В октябре 2006-го на въезде в город со стороны Первоуральска открылся комплекс мегамаркетов «Мега» («Ашан», IKEA и OBI) плюс большие салоны автодилеров. До Ёбурга наконец-то добрались мировые торговые спруты. Поначалу звучали робкие возражения экономистов – дескать, переко́рмите город, обожрёмся, заворот кишок, но куда там: в Екатеринбурге-2010 заполняемость магазинов составила 97 %! То есть всё забито покупателями, нужны ещё и ещё площади, ещё и ещё товары! Потребительский бум. По объёму розницы город Екатеринбург в одиночку превзошёл всю Челябинскую область. Фантастика!
В том же 2006 году мэр Чернецкий совершил малозаметный для горожан, но принципиальный для города подвиг: он отказался от практики «отрицательного трансферта». Этими красивыми словами называется ситуация, когда Москва левой рукой изымает из какого-нибудь провинциального бюджета часть того, что сама же и положила туда правой рукой. Чернецкий – первым из российских мэров – сказал: всё, баста, больше таких фокусов Екатеринбург столице не позволит.
Чернецкого пылко ругали обыватели и гражданские активисты, но ему верил строительный бизнес. Через пять лет после юбилея города возобновились работы по облагораживанию набережных. Тяжёлая техника, рокоча, потихоньку ползла от Плотинки вдоль пруда к улице Челюскинцев и вдоль Исети к Царскому мосту. Всё это город оплачивал из сэкономленных денег. Если деньги кончались, Чернецкий просил застройщиков работать за свой счёт – потом он заплатит. И они работали.
В «тучные годы» город обзавёлся пешеходной улицей – улицей Вайнера. Ещё десять лет назад тут были облезлые трущобы с алкоголиками и хулиганами, даже асфальт здесь раскрошился – посреди проезжей части из земли выпирали бугры с канализационными колодцами. Чернецкий приказал не жалеть денег. Под улицей проложили тоннель, в который убрали все коммуникации, трущобы снесли, какие дома были достойны сохранения – отреставрировали, дорогу вымостили плиткой.
Получился фешенебельный бульвар, и его быстро заселила городская скульптура, всякие «Банкиры», «Влюблённые» и прочие «Коробейники». «Тучные годы» стали временем расцвета подобной монументалки. История уходила с площадей, наступала благополучная эпоха, в которую для людей важнее всего была их личная жизнь, и скульптура эволюционировала в сторону приватности. В разных уголках города появились бронзовые «Челноки» и «Водопроводчики», Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым и Владимир Высоцкий с Мариной Влади. Целый парк скульптур в 2006 году образовался возле железнодорожного музея: «Пассажиры», «Проводница», «Ремонтники», «Путейцы», «Начальник станции».
В 2005 году на склоне берега Исети возле дома Чувильдина раскинулась лэнд-арт композиция «Клава» – бетонная клавиатура размером 4 на 16 метров. Каждая клавиша весит 80 кило, а «пробел» – полтонны. Прыгая по «Клаве», здесь можно напечатать заветное желание, главное – не забыть в конце перескочить на Enter. Дом Чувильдина прозвали «системным блоком», а реку – I-сетью.
Знаменитая «Клава»
Новой проблемой города стала точечная застройка. Горожане справедливо считали её наглым вторжением в уже сложившиеся жилые комплексы и объясняли дороговизной земли и коррупцией. Коррупция, конечно, имелась (куда без неё?), но вообще точечная застройка была наследием «лихих девяностых». Занимаемые площадки и были предназначены планами под строительство, просто в девяностые там ничего не построили. И местные жители забыли о давних замыслах властей, обиходили эти пустыри, привыкли считать своими. И теперь забушевали войны: люди били окна в бульдозерах и ломали заборы, строители по ночам спиливали детские грибки, экскаваторы выкапывали котлованы на автопарковках.
Другой проблемой, которая неизменно будоражила горожан, была проблема сноса памятников истории и архитектуры. Нарыв прорвался весной 2009 года. В ночь на 29 апреля неизвестные злодеи разрушили дом землемера Ярутина по адресу улица Белинского, 3. Общественность возмутилась, запротестовала. 6 мая на развалинах Владимир Шахрин и группа «Чайф» провели рок-панихиду по дому.
