Кто потерял Китай?
Мифы о Китае отвлекают наше внимание от чрезвычайно важных процессов, происходящих сейчас в стране. «Для такой революционной идеи, как коммунизм, в Китае просто нет подходящей почвы», — к такому выводу приходит Карл Кроу в своей напичканной стереотипами книге 1937 года «Китайцы как они есть». Он сообщает читателям, что идея классовой борьбы совершенно чужда китайцам, представляющим себе устройство мира в виде разветвленных семейных кланов. Как известно, двенадцатью годами позже Мао Цзэдун, стоя на трибуне Врат Небесного Спокойствия на площади Тяньаньмэнь, провозгласил образование коммунистической республики.
Победа Мао вызвала в США дебаты, известные под названием «Кто потерял Китай», — озлобленное расследование членами Конгресса обстоятельств этого стратегического поражения в холодной войне. Сам формат дебатов говорит уже о многом. Вашингтону представлялось, что все события находились у него под контролем и что Америка могла каким-то образом «потерять» Китай. Дебаты также красноречиво продемонстрировали, что практически все их участники довольно наивно представляли себе реальную обстановку в Китае или же были ослеплены собственной идеологией.
Американские военные советники явно переоценили возможности националистов под предводительством Чан Кайши и недооценили потенциал беспощадных коммунистов. Опытные специалисты по Китаю в Госдепартаменте оказались точнее в своих прогнозах, предсказав победу коммунистов. Тем не менее эти самонадеянные эксперты, многие из которых были учеными-китаистами, специализировавшимися на культуре Китая, слишком преувеличивали степень популярности среди населения жестокой и кровожадной коммунистической армии. Их легко ввело в заблуждение то, что Мао позиционировал себя в качестве умеренного сторонника земельных реформ. Что же касается конгрессменов, то они возложили всю вину на Госдепартамент, обвинив его сотрудников в сочувствии коммунистам; они были больше заинтересованы в нагнетании атмосферы угрозы на домашнем фронте, нежели в том, чтобы попытаться извлечь реальные уроки из произошедшего в Китае. Одним из наиболее активных участников дебатов стал печально известный сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккартни, развернувший отвратительную истеричную охоту на ведьм, повсюду отыскивая тайных коммунистических агентов, внедрившихся в жизнь американского общества.
В Великобритании тоже было полно опытных специалистов по Китаю, ученых-дипломатов, прекрасно говоривших по-китайски и презентовавших себя легковерным политикам в качестве обладателей секретов, необходимых для постижения загадочных китайцев. Увы, результаты их деятельности оказались столь же бесполезными, как и у их американских коллег. Как мы уже видели, они посоветовали Лондону установить в колониальном Гонконге представительное правление. Они также допустили серьезные просчеты в интерпретации кризиса 1989 года и событий на площади Тяньаньмэнь. Бывший губернатор Гонконга Крис Паттен вспоминал, как вместе с британским послом в Пекине сэром Аланом Дональдом проезжал на машине мимо протестующей толпы. «Обратите внимание, у полицейских на ногах коричневые кеды, — сказал сэр Алан. — Вы не станете надевать кеды, если собираетесь топтать людей». Паттен рассказывает, как дипломат объяснил ему, что противостояние между студентами и правительством представляет собой «замысловатый спектакль, в котором каждая из сторон разыгрывает свою роль, и уверял, что разделяемые обеими сторонами государственные амбиции и традиция помогут найти такой способ примирения, при котором те и другие смогут сохранить лицо». Если бы только это было правдой!
Сегодняшним лидерам тут есть из чего извлечь урок. Если в своих отношениях с Китаем они продолжат ориентироваться на мифы и стереотипы, о которых говорится в этой книге, им не избежать повторения одних и тех же ошибок. Как им надо реагировать, если в китайских городах вновь вспыхнут массовые демократические протесты? Как следует себя вести внешним игрокам в случае возможного дипломатического кризиса в отношениях между Китаем и каким-либо из его соседей? Должны ли наши университеты по-прежнему принимать огромное количество китайских студентов? Можно ли разрешать китайским фирмам приобретать европейские и американские компании? Как найти управу на необузданных компьютерных хакеров, работой которых, судя по всему, руководят китайские военные? Как реагировать на угрозы Китая отказаться от инвестиций в те страны, чьи лидеры встречаются с Далай-ламой? На эти вопросы не существует простых ответов, однако важно, принимая решения, руководствоваться не мифами о Китае, о которых повествуется на страницах этой книги, а незамутненным и объективным пониманием сути китайского режима и характера китайского народа.
