Буржуазия в значительной мере утратила социальный потенциал разрешения этих противоречий не в разрушительных, гибельных для нее самой формах, что в особенно гротескной форме проявилось как раз в России. Поэтому импульс разрешения данных противоречий исходил от международного рабочего и социалистического движения (которое само есть одно из следствий развития капитализма).
В большинстве стран этот импульс лишь заставил буржуазию искать формы социального компромисса с пролетариатом. И только в Российской империи в силу исторически случайного (с точки зрения всемирно-исторического процесса) сочетания обстоятельств капиталистическая буржуазия полностью утратила социальную инициативу, потеряла политическую власть и вообще была изжита как социальный слой (мелкая буржуазия была сначала поставлена в неравноправное политическое положение, а затем были ликвидированы условия ее воспроизводства как таковой).
Если бы речь шла о социалистической революции, опирающейся не то чтобы на адекватные, а хотя бы на более или менее зрелые социально-экономические предпосылки (хотя бы на развитый индустриальный капитализм), то ведущую роль в процессе преобразования общественного строя заняли бы пролетарские и (если будет позволено употребить такой неологизм) постпролетарские слои. Однако для российского пролетариата (хотя бы в силу его малочисленности, не говоря об уровне его социальной зрелости) такая задача оказалась не по плечу. И в условиях недостаточной силы основных противоборствующих классов на первый план исторической сцены неизбежно выдвинулась бюрократия.
Руководители большевиков догадывались об опасности такого поворота событий и довольно близко подошли к осознанию его причин. В. И. Ленин, например, в ходе дискуссии о профсоюзах прямо говорил, что рабочий класс в России не способен самостоятельно осуществлять своего классового господства, не решаясь, однако, сделать вывод о том, что в подобных условиях классовое господство неизбежно ускользнет из рук пролетариата. Еще ближе к пониманию этой проблемы Ленин подошел в одном из писем, где сформулировал мысль о том, что пролетарский характер большевистской партии определяется не ее классовым составом, а идеологией ее тонкой руководящей прослойки и что любой конфликт в среде этого тонкого слоя способен привести к поражению революции.
Вообще проблема бюрократического перерождения Советской власти сделалась на короткий период конца гражданской войны и начала НЭПа навязчивой идеей многих большевистских лидеров. Об этом писали и Ленин, и Бухарин, и Троцкий. Но чем ближе к безраздельной власти приближалась сталинская фракция в партии, тем менее популярной становилась эта тема, сведясь, в конце концов, к редким дежурным заклинаниям о борьбе с бюрократизмом, каковой дозволялось толковать исключительно как неисполнительность государственных служащих.
Хотя для социалистических отношений по существу не было достаточных предпосылок, классовая база революции сделала возможным появление форм социалистических отношений (не имевших под собой адекватного содержания). Появление форм этих отношений означало и наличие некоторых усеченных элементов формального освобождения труда, которые проявляли себя в советской действительности (сначала прямые, а затем совещательные формы участия в управлении, сохранение контроля профсоюзов над условиями и режимом труда и отдыха рабочих, настойчивые попытки поиска более самостоятельных форм организации труда). Ростки социального творчества работников постоянно пытались пробиться через асфальтовую корку бюрократического господства, особенно тогда, когда бюрократия маневрировала, идя на частичные уступки и компромиссы.
В дальнейшем развитии революции происходило – в острой социально-политической борьбе – постепенное исчезновение либо, в большинстве случаев, вырождение этих форм. Однако многие из них оставались официально признаваемыми общественными атрибутами (роль профсоюзов в контроле над условиями труда и отдыха, «социалистическое соревнование», социальные льготы рабочему классу и др.) и, более того, вытесняли собой все остальные социально-экономические формы. Вот почему социально-экономическое развитие 20-х – 30-х годов могло идеологически оформляться как строительство социализма.
