывала на Станислава Михайловича.
— Эта блондиночка вам нравится? — спросил у него Роджерс, покончив с закусками.
— Да как-то не задумывался. — Не ожидавший такого вопроса, Станислав Михайлович покраснел.
— А почему задумываться? Для этого... как это... нужен не ум. — Роджерс ухмыльнулся.
Станиславу Михайловичу показалось, что с ним не Роджерс, а кто-то другой. Очень уж резкий переход от целомудренного молчания в дороге к сальному намеку. Он промолчал.
— Э-э, вы не лучше брата. Но мы еще посмотрим.
Роджерс расплатился, обнял официантку за плечи, пошептал ей на ухо.
Пока они курили, выйдя на площадку, служитель пригнал автомобиль. Роджерс дал ему монету. Тот поклонился.
Возвращались они другой дорогой, и она была так же хороша, и так же красиво было вокруг. Облака разомкнулись, в голубые окна пробивалось солнце, и, когда его лучи падали на купы деревьев, они вспыхивали, как костер, в который бросили хворост. Оскомина после разговора в мотеле пропала, и Станислав Михайлович ощущал радость в груди и слышал голос Шульженко, поющей песню: «Бабье лето, бабье лето...» Стало вольно на душе, последнее напряжение исчезло. Ведь он же в отпуске, он же отдыхает. Что бы он делал сейчас, если бы приехал не в Вену, а в Ялту или Сочи? Гулял бы по набережной, заходил бы в винные лавочки, попивал легкое винцо...
Въехали в город.
— Хотите попасть в девятнадцатый век? — спросил Роджерс.
— Интересно.
— Сейчас мы это сделаем.
Машина остановилась в конце улицы, вливавшейся в небольшую площадь. На площади стояли старинные экипажи самых разных видов, запряженные разномастными лошадьми. Кучера были в цилиндрах.
Роджерс запер машину, и они подошли к извозчичьей бирже. Роджерс выбрал кабриолет, и они покатили с площади в узенькую улочку, где двум экипажам вряд ли удалось бы разъехаться.
— Я сегодня хочу напиться. Нет, нарезаться, — сказал Роджерс. — По-фински или по-шведски. Знаете, как финны и шведы пьют, когда хотят напиться?
— Не видел.
— Они пьют... как это?.. В лежку. Не желаете составить компанию?
— В лежку я не умею.
— Это нетрудно. Начнем? — Роджерс, нагнувшись, положил руку кучеру на поясницу.
Цокот копыт прекратился. Они стояли напротив маленького кабачка.
Станислав Михайлович посмотрел на часы — половина четвертого. Он не предполагал, что тем самым зафиксировал очень важную для себя точку отсчета времени.
— Ну, попробуем, — сказал он.
Вошли в кабачок, и хозяин подал им две бутылки белого сухого вина. Закусывали яблоками.
События последовавших затем суток поддаются лишь конспективному изложению.
В следующем кабачке — снова сухое вино.
К вечеру они очутились в ресторане под названием «Мулен Руж». Он был похож на концертный зал, только вместо кресел в партере стояли столики. На сцене пели и танцевали девушки, раздевавшиеся по ходу исполнения, а затем спускавшиеся в зал и садившиеся на колени к тем, кто этого желал. Роджерс и Станислав Михайлович тоже этого пожелали, а потом допивали с девушками в отдельном кабинете.
Проснулся Станислав Михайлович ночью у себя в спальне оттого, что кто-то теребил его за ухо. В постели у него лежала Фанни. Она ушла на рассвете.
Вторично его разбудил уже Роджерс. В одной руке он держал стакан с виски, в другой — бутылку воды. Они опохмелились, по очереди хлебнув из стакана и запив водой.
Завтракали втроем на кухне. После завтрака втроем поехали гулять в лес. Там же и обедали в небольшом ресторанчике. После этого Фанни оставила их.
Вечером танцевали в каком-то огромном зале, где на эстраде играл оркестр рок-музыки.
Произошла драка. Станислав Михайлович очнулся в полицейском участке, в длинной узкой комнате без окон, набитой людьми так, что он не мог повернуться с боку на спину. Он не успел собрать мысли в раскалывавшейся от боли голове, когда скрипнула дверь и кто-то громко назвал его фамилию. Он поднялся и вышел. Полицейский привел его в ярко освещенную комнату со множеством телефонов и еще каких-то аппаратов. Там он увидел Роджерса, который был хмур. Роджерс взял его под руку, вывел на улицу и сказал, что он внес залог и, может быть, все утрясется. В два часа ночи Станислав Михайлович, поддерживаемый Роджерсом, вошел в свою спальню...