Снос памятников вроде бы объяснялся теми же причинами, что и точечная застройка, – дороговизной земли и коррупцией. Но эта мина была заложена ещё в начале девяностых, в приватизацию, когда обуреваемый «демшизой» горсовет бодался с горисполкомом. Исполком не имел права распоряжаться памятниками, и горсовет, отжимая у соперника недвижимость, объявлял памятниками всё подряд, лишь бы нашлись формальные поводы. В неприкасаемые святыни записывали кирпичные руины, обгорелые срубы, какие-то трущобы, где случайно переночевал какой-нибудь залётный революционер, полуразрушенные брандмауэры, погреба.
Горсовет увеличил количество памятников в восемь раз: было 60, стало 472 (примерно впятеро больше, чем в Париже). Потом эти памятники загрёб под себя Минкульт, право распоряжения ушло на федеральный уровень, и всё заглохло. Восстанавливать местные памятники федералы, разумеется, не собирались (им-то это на фига?), но откаты за документы, разрешающие использование, требовали непомерные. Потому тайный снос оказался единственным способом разморозить ситуацию. Однако горожан оскорбляло то, что с ними никто не советуется.
«Кладбище домов»
19 мая 2012 года по инициативе издательства TATLIN в «Ночь музеев» на газоне возле фонда «Город без наркотиков» появилось жутковатое «Кладбище домов» – выставка надгробий с фотографиями снесённых памятников.
А город строился, строился, строился… Больницы, спорткомплексы, школы, церкви, бизнес-центры, гостиницы, гипермаркеты, музеи, билдинги, авторазвязки, станции метро… В возведение общедоступного жилья вкладывались олигархи, магнаты и могучие промышленные корпорации. Открывались консульства.
В 2009 году Заксобрание переехало в новое здание между башней Белого дома и зеркальной панелью отеля Hyatt: этот теремок ехидные горожане сразу прозвали «подхаятником». В том же году доделали ЕКАД – кольцевую автодорогу вокруг города. Поскольку ЕКАД, в отличие от МКАДа, не является священной границей между мирами, вместо «ЕКАД» горожане запросто говорят «объездун».
Итак, что такое Екатеринбург, родившийся из Свердловска и Ёбурга? Это четыре десятка небоскрёбов, 7 тысяч домов, 33 тысячи фирм. Шестьсот кафе, 180 школ, 73 больницы, 40 ночных клубов, 18 театров, 13 стадионов. Метро и цирк, зоопарк и аквапарк, и ещё многое другое и десяток гигантских заводов.
От епархии и к митрополии
Трудно быть церковью. За 70 лет советской власти церковь притерпелась к лишениям и гонениям, а с перестройкой вдруг всё переменилось. Церковь начала превращаться в полноправный общественный институт, а государство суетилось как-нибудь услужить. Главным делом церкви во время социального землетрясения было обретение прочного места, а потворство властей стало искушением.
В 1988 году РПЦ приняла новый Устав об управлении, и настоятели приходов обрели право независимой хозяйственной деятельности. Государство разрешило колокольный звон и перестало требовать паспорта при совершении обрядов. В 1990 году был принят долгожданный Закон «О свободе совести».
Но Екатеринбургская и Верхотурская епархия – в те времена она ещё была Свердловской и Курганской – всегда опережала эпоху. Подтверждение нового статуса епархия получила уже в 1989 году, когда власть вернула мощи главного уральского святого – Симеона Верхотурского. Областной краеведческий музей с опаской и облегчением, как неразорвавшийся снаряд, выдал священникам раку.
Епархия и православная община с самого начала повели себя решительно, и это изумляло горожан. Демократы перестройки ожидали от церкви покаяния и смирения, как-то путая РПЦ и КПСС, а церковь смело осваивала новые ресурсы.
Один из двух основных трендов «лихих девяностых» – возвращение храмов. Первой в 1989 году власть вернула Спасскую церковь на Елизавете. Через год отдала храмы на Вознесенской горке и на Михайловском кладбище. В 1991-м община жёстко ударила по горсовету месячной голодовкой, и горсовет постановил вернуть церкви огромный Александро-Невский собор, где в тот момент находился краеведческий музей. В 1994 году епархия получила под храм кинотеатр «Родина», а в 1996 году – Свято-Троицкий собор: знаменитый ДК «Автомобилист», где вручали премию «Аэлита», где проходили первые рок-концерты и шумела Дискуссионная трибуна Бурбулиса. Увы, храм есть храм, и его следовало отдать.
Другой тренд девяностых – криминал. Российского лиходея всегда тянуло в церковь перетереть за жизнь, а священники не вправе отказать в общении, хотя это страшно раздражает законопослушных людей. Бандосы с золотыми цепями на бычьих шеях – привычная для тех лет картина и в храмах, и в трапезных клира. Многих своих гостей попы потом отпели, но немногих – всё же воистину спасли.
