Но, как ни странно, хотя Кедров уверяет, что с ХIII века в мире кругом одни только «наши», он признает, что иногда случались войны. Мало того, вспоминая недавнее прошлое, пишет: «Уже не в былом вражеском окружении входим мы в цивилизованный мир». Выходит, «не наши»-то в цивилизованном мире имелись в количестве, достаточном для окружения великой страны, и вот только теперь вдруг исчезли. Не зашел ли здесь у мыслителя ум за разум?
И вот с каким негодованием пишет он в связи с этим о своей родине: «Со времен Петра вся Россия только и делала, что ишачила на военную машину. Это неизбежно приводило нас к соблазну решать все проблемы только силовыми методами». Именно это и приводило? Не поставлена ли здесь телега впереди лошади? А как поступали другие правители? Если ограничиться только петровским временем, то любопытно узнать у ишачащего в «Известиях» журналиста, например, о том, каким ветром занесло Карла XII во главе многотысячного войска из уютного Стокгольма на землю нынешней Белоруссии, а потом — под Полтаву. Не хотел ли он на чужой земле решить свои проблемы силовым методом? Молчит ишачащий.
Слушаем его дальше: «Мы называли победами военные кампании, где погибало до двух третей армии, а священная столица подвергалась полному разграблению и сожжению». Здесь он имеет в виду, но не решается назвать Отечественную войну двенадцатого года. Мы, дескать, должны считать ее не победой, а поражением, поскольку проиграли по очкам: Москва была разграблена и сожжена, а Париж не пострадал. Но ведь есть, дружок, и другие показатели. Вот читаем: «Шли войска Наполеона сначала туда, потом обратно». Словно речь о парадном марше. А на самом-то деле двунадесятиязычная армия Наполеона насчитывала 600 тысяч штыков, когда шла «туда», а «обратно» шла уже не армия, а тысяч 30 сброда, которому в дамских шубах и стариковских валенках удалось улизнуть после разгрома на Березине, когда великий полководец бросил их и укатил в Париж. Гениям это можно. А потом не спеша русские и в Париж притопали. Могли бы в отместку за Москву и спалить его, но вместо этого даже от своей доли контрибуции начисто отказались, получив за это прозвище «жандарма Европы».
А в каких же это кампаниях, между прочим, у нас «погибало до двух третей армии»? Ведь в статье нет ни одного примера. Восполним пробел хотя бы в отношении уже упомянутых сражений. 28 сентября 1708 года у деревни Лесная под Могилевом наше войско из 14 тысяч человек под командованием самого Петра потеряли 1100, а корпус Левенгаупта, шедший на соединение с Карлом XII, потерял из 16 тысяч половину. И Левенгаупт явился к своему королю в сущности без войска. Недаром Петр назвал победу при Лесной «матерью Полтавской баталии». А что было под Полтавой?
Тесним мы шведов рать за ратью;
Темнеет слава их знамен,
И бога браней благодатью
Наш каждый шаг запечатлен…
Русских погибло 1345 человек, шведов — 9234. Да еще вместе с кучей генералов в плен попал сам главнокомандующий Реншельд, заменивший короля из-за его болезни. А тот со своей больной ногой бежал в коляске и не слышал тоста царя Петра на победном пиру за учителей шведов, давших нам урок под Нарвой за пять лет до этого. Хотя бы два таких примера должны охладить пыл любого клеветника русского оружия, но, увы…
ДВОРОВЫЙ ПЕРА И ГРАФ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ
Просвещая нас насчет эпохи наполеоновских войн, Кедров, естественно, обратился к Льву Толстому, и вот, говорит, что мы видим в его «Войне и мире»: «Идут русские солдатики, — говорит, — по полям Европы, поют бравые солдатские песни и вдруг затихли. Еще бы не затихнуть: крыши крестьянских домов крыты не соломой, а черепицей, все сияет чистотой, крестьяне одеты нарядно, веселы и румяны. Сравнили солдаты эту жизнь со своей и задумались». Помните рассказ Е.Евтушенко о том, как одна советская девушка, впервые оказавшись за границей, увидела в магазине шестнадцать сортов колбасы и, не успев задуматься, как задумались кедровские солдатики, грохнулась в обморок. Приведенный рассказ — того же пошиба. А уж если изобретенные солдатики действительно задумались, то, я думаю, прежде всего о том, почему крестьяне так нарядно одеты и веселы, когда по их земле идет чужая армия.
