целые армии в тылу войск адмирала Колчака, партизаны обеспечили быстрый успех частям Красной армии.
Очевидец, приехавший путем пастернаковского доктора Живого из Петрограда в Сибирь, рисует следы буйства партизан, которые «приуготовили падение Колчака и легкое торжество Ленина и Троцкого...».
«Что подняло их с пиками в руках против режима, утвердившего их собственнические права, – спрашивает мечтатель–интеллигент. – Отчасти бесчинства атаманов, поборы, побои и хищничество, чинимые самовольно местной воинской властью... Но лишь отчасти... Мятежная вольница тайги восстала против порядка как такового... Когда саранча эта спускалась с гор на города с обозами из тысячи порожних подвод, с бабами – за добычей и кровью, распаленная самогонкой и алчностью, граждане молились о приходе красных войск, предпочитая расправу, которая поразит меньшинство, общей гибели среди партизанского погрома...».
И Ленина пугала партизанщина. В марте 1919-го на VIII съезде РКП(б) он заявил: «...Пора уже изжить эти остатки партизанщины, которые были необходимы в определенный период... те традиции героизма будут памятны, но теперь период другой – на первом плане должна быть регулярная армия... Как огня надо бояться партизанщины, своеволия отдельных отрядов, непослушания центральной власти».
Можно понять чувства Ильича, если бравый сибирский партизан Тряпицын, именуя себя то большевиков, то эсером, то анархистом, носился по Амуру, сея кругом смерть и разруху. Из-за резни тряпицынским отрядом японских граждан в Николаевске-на-Амуре и убийства 80 иностранных солдат у Советской России едва не начался очень несвоевременный тогда вооруженный конфликт с Японией. Но когда Ленин телеграфировал обезумевшему от крови партизанскому командиру немедленно прекратить резню, от Тряпицына в Москву ушла недвусмысленная ответная депеша: «Тебя самого, Ленин, поймаю – повешу!».
Пришлось отправить в Приамурье «укротителя сибирских партизан», уроженца Тобольска, командира «Отряда северной экспедиции» Александра Лепехина, награжденного за чекистско-войсковую операцию по освобождению от белогвардейцев Тобольского, Сургутского и Березовского уездов почетным революционным оружием – шашкой с вызолоченным эфесом и наложенным на него орденом Красного Знамени (этим особым видом награды были отмечены за Гражданскую войну всего двадцать военачальников, почти всех их расстреляли в 30-е годы по вымышленным обвинениям как «врагов народа»).
Чекистский спецназ Лепехина тайно захватил штаб партизана Тряпицына и ликвидировал его вместе с любовницей Лебедевой–Кияшко, зверствовавшей не меньше своего друга.
Тем не менее услуги партизан после окончания Гражданской войны и разгрома вооруженных белогвардейских отрядов, рассеявшихся по всей Сибири, были достойно оценены новым режимом. Лидеры и активные участники партизанского движения получили боевые награды, различные привилегии и официально признавались социальной опорой Советской власти. На местах создавались комиссии и секции бывших красногвардейцев и партизан – такие объединения имелись в Тюмени и Тобольске (в Государственном архиве социальной и политической истории Тюменской области сохранился устав этой секции).
По ходатайству бывших партизан улицу в заречной части Тюмени назвали именем Лазо. Сергей Георгиевич Лазо в истории революции и Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке стал известен не столько своими героическими действиями и организаторскими способностями, сколько своей мученической смертью.
Его, не называя по имени, прославил в 1924 году в поэме «Владимир Ильич Ленин» поэт Владимир Маяковский:
Пятиконечные звезды выжигали на наших спинах панские воеводы. Живьем, по голову в землю, закапывали нас банды Мамонтова. В паровозных топках сжигали нас японцы, рот заливали свинцом и оловом...
Считалось, что захватившие в 1920 году власть во Владивостоке японские интервенты арестовали Лазо и после пыток сожгли его в топке паровоза.
С обстоятельствами гибели переданных японцами белым казакам атамана Семенова партизанских вожаков Лазо и Сибирцева, а также бывшего офицера военной разведки царского Генштаба в Японии Алексея Луцкого, служившего после 1917 года в Иркутской ЧК, до сих пор нет полной ясности.
Но все советские люди на протяжении многих лет знали, что кровожадные японцы повинны в смерти юного комсомольца Виталия Бонивура и большевика Лазо, сожженного в топке паровоза. Потому что читали в школе стихи поэта Иосифа Уткина: «Мальчишку шлепнули в Иркутске, ему семнадцать лет всего...», и смотрели кинофильмы «Сердце Бонивура» и «Сергей Лазо».
Мало кто при этом задумывался о причинах и условиях пребывания на восточных окраинах России японского экспедиционного корпуса и особенностях господствовавших в тех местах партизанщины и атаманщины. Самозваные атаманы Забайкальского и Уссурийского казачьих войск Семенов и Калмыков, как и наследовавший затем их дело барон-атаман Унгерн фон Штернберг, то признавали верховную для всех белых власть Колчака в Омске, то вновь отвергали, становясь то белыми, то зелеными полубандитами-полупартизанами.
Но и захвативший в Монголии Унгерна народно-партизанский вожак в Сибири Петр Щетинкин, вступивший позднее в РКП(б) и в ГПУ, в бурные годы Гражданской войны своим бойцам и крестьянам в селах вдоль Енисея так излагал поначалу свою политическую платформу: «Я монархист, я за государя императора, я против свергшей его февральской революции и стоящих за нее разрушителей России – белых Колчака и Деникина».
И тут же рассказывал ошарашенным сибирякам: «А вы знаете, что в Москве монархисты во главе с великим князем Николаем Николаевичем Романовым в союзе уже с Лениным и Троцким, и все они с нами за сильную неделимую Россию, а Колчак с Деникиным против нее – они дружки Керенского. Призываю всех православных встать с князем Николаем и Лениным против белых на защиту святой веры и России от поругания кадетами!».
И как только люди того смутного времени в этом потоке идейного бреда со всех сторон вообще умудрялись ориентироваться в жизни! Впрочем, послушать иных нынешних больших политиков, почитать их научные труды – недалеки их «национальные идеи» от воззрений сибирского партизана Щетинкина.
Свои или чужие
Наш край не относился к ярко выраженной партизанской территории. Видимо, местное население было