Глубоко ошибочными могут оказаться суждения о Китае, составленные по беглым зарисовкам. Вот лишь несколько примеров таких заблуждений. Китайцы покупают руководства по изучению конфуцианских принципов — следовательно, они отъявленные конфуцианцы. Некоторые жители Чунцина распевают песни эпохи культурной революции — они, по-видимому, неисправимые маоисты. В китайских городах происходят бурные антияпонские протесты — значит, Китай является агрессивной неоколониалистской державой. В Шанхае вырос еще один небоскреб — понятно, что китайцы заново строят капитализм. Дети упорно готовятся к экзаменам — ясно, ведь они живут в стране матерей-тигриц. Молодые люди отрабатывают 12‑часовые смены на фабриках в Шэньчжэне — само собой, они принадлежат к нации трудоголиков.
Вместо того чтобы делать выводы из разрозненных фрагментов информации, нам следует научиться понимать жизнь китайского общества в целом. Возьмем, к примеру, экономику. Если обращать внимание только на впечатляющие показатели роста ВВП, можно легко упустить из виду более значимый факт, заключающийся в опасной несбалансированности экономического развития и в чреватом социальным взрывом неравенстве. К тому же можно не заметить произошедший между 1990‑ми и 2000‑ми годами обратный разворот от движимой предпринимательской инициативой экономики к государственному контролю. Кроме того, сосредоточиваясь на одних лишь экономических перспективах, вы оставляете без внимания тот факт, что среднедушевые доходы китайцев все еще даже после трех десятилетий поражающего воображение экономического роста составляют менее четверти от того же показателя в Европе и Америке. Не принимая во внимание слабое развитие системы социального обеспечения, трудно будет понять, почему китайцы считают необходимым откладывать в сбережения столь значительную долю своих заработков.
Теперь обратимся к политике. Предположив, что китайцы представляют собой однородную массу, мы оставим без внимания рост социальной напряженности, презрительное отношение многих горожан к живущим среди них рабочим-мигрантам. Неудивительно, что, не осознав эти противоречия, мы удивляемся, видя в стране всеобщее поклонение тени Мао и сбивающее с толку увлечение Конфуцием. Слишком часто мы упускаем из виду социальный контекст и прежде всего поиск китайцами новых форм общественной жизни.
Теперь обратимся к сфере международных отношений. Если предположить, что маниакально подозрительная и агрессивная коммунистическая партия неизменно будет оставаться у власти благодаря всеобъемлющей поддержке благодарного населения, нам, естественно, надо будет опасаться растущего влияния Китая на мировой арене. Однако если мы поймем, насколько неустойчивой является позиция партии, а также осознаем, что многие китайцы с презрением относятся к своим руководителям, наш взгляд на перспективы международного сотрудничества на ближайшие десятилетия изменится. Власть партии не может быть вечной. При нашей одержимости идеей о том, что Китай будет «править миром», мы часто не видим куда более значительного факта, а именно, что для нас всех гораздо более выгоден тот факт, что 1,3 миллиарда китайского населения не пребывает в изоляции в экономической тюрьме северокорейского типа.
Тут чрезвычайно важна перспектива. В 2012 году Бостонская консалтинговая группа опубликовала результаты опроса, свидетельствующие о том, что 83 процента китайцев считает, что их дети будут жить лучше, чем они сами. При этом аналогичные чувства присущи лишь 28 процентам британцев, 21 проценту американцев и 13 процентам немцев. Мы интерпретируем эти цифры как еще один признак смещения глобальных центров силы, как еще одно доказательство того, что будущее мира принадлежит китайцам. Однако давайте рассмотрим контекст, в котором китайские респонденты отвечают на этот вопрос. В 1978 году Китай был одной из беднейших стран мира. К концу маоистской эры калорийность питания среднего китайца составляла всего лишь две трети от того же показателя во времена династии Цин. Сегодня Китай приближается к статусу государства со среднемировыми доходами населения, и практически каждый китаец может позволить себе есть досыта. Стоит ли удивляться, что китайцы среднего и пожилого возраста верят, что у их детей жизнь будет лучше, чем у них самих? Я сам наблюдал, насколько изменился жизненный уровень на протяжении поколения у моей собственной семьи в Гуанчжоу, которая, как мы видели, переехала из занимаемых ею трех убогих комнатушек в обветшавшем доме в современную комфортабельную квартиру.