Если первоначально большевики, сознавая ограниченность предпосылок социализма в России, ставили возможность победы социалистической революции в зависимость от революции в передовых странах Запада, то затем, под влиянием собственных политических и идеологических лозунгов, вследствие обострения классового конфликта с буржуазией и под давлением необходимости выстроить некоторый работоспособный экономический механизм, способный функционировать в условиях экспроприации буржуазии, социалистические задачи были поставлены в повестку дня. После первоначальной эйфории от создания действующей экономической системы в ходе гражданской войны думающим теоретикам вскоре стало ясно, что система «военного коммунизма» не может рассматриваться не только как прообраз экономического строя социализма, но и как система, жизнеспособная за рамками чрезвычайных обстоятельств. Однако (по причинам, о которых будет сказано ниже) задачи скорейшего «введения социализма» вскоре вновь были поставлены в повестку дня. Хотя выстроить целостный социализм не удалось (да это было и невозможно), но существенные некапиталистические и прямо социалистические элементы советского строя все же возникли.
И в самом деле, в СССР все же была создана альтернативная существовавшей капиталистической системе социально-экономическая структура.
Выше я говорил о том, что социалистические элементы были представлены в ней в нецелостном, усеченном, деформированном виде, что точно так же дело обстояло и с объективно рождавшимися на почве индустриального (а отчасти и доиндустриального) производства капиталистическими элементами. Они тоже были нецелостными, усеченными, деформированными и причудливо переплетались с социалистическими элементами.
В этих условиях само существование такой «мозаичной» системы, состоявшей из смешанных, разнородных (гетерогенных), да к тому же еще и деформированных элементов, как и вектор ее развития, определялись силой политической и идеологической надстройки. А эта надстройка была представлена пролетарскими и мелкобуржуазными элементами (главным образом «служащими» из рядов городской мелкой буржуазии), и в политическом отношении, во всяком случае, антикапиталистическими элементами. Существенную роль играло также формирование антибуржуазной культурной традиции. Существенную потому, что эта культурная тенденция играла важнейшую компенсаторную роль, восполняла недостаток материально-технических, экономических, социальных и политических предпосылок социализма[345].
Исключительная роль политической надстройки в условиях, когда классовой опорой государства было меньшинство населения, да к тому же в социально-культурном отношении не готовое к самоорганизации в формах, адекватных социалистическим общественным отношениям, породила неизбежную и глубокую бюрократизацию политического строя. Бюрократия оказалась ведущей цементирующей социальной силой и для экономического строя, и для социальных отношений.
Здесь, пожалуй, в наибольшей мере проявилось столкновение теоретических оснований социалистического проекта и реальных возможностей его осуществления. Первые попытки построить отношения в промышленности на основе рабочего контроля и самоуправления быстро столкнулись с тенденцией к государственной централизации управления. В условиях гражданской войны и острейшего дефицита хозяйственных ресурсов (потеря основных источников металла, угля, нефти, хлопка и т. д.) тенденция к централизации неизбежно возобладала. Кроме того, ей противостояла недостаточно мощная альтернатива в виде социальной самодеятельности рабочего класса, которая оказалась не способна обеспечить функционирование экономики на основе принципа «свободной ассоциации». Эта тенденция была весьма заметной, но явно недостаточно сильной и эффективной в своих усилиях, ибо под ней не было достаточной социальной базы и социальных традиций.
Из сочетания буржуазных специалистов и «красных директоров» в верхних эшелонах управления, тонкой прослойки квалифицированных рабочих, подвергшихся сильнейшей люмпенизации под влиянием войны, – в нижних, не могло получиться социалистического самоуправления трудящихся. Происходил рост бюрократической машины, тем более весомой, чем менее она была эффективна.
Вопреки своей программе большевики все дальше и дальше двигались по пути отстранения рабочих и их организаций от управления производством. Годы гражданской войны явственно продемонстрировали нам превращение замысла «свободной и равной ассоциации тружеников» в систему «государственного социализма». Бюрократия в этих условиях оказалась и более эффективным способом организации управления, и более активным и энергичным социальным слоем.
