4. Необходимо изменить избирательный закон. Вопрос о том, какое значение имеет избирательная система, много обсуждался и в Западной Германии. Ныне действующий избирательный закон представляет собой крайне сложный компромисс. Нам совершенно неизвестно, как конкретно возникают избирательные списки, составление которых и является, собственно, выборами. Пока здесь нет ясности, можно лишь сказать: уже в составлении избирательных списков должно самым широким образом участвовать население, а не только партии. Например, при выдвижении кандидатов каждый гражданин, не будучи членом партии, должен временно получать права члена партии, потому что он, как гражданин, должен участвовать в выдвижении кандидатов. А сейчас населению предлагают окончательный список кандидатов, избранных весьма малочисленной иерархией.
5. Нимеллер однажды предложил выступить против олигархии партий в форме отказа от голосования. Это предложение я не одобряю только потому, что в нем содержится призыв всего лишь к пассивным действиям, которые легко можно истолковать как отвращение к выборам. В то же время, как писал мне один доброжелательно настроенный человек, можно было бы провести «выборы-протест», которые продемонстрируют активное отрицательное отношение к выборам. Если избиратель напишет на своем бюллетене: «Я протестую против такого рода выборов», это будут поданные, но недействительные бюллетени. Недействительные бюллетени подсчитываются.
Если таких бюллетеней будет много, все узнают, тем более что об этом будут говорить открыто, что это не обычная небрежность при заполнении бюллетеня, а преднамеренные действия. После таких протестов политикам придется задуматься. Если бы протест принял широкий размах, он вынудил бы изменить избирательный закон.
6. Исключительно действенным средством могла бы быть всеобщая политическая забастовка. Законна ли она – мнения разделились. Когда мнения разделяются, то законность, во всяком случае юридически, возможна.
К примеру: представим себе, что парламент намеревается принять чрезвычайные законы. Свободе и демократии грозит величайшая опасность. Всеобщая политическая забастовка могла бы помешать парламенту в его злонамеренных действиях. Забастовка могла бы продолжаться несколько дней. Она могла бы быть и более длительной и иметь политические последствия для всех участников и для жизненного уровня. Уступит парламент – будет восстановлен порядок. Однако в настоящее время было бы неправильно призывать к такой забастовке. Сначала, во-первых, следует разъяснить, прежде всего рабочим и служащим, сущность чрезвычайных законов, чтобы они могли судить о них сами, и, во-вторых, необходимо, чтобы до их сознания и сердца дошло значение политической свободы в отличие от просто экономического благосостояния. Ни той, ни другой предпосылки пока нет. Профсоюзы либо преступно пренебрегают своими задачами в повышении сознания и в политическом воспитании, о которых они много говорят, либо вообще не приступили к их выполнению.
Если бы удалось воплотить в действительность все эти возможности сохранения и расширения свободы, то мог бы начаться процесс, который, активизируясь в целом, стал бы легальной революцией. Я считаю, что постоянная, прогрессирующая легальная революция неизбежна в Федеративной Республике в интересах ее существования.
Таким образом, под легальной революцией я подразумеваю действия без насилия, без применения оружия, действия, в которых используются средства, не запрещенные Основным законом. Легальная революция – это процесс, в котором народ своей волей и мышлением добивается признания и участия, осознания обстановки истинной судьбы и истинного риска. В легальной революции без насилия, легальными средствами в рамках Основного закона, используются все возможности, которые даются существующими свободами. Мы вовсе не являемся несвободным государством. Пока у нас есть свобода, мы должны использовать, а не терять существующие свободы шаг за шагом. Это использование легальных свобод возможно путем легальной революции, которая представляет собой не единичный акт, а длительный процесс созидания нового в направлении свободы.
Один критик, в целом соглашаясь с такого рода идеями, сказал, что все это невозможно. Сейчас он прав. В существующих реальных условиях это пока что утопия. Нужна подготовка. Ей, в свою очередь, способствовала бы программа воспитания. Нужно, чтобы идеи наших политических публицистов дошли до сознания широких кругов населения. Пока они не научились мыслить политически и не знают, что такое политическая свобода, их невозможно побудить и ко всеобщей политической забастовке. В подготовительный период необходимо взвесить различные имеющиеся в данный момент возможности. Изложенное мной не является программой немедленных действий и может в лучшем случае лишь способствовать подготовке к этому.
Однако в заключение я хотел бы еще раз сказать: уже сейчас все могут приобщиться к истине, дабы избавиться от сознания мнимой безопасности, за которым кроется подавленный страх, а жизнь становится пустой. Факт непреодолимого отсутствия безопасности можно установить так же, как и возможность ограниченной безопасности, обеспечив которую, мы упорядочим свою жизнь. То, что мы делаем, – это судьба, которой подвластно и наше стремление к безопасности. Постоянная легальная революция – это одновременно и путь к достижимой степени безопасности там, где ее еще нет. Но как только мы захотим добиться абсолютной безопасности (например, при помощи чрезвычайных законов, о которых Аугштейн по праву говорит: «Это конец всякой безопасности»), мы потеряем ту безопасность, которая достижима. Стремление к абсолютной безопасности порождает процесс, в конечном счете ведущий к самой ужасной степени отсутствия безопасности – к хаосу и тоталитарному господству [52].
Часть третья
Вместо надежды
К. Юнг
Обретут ли души мир?
Это интервью было опубликовано в швейцарской газете Die Weltwoche через четыре дня после капитуляции немецкой армии в Реймсе. Его заголовок – «Обретут ли души мир?» – актуален до сих пор.
Die Weltwoche: Не считаете ли вы, что окончание войны вызовет громадные перемены в душе европейцев, особенно немцев, которые теперь словно пробуждаются от долгого и ужасного сна?
Карл Густав Юнг: Да, конечно. Что касается немцев, то перед нами встает психическая проблема, важность которой пока трудно представить, но очертания ее можно различить на примере больных, которых я лечу.
Для психолога ясно одно, а именно то, что он не должен следовать широко распространенному сентиментальному разделению на нацистов и противников режима. У меня лечатся два больных, явные антинацисты, и тем не менее их сны показывают, что за всей их благопристойностью до сих пор жива резко выраженная нацистская психология со всем ее насилием и жестокостью.
Когда швейцарский журналист спросил фельдмаршала фон Кюхлера [53] о зверствах немцев в Польше, тот негодующе воскликнул: «Извините, это не вермахт, это партия!» – прекрасный пример того, как деление на порядочных и непорядочных немцев крайне наивно. Все они, сознательно или бессознательно, активно или пассивно, причастны к ужасам.
Они ничего не знали о том, что происходило, и в то же время знали
Вопрос коллективной вины, который так затрудняет и будет затруднять политиков, для психолога факт, не вызывающий сомнений, и одна из наиболее важных задач лечения заключается в том, чтобы заставить немцев признать свою вину. Уже сейчас многие из них обращаются ко мне с просьбой лечиться у меня.
Если просьбы исходят от тех «порядочных немцев», которые не прочь свалить вину на пару людей из гестапо, я считаю случай безнадежным. Мне ничего не остается, как предложить им анкеты с недвусмысленными вопросами типа: «Что вы думаете о Бухенвальде?» Только когда пациент понимает и признает свою вину, можно применить индивидуальное лечение.