Во второй части первого тома «Войны и мира» есть такие строки, которые, как видно, и разбудили фантазию «известинца»: «11 октября 1805 года один из только что пришедших в Браунау (Австрия) пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали, на нерусский народ, с любопытством смотревший на солдат), полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где-нибудь в середине России».
Что ж получается? Русские солдаты у Толстого есть, местные крестьяне есть, черепичные крыши есть, а разинутых ртов, выпученных глаз и оторопи, пресекшей солдатскую песню, нет, — это все личный вклад пролетария пера Кедрова в творчество графа изящной словесности Толстого.
Впрочем, дальше есть эпизод, в котором солдаты одной роты на марше поют и даже пляшут: «Барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат-песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую-то невидимую драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
— Ах, вы сени мои, сени!
«Сени новые мои…» — подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому-то ложками…» Да, «весело и бойко» идущая рота пела, а кто и плясал. Где ж тут оторопь? Но вдруг на словах
…И высоко, и далеко
На родиму сторону…
— песня оборвалась. Что, солдаты вдруг увидели черепичные крыши и в восторженном изумлении все-таки проглотили языки? Да нет, просто на этом писатель закончил главу, поставил точку. Только и всего. Вот какие фокусы проделывает с Толстым дворовый из газеты «Известия».
Но это для него не предел. Смотрите, что он вытворяет дальше: «После такой пирровой победы (где мы теряли две трети армии, а иных он не знает, их не было. — В.Б.) поднималась неистовая пропагандистская кампания, заставляющая следующие поколения забыть о цене победы. «Значит, нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». Кто же вел эту пропаганду — царское правительство? советская власть? Кому принадлежат приведенные строки? Почему их автор не назван? А потому, что это слова песни к фильму «Белорусский вокзал» режиссера Андрея Смирнова, ставшего ныне свирепым демократом, а написаны они и вовсе кумиром демократов, которому они уже и памятник сгонодобили, — Булатом Окуджавой. И вот, очень часто негодуя по поводу приведенных строк, представляя их чуть ли не важнейшим положением советской военной доктрины, собратья Кедрова никогда не указывают, откуда эта песня и кто ее сочинил.
И дальше утаивая имя автора, конспиратор продолжает: «Вдумывались ли мы в смысл этих слов? „За ценой не постоим“ — значит, не жалеем ни своей, ни чужой жизни. А ведь надо жалеть». Да, жалеть надо. И во время Великой Отечественной Сталин неоднократно давал строгие указания на сей счет или устраивал разносы оплошавшим в этом деле командующим фронтами и армиями, о чем можно прочитать хотя бы в моей недавней книге «За родину! За Сталина!». Правда, говорить о том, что наравне со своей жизнью надо жалеть в бою и чужую, особенно когда сражение идет под стенами твоей столицы или на Волге, — так легко говорить об этом может лишь человек, никогда пороха не нюхавший, а ныне сидящий в кабинете «Известий» с мягкой мебелью и рассуждающий о великом гуманисте Солженицыне. Тем не менее, окружив немцев под Сталинградом, наше командование во избежание напрасного кровопролития с обеих сторон дважды предлагало им добровольную сдачу. И так было во всех последующих окружениях вплоть до берлинского.
Но тут я должен защитить песню, которую так часто пинают олухи демократии. Известно, что у русского грузина Окуджавы были проблемы с русским языком. Он писал, например: «я увидел стог с сеном… пистолет распластался на ковре… ты должен мне большое спасибо вставить… они развлекались то сном, то беседой… тоскливый вой свисал с потолка» и т.п. И неудивительно, что поэт, видимо, не чувствовал, что торговое словцо «цена» не очень-то здесь уместно. Лермонтов в своем знаменитом «Бородино» писал, в сущности, о том же. Но как!
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою…
Что это значит? Да то же самое: за ценой не постоим.
Но в то же время ведь по сюжету фильма это песня некоего отдельного десантного батальона, идущего на боевое задание. Так вы чего ж хотите, кедровый умник, чтобы солдаты шли в бой и напевали что-то вроде этого:
