— Я прям ненавижу, когда на меня все пялятся. Меня будто лапают грязными руками. Мужики у нас никакого стыда не знают, ей богу!
Она долго и не без смакования рассказывает мне о своей уязвимости и мужской наглости. Достаточно долго, чтобы я рассмотрел вырез ее топика и прикинул его глубину. А тот, в свою очередь, достаточно глубок, чтобы нечаянно угодивший туда мужской взгляд выкарабкивался весьма продолжительное время. Да и спелостью форм природа Таню не обошла, не пожадничала.
— Тань, а что если минимизировать причины, по которым к тебе липнут взгляды? Например, надеть что-то без декольте? Или решить проблему от противного — не смотреть на то, как на тебя смотрят? И вообще, не капризничаешь ли ты? Ведь мужской взгляд — это безмолвный комплимент женщине.
— Пусть так, но тогда комплимент не должен длиться больше десяти секунд. И вообще… Фу, фу, не хочу!
Ух ты, надо запомнить. Оказывается, и для комплиментов есть свои временные стандарты. Даже тут необходимо включать секундомер. Великая штука, этот тайм-менеджмент.
Теперь обо мне. Я стараюсь не заглядываться на женщин до вывиха шеи. Во-первых, потому что можно врезаться во что-либо на пути, а во-вторых, потому что поедающий женщину взглядом мужик всегда ставит себя в положение просящего или остро нуждающегося. Гораздо забавнее смотреть на самих мужиков, взгляды которых притянуты ослепительным магнитом в виде:
— пары эпилированных конечностей на микроходулях по пятнадцать сантиметров,
— треволнительно просматривающихся сквозь хлопок трусиков и того, что они прикрывают (открывают),
— туго вздымающегося бастиона спереди и, самое главное,
— буквально засахеренного надменностью лица.
Такие вот безотказные разведывательно-ударные комплексы выпускают у нас курсировать по летним улицам, чтобы громить сердца и собирать на себя взоры, как репьи на мягкий свитер. Так что я просто обожаю смотреть, как проходит эта жатва мужского внимания и вязка его в снопы. Женщина, приводящая себя в такой кристальный вид, достойна уважения хотя бы за свою прилежность и трудолюбие. Но я ни за что не поверю утверждениям, что это делается исключительно для себя, а не для ярмарки. Вранье. Оставшаяся наедине с собой красотка с шипеньем стянете себя инквизиторские туфли, выпростает стан из корсета и расслабит нижние абдоминальные мышцы[36]. Вот это и будет для себя. Все остальное — неоплачиваемый подиумный показ для народа. То есть, конечно, оплачиваемый — по-дворняжьи заискивающими или разнузданнослюнявыми взглядами мужчин и уязвленными взглядами конкуренток по цеху. Сдачи не будет.
— Тань, а что если ты выйдешь в одно утро из дома, спустишься в метро, проедешь на автобусе, войдешь в офисный центр и вдруг поймешь, что все окружающие тебя мужчины сделали, наконец, тебе приятно. Исполнили твое желание. Перестали на тебя и на твой вырез смотреть. Вообще. А?
Таня чуток остекленела. Потом замотала головой:
— Нетушки, так не пойдет! Что я, получается, зря стараюсь?
Братцы, избегайте крайних решений! Нельзя таращиться на Таню
во все лупалки, но и не замечать ее — тоже хамство. Постыден и низок клейко вперенный в содержимое ее выреза взгляд, но не менее оскорбительна для женщины, которая старается, и индифферентность. Развивайте боковое зрение, используйте систему зеркал, натренируйтесь молниеносно отдергивать свой взор, как только она почует его, — нарабатывайте ловкость и изобретательность, короче. Но, главное, не забывайте выставлять свой таймер на позволительных десять секунд. Она сама толком не знает, чего хочет, но вы же любите погорячее. Вам надо предугадать, откуда дунет следующий порыв ее желания или несогласия. Это бой с тенью. Иного не дано. Успехов!
Филипп
Давайте заключим перемирие, давайте вытряхнем вон загадки и искромсаем непонимание. Я осмелюсь стать для вас маленьким мальчиком, который только-только начал ходить, — даю вам право постоянно сомневаться в моем здравомыслии и адекватной реакции на происходящее. Не сочтите за труд, подробно объясните, как себя вести с вами, чтобы я мог сделать именно то, что необходимо, а не то, что представляется правильным таким идиотам, как Грибанов Филипп и Демуренко Кирилл.
В далеком 19-каком-то году, когда Создатель подарил приятное щекотание внутри от вожделенных минут блаженства со слабым полом, мне приходилось неоднократно убеждаться в своей тупости.
— А мы созвонимся? — спросил я как-то новую знакомую Лену.
— Ну, запиши номер!
Записал. Позвонил. Сделал резонное предложение: «Давай с тобой встретимся?» Получил отказ с ссылкой на отсутствие времени. Потом еще несколько раз мне было отказано по причине каких-то дел. Я не расстраивался, я был полон сил добиться встречи с Леночкой, пока однажды не состоялся следующий диалог:
— Лен, у нас как-то все звезды не сходятся, все никак не получается встретиться! — сказал я без малейшего намека на раздражение.
— Ну ващета (ммм… как мне нравится оборот «ващета») у меня есть молодой человек.
— Так почему же ты мне не сказала раньше, я бы не бомбил тебя звонками?
— Ну вот теперь говорю!
И действительно: как же я не мог догадаться, прежде чем бомбардировать звонками?
Кирилл
Обессилев доказывать женщинам, что незнание своих желаний, неумение разобраться в своих предпочтениях и требование, чтобы за вас догадались, сродни русской рулетке с револьвером, где только одно гнездо барабана не заряжено патроном, я решил прибегнуть к рифме. Это последнее, что у меня есть для вас по данной теме.
Палиндромы
А вот, к примеру, я возьму и нахлобучусь,
Да так, что слово «мама» не смогу
Ни написать, ни уж тем более озвучить,
Хоть в неоплаченном я перед ней долгу.
И в этом дико непотребном состоянии,
Тошня обедом и бодая лбом асфальт,
Вползу к тебе, не помня: это я? — не я?
Ты-mo все помнишь. Ты имеешь, что сказать.
Ты любишь принцип триединства действия,
Синхронно включишь визг, и вой, и крик,
Обрушишься огнем, стихийным бедствием.
Печально, что я к этому привык.
О, боги! Дионис, к тебе взываю я!
Когда бокал с тобою даже не держал,
Ты был свидетелем: тщетны мои старания,
Я молний Зевса все равно не избежал.
Подруга дней моих суровых, каковых не счесть,
Крыловских басен можно даже не читать,
Я виноват лишь только тем, что я такой, как есть,
Я проиграл там, где нельзя переиграть.
Я буду пьян — и буду четвертован,
А буду трезв — так заключен в острог.
Мне всяк ломоть несладкий уготован,
С какого края ни кусал бы я пирог.
С тобой не спорю — значит, равнодушен,
А стану спорить — буду век не мил.
Хлеба купил? Купил бы шубу лучше!
Цветы дарю? Ну, точно изменил!
Есть перевертыши, слова в зеркальном стиле,
Их палиндромами наука назвала,
Хоть наизнанку их читай, хоть как учили,
Звучит все так же: например, слово «шалаш».
В не менее я странном положении,
Что так поступишь, что наоборот,
Углу паденья равен угол отражения,
Что напрямик, что задом наперед.
Живу я в царстве женских палиндромов,
Наукой — нет! — таких не описать.
Мне уравнения твои давно знакомы,
В них «Икс» и «Игрек» не имеют смысл искомый,
Но ты всегда имеешь, что сказать.
Кирилл
Подхожу к окну номер 6. Окно занавешено куском картона, расправленным бортом упаковочной тары. За картонным занавесом при пристальном рассмотрении заметны признаки какой-то жизнедеятельности. Нагибаюсь ниже, туда, где в листе прорезана небольшая смотровая щель. Чувствую себя почти что вуайеристом. Точно! По ту сторону обнаружен лоб под выкрашенной в «баклажан интенсивный» челкой и пухлые пальцы в кольцах, перебирающие бумаги. Амбразура обитаема.
— Здравствуйте, — говорю. — Я могу взять копию финансового лицевого счета?
— Бухгалтер болеет.
— А вы не могли бы мне ее выдать?
— Я же сказала — бухгалтер болеет! — Из амбразуры на меня смотрят два сверлящих жала. На бейджике начертано «Ирина Витальевна».
Очевидно, женщину обидело, что бухгалтер болеет, а я тут весь такой нарисовался не в трауре и со жвачкой.
— И что же мне делать?
— Паспорт давайте. — Ирина Витальевна выхватывает у меня документ и начинает что-то набирать на клавиатуре. Жду. Труженица государственной структуры клацает по кнопкам и задает мне какой-то вопрос. Мало того, что она это делает, наклонив лицо вниз, так еще и бутерброд из стекла с картоном напрочь изолирует все звуки.
— Я не расслышал, извините. Вам удобно общаться через картон? — удивляюсь я и хочу рукой отодвинуть заслон хоть чуть-чуть.