Станислав Михайлович был безмерно благодарен. Он ни секунды не подозревал, что все это разыграно по грубому и пошлому сценарию, составленному в расчете именно на таких простаков, как он.
Глава XI.
ИСПОРЧЕННАЯ ЯВКА
План, предложенный майором Сысоевым и утвержденный к исполнению, основывался на том, что рано или поздно Юрия Фастова вызовут на встречу, потребуют деньги. Если бы он сам поспешил напроситься и позвонил по оставленному мистером Деем телефону, не было бы нужного эффекта.
Расчет оправдался. В тот день, когда поезд увозил Станислава Михайловича в Вену, жена Фастова принесла Сысоеву письмо, присланное на имя ее мужа из Москвы. Письмо было короткое: «Дорогой Юра! Дядя дал тебе свой телефон. С нетерпением ждем звонка. До свидания. Р. С.». Р. С. означает Ричард Славский. Можно было приступать к осуществлению плана.
2 декабря Фастов в сопровождении Сысоева и Краснова прилетел в Москву. Самолет сел во Внукове, когда уже смеркалось. Их встретили и отвезли на загородную дачу, где они и переночевали. По замыслу действовать Фастов должен был обязательно при свете дня, а вечером улететь обратно.
...Хозяин дома, где собирался клуб «Дискуссия», Ричард Славский действительно с нетерпением ждал звонка, потому что Джордж, которому мистер Дей как бы оставил доверенность на деньги и которого сделал своим уполномоченным, обещал Славскому тысячу рублей, если все пройдет гладко и они получат от Фастова посылку. Ричарду деньги были нужны позарез. Наступала зима, новых иностранцев прибывало все меньше, и доставать ходовые шмутки становилось все труднее. Последний раз Джордж принес ему товар две недели назад — американские джинсы, женский костюм из джинсовой ткани и два ковбойских ремня. Он выручил за это четыреста рублей и успел потратить почти все, оставался лишь четвертак. Джордж перестал ему выдавать ежедневную пятерку, потому что у него у самого стало туго. Словом, было бы как нельзя более кстати откусить сейчас хотя бы сотни две. Что будет в посылке, Джордж не уточнял. Может, золото? Тоже неплохо...
С Джорджем у него чуть раньше произошел конфликт, и, может быть, выдача пятерок прекратилась именно из-за этого, а не из-за ухудшившегося материального положения Джорджа. А было вот что.
Для очередного заседания клуба Джордж привез пять бутылок шотландского виски, два блока американских сигарет и десятка два пачек жевательной резинки. Собралось девять человек, из них две девчонки. Джордж опаздывал, и Ричарду пришла мысль немного выпотрошить этих болтунов, которых он, честно говоря, глубоко презирал, ибо был сугубо деловым человеком, и если предоставлял свою квартиру для словоблудия, то единственно по просьбе Джорджа. Ему всегда смотреть было больно, как эти умники выпивали, выкуривали и жевали товар, которому не знали цену. Короче, он им объявил, что сегодняшнее заседание, то есть его спирто-табачно-жевательная часть, оплачивается в складчину, по пятерке с носа. Полный пай внесли только братья Полубрянские и толстый придурок по имени Макар. Девчонки дали по рублю. У остальных денег не оказалось. У них имелись лишь идеи и мысли.
Когда расходились, порядком окосев, один из безденежных спросил у Джорджа: «Что, теперь будут брать взносы?» Ричард был начеку и не дал развернуться частной дискуссии между Джорджем и этим кретином, но с глазу на глаз Джордж потребовал объяснений, и Ричарду пришлось сказать правду. Он думал, что Джордж его изобьет. Джордж себя сдержал, обошлось без кулаков, однако он сделал ему внушение и пригрозил отлучением от своей особы, если это повторится. И приказал вернуть деньги пострадавшим, что Ричард и сделал на следующем заседании.
Собственно говоря, клуб не давал ему никаких выгод, кроме дружбы с Джорджем. И если эта дружба перестанет приносить пользу, Ричард решил прикрыть говорильню. Ему до чертей надоело слушать братьев Полубрянских, которые страдали явным недержанием речи. Они так нудно разглагольствовали о преимуществах западной демократии, о правах человека и о великом значении свободы слова, что даже он, Ричард, один из основателей клуба, совершенно озверев от зеленой тоски во время речи старшего из Полубрянских, не выдержал. Он постучал зажигалкой по бокалу и сказал, что клуб потому и называется «Дискуссия», что в нем имеет право говорить не кто-то один, а каждый. Джордж одернул его, напомнив, что старшему Полубрянскому было поручено сделать доклад, а после все они будут участвовать в обсуждении. Нет, человеку деловому, которому надо зарабатывать деньги, с трепачами не по пути.
